Спрыгнув на землю, он сбросил шляпу, подставил голову ветру и закричал:

— Моя любовь, где ты?

Как безумный он рыдал от горя. Ранена ли она? Или она больна? Когда он вернулся в поместье, он вел себя как одержимый и просто сходил с ума от беспокойства. Он послал срочную телеграмму в университет, где Элизабет преподавала, но не получил никакого ответа. Он послал еще одну — заведующему кафедрой и в ней выразил свое беспокойство и тревогу. Ее коллега написал ему, что с доктором Делафилд не произошло никаких несчастий, она вернулась в университет и преподает своим студентам.

Потрясенный Фарадей, не отрывая взгляда, смотрел на письмо. Он ничего не чувствовал. Он даже не дышал.

«Доктор Делафилд чувствует себя отлично, и она снова читает лекции в университете».

Фарадей написал Элизабет длинное, страстное письмо, где он спрашивал ее, что случилось, умолял вернуться в Калифорнию. Когда он не получил ответа, он написал второе, потом третье письмо, и в каждом он просил объяснений. Снова не получив от нее ответа, он наконец осознал, что Элизабет отвергла его, хотя он и не знал почему.

Фарадей погрузился в депрессию. Почему она отвернулась от него? Неужели он был просто очередным развлечением для нее? Женщина, которая курит и носит брюки, играет с мужчиной, чтобы отомстить всем мужчинам, которые играют с женщинами? Голова шла кругом, было больно, обидно, грустно, а потом он просто рассердился.

Фарадей решил сесть на поезд и отправиться в Нью-Йорк, но Беттина напомнила ему, что он несет ответственность за свою дочь и за нее тоже. Расстроенный Фарадей уединился в саду «Каса-Эсмеральды», угрюмо размышляя над цветными набросками, которые он сделал в пустыне, пока однажды малышка Моргана не забралась к нему на колени и, обняв его за шею, не спросила, почему он такой грустный. Он прижал ее к себе, погрузив свое лицо в ее каштановые локоны, а затем показал ей рисунки Пуэбло-Бонито, хоганов навахов и пуэбло хопи.

Греясь на солнышке в испанском патио и держа на коленях свою дочь, он показывал ей рисунок, который он нарисовал на вершине столовой горы, в доме одного индейца-хопи.

— Этот танец — мольба о дожде. Знаешь, ангелочек, хопи верят, что змеи — их братья, которые спускаются в потусторонний мир и просят своих предков о дожде. Вот эти люди, которые торжественно ходят вокруг площади и распевают молитвы, — жрецы змей.

Моргана задумчиво рассматривала на рисунке тринадцать фигур. На них были скудные лоскутья ткани, длинные бахромчатые юбки, мокасины и головные уборы из красно-коричневых перьев. Некоторые из жрецов несли во рту живых змей, другие несли их в руках, а у двух танцоров руки были переплетены змеями.

— Я был одним из последних белых людей, который воочию наблюдал этот ритуал, — сказал Фарадей. — Индейцам не разрешают его больше проводить. Теперь он объявлен незаконным.

— Как это «объявлен незаконным»?

— Это означает, ангелочек, что у них нет разрешения его проводить. Правительство не разрешает местным индейцам исполнять их ритуальные танцы.

— Почему?

Он почесал подбородок. Как это объяснить?

— Они думают, что если они запретят индейцам проводить их традиционные ритуалы, то индейцы станут похожими на белых людей.

Фарадей задал такой же вопрос Джону Уилеру, тот с отвращением ответил:

— Тогда это был способ остановить восстания, а теперь это политика. Запрети им их традиции — и ты сделаешь из них «послушных овец».

Фарадей подумал о том, что придет время, когда танец змей полностью исчезнет из памяти человечества. Был ли этот рисунок последним упоминанием об исчезающей традиции? Жаль, что он не мог запечатлеть много таких событий. Он по-прежнему жалел, что не зарисовал тот ритуал в навахском хогане.

Фарадей снова подумал об Элизабет и ее страстном увлечении фотографировать местные наскальные рисунки. «Мы с тобой создадим замечательную исследовательскую команду, Фарадей». Боль снова пронзила его сердце, и он знал, что так будет всякий раз, когда он будет вспоминать ее. Если бы только они могли осуществить их мечту работать вместе, собирать антропологические находки и хранить их между обложками книг.

Фарадей перевернул рисунок, под ним обнаружился еще один — женщина из племени хопи молола зерно. И тут его осенило, что он уже начал работу, о которой они с Элизабет мечтали. Месяцы, проведенные с Джоном Уилером, не прошли даром — Фарадей создал богатую и яркую коллекцию рисунков, воспроизводивших индейские традиции, которые уже исчезали на Западе. Несмотря на боль расставания с Элизабет, он вдруг почувствовал то прежнее волнение, которое посещало его на Смит-Пике. Захотелось продолжать работу, путешествовать по стране с альбомом для набросков и сохранять последние остатки культуры исчезающего народа.

Увлеченный этой идеей, Фарадей раскрыл новый рисунок из его коллекции: портрет девушки, которую он называл «тыквенный цветок». Он посмотрел в ее миндалевидные глаза, потом на ее спелые губы, как будто ждал, что сейчас она заговорит.

— Что это, папочка? — спросила Моргана, указав на три вертикальные линии на лбу девушки.

— Это называется татуировка, ангелочек. Индейцы режут кожу и втирают в нее чернила.

— Зачем?

— Я думаю, так они отмечают, кто к какому племени принадлежит.