В субботу Вика с Ларой и Бобиком отправилась в деревню. Нюрка подтвердила, что нашла вещи в кладовке. Аглаю Нюрка в лицо помнила, а мужа ее - нет, он умер давно. Аглая Петухова держались обособленно от деревенских, она была другой, городской, хорошо одетой. Ведь она шила и перешивала вещи, и не только для себя. Дома у них Нюрка никогда не была.

Анну Петухову жена Петровича совсем не помнила, видела только один раз на похоронах Аглаи: та уехала, наверно, еще до ее рождения. Анна-то была образованная, вся в мать неродную, выучилась в городе да уехала по распределению.

В деревню она больше не вернулась, мать не навещала. Говорили бабы, что вроде бы Анна вышла там замуж, есть у нее сын. Может, Аглая сама к ней ездила... А может, и не было никакого мужа, так родила, кто знает... Сейчас-то уж Анна сама давным-давно пенсионерка, и сыну ее, наверно, уж лет под сорок. Кажется, Нюркина мать говорила, что Анна не совсем чужая Аглае, какая-то родственница.

Итак, если Нюрка не врет, то кто-то спрятал в кладовку Колькиного дома вещи Аглаи, да так, что они почти двадцать лет пропылились в темном, пыльном закутке. Потому и уцелели. С другой стороны, сама пятнадцатилетняя Нюрка могла стащить эти вещи, воспользовавшись моментом, когда вся деревня были на похоронах Аглаи. Или же это сделал семнадцатилетний Колька, ныне уважаемый всеми Петрович, чтобы подарить эту красоту девчонке Нюрке, а до времени спрятал среди хлама... Могли они это проделать и вместе, но из страха разоблачения вещи были спрятаны в чулан. Или случаем воспользовался кто-то из их многочисленных братьев и сестер, даже сами пьющие родители... Но какое все это имеет отношение к маньяку, любителю аромата сушеных корней ириса?

Вика с матерью и Ларой пекли пироги со свиным фаршем, привезенным из города, картошкой и грибами. Бобик помогал, весь извозился в муке. Забрехали собаки. Залаял Мухтар. Кто прошел мимо калитки. Мать Вики мельком глянула в окно. Из-за разросшихся яблонь и сирени ничего не видно. Спилить бы эту сирень, старая уже, страшная стала...

Кот Базилио или по-деревенски, Васька, упитанный четырехлетний котяра серого цвета, любимец Боба, дремал у калитки, пользуясь последними погожими деньками. Неожиданно легкой ветерок донес до чутких ноздрей зверька густой цветочный аромат. Васька чихнул, потянулся и принялся вылизывать свою заметно погустевшую к зиме шубку.

Человек бросил беглый взгляд на дом Марии. Да, живучая оказалась журналюшка, большой прокол. Больше этого не повторится. Досадный промах будет, конечно, устранен, но сейчас это ни к чему. Человек усмехнулся. Нужно быть очень осторожным, особенно после того, как кто-то зарезал старую скрягу из-за заначки...

Заиграла мелодия чардаша. Вика тщательно обтерла руки чистым полотенцем, взяла надрывающийся мобильник. Настя!

– Привет, Викуля, как дела, а я с таким мужиком познакомилась! Прямо песТня! Художник, талантище, гений! Виктор Сумароков, может, знаешь? Это нечто! Зверь, а не мужик!

Вика облегченно вздохнула. О художнике-авангардисте она в прошлом году писала очерк. Какой-то дохлый, странноватый, пришибленно-придавленный мужичок в черной коже с немытыми, распущенными волосами ниже плеч, неестественно бледный, не иначе, тихий алкоголик. Глядя почему-то все время в сторону, он утверждал, что в живописи устарело все, кроме авангарда, который идет лучше всего. Яркие, аляповатые, неряшливые полотна Вике не понравились, так, мазня. Уродливая, непропорциональная, неестественного цвета, мерзко раскоряченная «Обнаженная», «Девушка, в синем платке», почему-то похожая на лошадь, хищный «Красный цветок», расползшийся на все полотнище, словно опухоль... Тьфу, гадость какая! От них просто разило посредственностью! Кому это может нравиться?! Вике казалось, что не то что она сама, Бобик и то гораздо лучше нарисует. Но положительный, хотя и не восторженный отзыв дала. В конце статьи, правда, осторожно указала, что авангард нравится не всем, это творчество на любителя. Особенно ее насмешило, когда она спросила тезку, мог бы он скопировать «Джоконду», лучше или хуже оригинала? Художник гордо ответил, что не лучше и не хуже, а точь-в-точь, как у Леонардо... Да еще потом добавил, что каждая из его картин стоит три тысячи евро! Ага, держи карман шире... Ей потом передали, что Сумароков на нее сильно обиделся. За то, что не обратила внимания на его философский подход к живописи и гармонию новой эпохи. Вика вздохнула. Главное, что Настька снова хоть ненадолго счастлива.

Уплетая румяный, пышущий жаром пирог, Вика вдруг подумала: почему она подозревает лишь жителей своей деревни. Вблизи, в нескольких километрах хода, находилось еще две деревни. Их обитатели давно перероднились, переплелись так, что составляли уже одно целое. Танюха, дочь Ерофеихи, например, перебралась в Васюковку, правда, они теперь уже на Севере. А сноха Грачихи - из Балашовки. Парни из бедных многодетных семей охотно шли в «примаки» в соседние села. Люди помогали родственникам, что-то меняли, покупали, продавали. Появление в Кузьминках кого-то из соседней деревни не вызвало бы интереса. Что ж круг подозреваемых расширяется... А если еще добавить сельчан, переехавших в город, но время от времени навещающих родню... И потом, с чего она решила, что маньяк орудует только в их деревне. В соседних тоже время от времени случаются несчастные случаи, внезапные смерти и самоубийства вполне здоровых и не старых людей. Неужто это тоже работа маньяка? А если он действует по всему району, а то и за пределами области?! Вика вздохнула.

Нюрка вытащила из кладовки сверток, завернутый в ломкую, пожелтевшую газету. Развернула. Тускло блеснул металл. Осторожно потрогала. Стаканчик металлический, желтенький, наподобие как в поезде подстаканник, с рисунком лани на боку, продолговатый металлический кошелечек с красивым узором и застежками-шариками, чешуйчатый браслет-змея с красными глазками, красивая коробочка с крышкой, тоже металлическая, узорчатая. Нюрка воровато огляделась по сторонам. Поблизости никого не было. Завернула вещички в тряпку, и сунула на прежнее место.

Нюрка вернулась в комнату, закрыла глаза. Она до сих пор ничего не забыла. Глядя на нее, никто бы не поверил, какие страсти бушевали в ее душе двадцать один год назад. Она, пятнадцатилетняя девчонка, тогда земли не чуяла под ногами. Первые трепетные поцелуи за клубом... Это было какое-то наваждение... Она стала женщиной на жутко скрипящей койке в пыльном заброшенном доме, и все равно была безмерно счастлива. Коля до сих пор ни о чем не догадывается: он в то время тискал в укромных уголках толстозадую, не по годам грудастую Танюху, дочь Козлихи... Той, что не дождалась его из армии.