Итак, несомненно, что борьба подследственного со следователями проходила и по вопросу о персональном составе тайного общества. Предметом сокрытия были, несомненно, прежде всего, те обстоятельства, которые вели к усилению вины самого автора показаний. Вовлечение в орбиту следствия новых людей, новых фактов и обстоятельств, помимо всего прочего, угрожало новыми обвинениями в адрес самого уличителя. Важную роль играла возможность оставить за собой первую интерпретацию ставших известными конспиративных отношений с выгодной для себя стороны.

Рассматриваемая проблема выводит исследователя на вопрос о том, почему следствие в некоторых случаях не придавало значения показаниям, выдвинутым со стороны главных подследственных в отношении тех или иных лиц. Следует предположить, что следствию не хватило убедительных данных для заключения о виновности оправданного лица. Причиной такого положения могло стать как уничтожение улик по делу, бумаг (свидетельства об уничтожении улик доносят до нас имеющиеся источники [354] ), так и влияние линии поведения подследственных на допросах и в показаниях.

Источники сохранили достаточно ясные и недвусмысленные свидетельства о различных линиях поведения на следствии и тактиках защиты. Наряду с линией откровенных показаний зафиксированы советы держаться тактики полного отрицания в показаниях и на допросах. В этом контексте вполне закономерным становится вопрос о тех членах тайных обществ, кому такого рода тактика принесла положительный результат, способствуя их освобождению от подозрений и «очищению» в ходе расследования.

Так, В. П. Зубков свидетельствует о предложениях держаться тактики умолчания на следствии: это предложение сделал, по его словам, по дороге из Москвы в Петербург П. А. Муханов, уже будучи арестованным: «…думая, вероятно, что я принадлежу к обществу, сказал мне, что не надо ни в чем признаваться» [355] .

Воспоминания Н. В. Басаргина содержат прямое указание на предварительное соглашение об отказе от показаний, которое было инициировано Ф. Б. Вольфом [356] . Договоренность (фактически – сговор) о полном отрицании существования тайного союза была заключена группой офицеров штаба 2-й армии перед арестом. Это соглашение было принято в достаточно широком кругу участников Южного общества – о нем сообщил следствию П. И. Фаленберг. Перед арестом они договорились ничего не говорить на допросах о тайном обществе. Они полагали, что «…можно спастись, если не признаваться, ибо доказательств… быть не может…», а обвинителям «уличить нет возможности» [357] . В деле П. Ф. Выгодовского сохранилось свидетельство о наличии особых наставлений, где были записаны основные правила поведения при допросах, очевидно, на случай ареста и привлечения к расследованию. В письме П. Г. Дивова (разбиравшего бумаги Выгодовского и Люблинского и переводившего их с польского языка) А. И. Чернышеву от 14 марта 1826 г. говорилось: «В присланных вашим превосходительством бумагах Юлиана Люблинского и Выгодовского не нашел я много замечательного, однако же черновой отпуск, или проект, наставления как действовать при допросах, обратит, без сомнения, внимание ваше… Сие странное и непонятно в какой цели сочинение вероподобно откроет некоторые замыслы…». К сожалению, упомянутое «наставление» до сих пор не обнаружено [358] . Уже сами по себе приведенные факты свидетельствуют о том, что будущие подследственные задумывались над выработкой системы защиты на случай ареста и расследования по делу о «государственном преступлении» [359] .

По нашим наблюдениям, более опытные, более старшие по возрасту участники значительно упорнее отрицали обвиняющие их свидетельства, и тем самым, в конечном итоге смягчали свое наказание. Очевидно, применявшиеся на процессе методы воздействия оказывали гораздо меньшее влияние на умудренных жизненным опытом подследственных. Представители старшего поколения, участники Союза благоденствия – наказанный без суда Ф. Н. Глинка, его ближайшие товарищи по Союзу, освобожденные без наказания Ф. П. Толстой и Н. И. Кутузов – отрицали политический характер тайного общества, свое участие в политических намерениях и планах заговорщиков. Сходной тактики придерживались бывшие руководители Союза благоденствия И. А. Долгоруков и П. П. Лопухин, принадлежавшие к старшему поколению участников движения, но под напором уличающих показаний они были вынуждены признать то, что на собраниях участников союза обсуждались и политические вопросы. А. В. Капнист первоначально отрицал свое участие в тайном обществе политического характера, но затем был вынужден признать это, равно как и предложение вступить в Южное общество, сделанное ему Бестужевым-Рюминым. Участник одной из дочерних организаций Союза благоденствия, сын известного флотоводца Н. Д. Сенявин, уже прошедший через испытания допросами во время расследования доноса А. Н. Ронова (1820 г.), несмотря на имевшиеся показания о членстве, полностью и до конца отрицал это (наказан без суда). Очевидно, эти лица не питали никаких иллюзий относительно неминуемых последствий от даже незначительных признаний в рамках обвинительного процесса.

Сама возможность полного отрицания («запирательства») имевшейся обвиняющей информации легко обнаруживается при изучении материалов следствия. Так, А. Н. Фролов полностью отрицал свою принадлежность к декабристской конспирации, несмотря на показания целого ряда участников тайного общества. Следствие, однако, не поверило ему и признало его полноправным членом Южного общества. Ф. М. Башмаков отрицал свою осведомленность о существовании тайного общества, знание его цели и планов мятежа. Следствие также не поверило его отрицаниям, и он был предан военному суду в 1-й армии. А. Мартынов в ходе допросов в Тульчине также полностью не признал своего членства в Южном обществе; о противоположном свидетельствовал целый ряд участников Южного общества, в том числе лицо, принявшее его в тайное общество [360] . Таким образом, можно сделать вывод о том, что некоторые из членов общества стремились до конца отрицать свое участие в деятельности конспиративного общества, чтобы избежать наказания, однако потерпели неудачу из-за имевшихся против них убедительных уличающих свидетельств.

М. И. Пущин, согласно его воспоминаниям, вооружился перед первым допросом «всевозможными отрицаниями»; причиной послужило то обстоятельство, что он не знал, арестован ли его старший брат, вовлекший его в заговор; по собственному признанию мемуариста, на первом допросе он скрыл свою осведомленность о заговоре [361] . Степень его откровенности на первом допросе в силу этого была крайне незначительной. Разумеется, М. Пущин не был одинок в стремлении предельно ограничить сообщаемую информацию, в особенности по вопросу о составе участников раскрытого правительством тайного общества и заговора. Характерны в этом смысле показания И. Пущина, который, по собственному утверждению, не мог назвать участников Практического союза, поскольку, по его мнению, обстоятельства, связанные с этим обществом, не входили в круг расследуемых вопросов. Еще более показательна позиция, занятая И. Д. Якушкиным, который первоначально строго держался правила: назвать никого не могу, так как связан честным словом. Нередко подследственные называли в качестве активных заговорщиков уже умерших товарищей и даже вводили следователей в заблуждение, называя никогда не существовавших лиц, как это сделал тот же И. Пущин, который, не желая назвать фамилию действительно принявшего его в Союз спасения Бурцова, показал о неком капитане Беляеве [362] . Следует признать, что в большинстве случаев тактика отрицания (полного или частичного) наиболее отчетливо прослеживается в первых по времени показаниях.

Наконец, выделим еще один вопрос, важный для изучения недоказанной вины на следственном процессе. Комитет был незаинтересован в полноценном и последовательном расследовании некоторых обстоятельств дела: за этим стояли интересы высшей власти. По-видимому, современные исследователи декабристского процесса правы: император решил провести дознание по отдельным остро интересовавшим его вопросам в рамках секретного следствия, в значительной степени не относящегося к сфере занятий Следственного комитета [363] . Так, обнаружение связей ряда высших лиц государства с вскрытой антиправительственной деятельностью мятежников и заговорщиков подрывало авторитет власти, превращало дело в нежелательный для интересов правительства масштабный заговор антидинастического (отчасти – внутридинастического) характера. Известно, что по этой причине было свернуто расследование причастности высших государственных лиц (М. М. Сперанского, Н. С. Мордвинова, П. Д. Киселева, А. П. Ермолова и др.) [364] . Из этого вытекает, что следствие не было заинтересовано в обнаружении причастности к тайному обществу и к заговору не только самих высших лиц, но также тех фигурантов из числа привлеченных к следствию, кто непосредственно контактировал с этими государственными лицами. На активность при расследовании могли оказывать влияние и другие посторонние для следствия факторы. Настойчивость следователей, интерес к тем или иным лицам и вопросам имели достаточно широкий диапазон: от предельного внимания к каждой детали до игнорирования обвиняющих показаний, поступавших к чиновникам Комитета. Несомненное влияние оказывали руководящие указания со стороны внимательно следившего за ходом следствия императора Николая I, которому принадлежала главная роль при вынесении решений о привлечении или непривлечении вновь обнаруженного лица, причастного к действиям тайных обществ. Эти указания опирались чаще всего на информацию, извлеченную теми же чиновниками следствия из полученных показаний.