Децентрация. Слепоглухому это особенно трудно – и особенно нужно. Без постоянного «влезания в шкуру» окружающих сколько-нибудь полноценное общение невозможно. Здесь – тот сказочный перекресток, где, в какую сторону ни пойдешь – определишь свою судьбу, свой образ жизни.

Еще в студенческие годы я считал, что никакая слепоглухота не дает права мнить себя самым несчастным в мире. Какой-нибудь инвалид-колясочник при встрече со слепоглухим небось думает: пусть я неподвижен, зато слышу и вижу. А я, когда познакомился с колясочниками в лагерях Детского ордена милосердия, уж точно сравнивал – и решил, что мне лучше: могу ходить, могу действовать своими руками. Слепота лишила меня возможности созерцать физически, зато вынудила особо точно, расчетливо действовать, и тем самым видеть «внутренним взором», духовно.

В студенческие годы я сравнивал себя не с колясочниками, а со здоровыми людьми, – хотя бы с собственным секретарем Геннадием Ерохиным, – и часто находил, что моему помощнику, студенту-вечернику, приходится нередко солонее моего. Вообще я никогда не любил меряться, «кто несчастнее».

Тут нет противоречия с тем фактом, что в жизни и творчестве я страстно подчеркиваю трудности существования при слепоглухоте. Я не считаю себя самым несчастным, но, стремясь по мере сил понять каждого встречного-поперечного «изнутри», я хотел бы, чтобы и меня понимали изнутри, не судили обо мне по себе, не требовали непосильного, не навязывали несвойственного. А так как столь доброжелательное взаимопонимание между людьми – вообще едва ли не самый большой дефицит, я вынужден объяснять свою ситуацию, рассказывать о ней, помогать (хотя бы своему вероятному читателю) вообразить ее в какой бы то ни было минимальной степени.

В общем, я – за взаимопонимание и взаимную ответственность. А если получается не взаимно? Если я пытаюсь понять, а меня не хотят? Если я ответственен, а со мной безответственны? Не раз бывало и наоборот: я сам отвечал на ответственность безответственностью, на желание понять нежеланием понимать. И потом очень об этом жалел – иногда непоправимо поздно.

Ну что ж, если не получается взаимной человечности, то человечнее всего защищаться. Человечность не должна быть беззащитной, бессильной, иначе она превратится в свою противоположность – в бесчеловечность. Вполне притом взаимную.

После смерти мамы я оказался вынужден по-разному отреагировать на две сложные ситуации, которые подробно анализировать здесь не хочу, но попробую кратко подытожить.

В одной у меня была возможность очень жестко продиктовать свою волю, немедленно пресекать попытки рецидивов безответственности или истеричности. Даже если я не совсем был прав, я понимал, что надо настоять на своем во что бы то ни стало, иначе потом будет не сладить. Потому что истеричность, с которой я столкнулся – прежде всего следствие инфантильности, способ (закрепившийся в детстве) паразитировать, криком, слезами, скандалом вынуждать к уступкам, хоть в чем, большом и малом. И уступить – значит подтвердить «эффективность» подобного способа устраиваться поудобнее за чужой счет, за счет, мягко говоря, «дискомфорта» близких. А тогда совместное существование станет попросту невыносимым и невозможным. Придется принимать слишком уж крайние решения: либо избавляться от истерика (а если это близкий родственник – попробуй избавиться), либо самому уходить из жизни (рановато, слишком много надо сделать, да и много чести истерику).

В другой ситуации пришлось просто порвать отношения. Ничего больше не оставалось. Моей слепоглухотой нагло пользовались, чтобы «незаметно» (а я-то все замечал) обворовывать меня. Я всегда точно знал, сколько у меня в кошельке денег, и недостачу замечал мгновенно. Вина семнадцатилетнего парня была очевидна, как было очевидно и то, что он от всего будет нагло отпираться. И я просто сказал ему, что больше никогда не пущу его в свою квартиру. Захлопнул дверь перед его носом, не пускаясь ни в какие объяснения, ни в чем не упрекая и не обвиняя. По поводу его нежелания где бы то ни было учиться и работать объяснялись раньше. Меньше чем за двое суток до своей смерти с ним по телефону обсуждала этот вопрос и моя мама. Я понял его мотивы слишком хорошо, чтобы питать какие-то иллюзии, пускаться в бесплодные пререкания.

Поведение людей, с которыми давно и близко знаком, могу, естественно, в какой-то мере прогнозировать. Тут есть определенный диапазон ожиданий. Более или менее точно известно, чего можно, а чего нельзя ждать от того или иного человека. Этим в решающей степени определяются и границы доверия к нему. Наибольшего доверия заслуживает тот, кто не разбрасывается обещаниями; если не уверен, что может сделать – не обещает, а если уверен в себе и обещает, то делает как можно быстро, не тянет резину, так что не нужно беспокоиться и стоять у него над душой. Будучи из-за слепоглухоты в определенной степени беспомощным, я, разумеется, больше тяготею к таким вот надежным людям, на чье плечо можно твердо рассчитывать. По возможности рад подставить и свое плечо.

Допустим, главное для меня, как, впрочем, и для каждого, – как-то решить мои проблемы; но из всех проблем самая главная – быть нужным, полезным. Смотря в чем, конечно, и смотря кому. В случае с тем семнадцатилетним парнем я готов был помочь ему в учебе, в трудоустройстве, но не в том, чтобы бездельничать и доставлять себе примитивные удовольствия за моей (и чьей бы то ни было) широкой спиной. Так что надежность в людях я ценю не только и не столько из-за моей относительной беспомощности, связанной со слепоглухотой, сколько потому, что сам больше всего на свете хочу быть надежной опорой для как можно большего числа людей – в честном решении их проблем.

Я тяжело переживаю, выхожу из себя, когда мне «морочат голову», и сам не намерен никого подвергать подобной психологической пытке. С ненадежными людьми можно в свое удовольствие пообщаться «за жизнь», но полагаться на них ни в чем нельзя; с ними можно разделить удовольствие, но не стоит делить проблемы. Их можно иметь в числе знакомых, но себе дороже – иметь в числе сотрудников. Имеется в виду, конечно, не сотрудник – штатный работник, а друг, то есть тот, с кем можно разделить трудности, со-трудн-ик в буквальном смысле слова.