В душе Фарадея неожиданно закипел гнев, сменив неверие в происходящее. Эта ярость была сильнее, чем любое тонизирующее средство или наркотик. Не ощущая больше ни слабости, ни жажды, ни боли, Фарадей почувствовал в себе силы не повиноваться своему телу. Пока Беттина поднималась по лестнице, он резко вытянул руку и схватил ее за лодыжку.

— Отпусти меня! — крикнула она. Потрясла ногой, чтобы освободить ногу. Фарадей резко дернул, и она, ослабив руки, с грохотом упала на земляной пол, упала на спину, и теперь лежала рядом с Фарадеем. Он схватил ее за волосы. Беттина вырвалась и, истошно заорав, стала бить его по голове и плечам.

Оттолкнув ее от себя, он пошарил по земле, надеясь найти, чем можно было бы ее ударить. Его пальцы нащупали его ручку. Он поднял ее вверх, а потом резко опустил тонким кончиком вниз.

— Я убью тебя! — закричал он.

Уклоняясь от удара, она отползла от него.

Шатаясь, Беттина встала, качнулась над ним, ударила его своим сапогом и снова направилась к лестнице.

Он опять протянул руку и схватил ее за лодыжку. Она потеряла равновесие и ударилась о стенку кивы. Пыль и мусор посыпались с потолка.

Фарадей с трудом встал на одно колено. Боль оказалась такой сильной, что он закричал и даже подумал, что сейчас отключится. Его рука зацепилась за нижнюю перекладину лестницы. Он потянулся вперед.

Беттина схватила его за воротник и двумя руками оттолкнула назад. Он ухватился за нее, разрывая на ней блузку. Она ногтями оцарапала ему лицо. Они кубарем покатились по полу.

Ударив его кулаком в челюсть, отчего он ударился головой об пол, Беттина смогла встать на ноги и поковыляла к лестнице.

Застонав, Фарадей затряс головой, а потом приподнялся на локте. Беттина была уже на лестнице. Он снова нащупал ее лодыжку. Она ногой отпихнула его руку и продолжила подъем, оказавшись уже вне его досягаемости.

Фарадей кричал, выл, клялся, просил и рыдал. Но она, добравшись до поверхности, вынула лестницу и закричала ему напоследок:

— Чтоб ты сгнил в аду!

Затем Беттина накрыла дымовую яму деревянной крышкой, и Фарадей погрузился в темноту.

— Во имя Господа Бога! — закричал он в темноте. — Беттина, не поступай так со мной!

Он прислушался. Его тело было измучено болью. Он весь дрожал. Скоро он услышат, отдаленно и неясно, ржание лошадей и удаляющийся скрип колес повозки, а потом все замерло.

Закрыв лицо руками, он заплакал, рукава его рубашки промокли от слез.

Через какое-то время он сел, вытер лицо и зажег фонарь. Подобрав свою ручку, он написал:

«Меня так и не спасли. Беттина приехала, чтобы навестить меня…»

Восстановив на бумаге их диалог и описав драку, Фарадей снова начал плакать, потом понял, что чернила на бумаге могут расплыться. Сделав маленькие глоточки воды и пожевав немного вяленой говядины, он решил, что не должен засыпать, а будет бодрствовать, потому что ему осталось написать еще одну важную вещь.

«Я заперт в своей собственной могиле. Я умру здесь. Не могу поверить, что я зря прожил свою жизнь, что меня привели к этому месту и в этот момент, чтобы я просто погас, как свеча, ведь я узнал тайну каньона Чако! И еще так много всего! Старая женщина расшифровала мне значение узора на золотой олле — этот удивительный секрет, который должен узнать весь мир. Поэтому, пока горит мой фонарь и пока здесь есть чем дышать, я запишу на бумаге все эти замечательные истины. Это наследство я завещаю своей дочери Моргане. Однажды она найдет меня, и хотя я уже буду мертвым, я буду разговаривать с ней».

Ручка быстро царапала по бумаге, и вся боль, и любовь, и агония в душе Фарадея выливались через чернила в слова, а когда фонарь постепенно погас и мрак поглотил погребенного человека, на небо высыпали звезды и закружились над головой в своем вечном небесном танце. А потом тишину песков нарушил какой-то новый звук, от которого совы, койоты и другие ночные создания замерли и посмотрели в направлении гигантского дерева джошуа, известного как Ла-Виеха. Это был пронзительный вопль, который шел откуда-то снизу, из-под песчаной земли, и который за ночь превратился в жалобный стон, а на рассвете совсем смолк.

И тогда снова в пустыне воцарилась тишина.

1932 год

— А что у тебя на лбу?

— Тише, дитя! Это невежливо!

Моргана рефлексивно поправила челку, причесав пальцами коротко остриженные каштановые волосы. Нужно было удостовериться, что шрам снова прикрыт. Хотя в течение последних двенадцати лет она часто слышала этот вопрос, причем задаваемый в совершенно разных формах — иногда люди ничего не говорили, а просто откровенно глазели на ее шрам, — этот шрам на лбу по-прежнему причинял ей боль. Этот уродливый шрам каким-то образом был связан с исчезновением ее отца и постоянно напоминал ей о том, что он бросил ее.