В общем, тот еще фрукт. Если бы мальчишку привел не господин Тхиеу, а кто-то другой, я бы даже и разговаривать не стал, очень неважный подарочек для учителя. Но старый лекарь был абсолютно честен со мной: он рассказал, что учит мальчишку с малых лет, что у него редкие способности к воинским искусствам и блестящая память, дающая ему возможность за один раз запоминать десяток акупунктурных точек вместе с показаниями к применению. Это позволяло бы надеяться на то, что из него в будущем может получиться не только великий воин, но и прекрасный лекарь, если бы не его тяжелый и очень агрессивный характер. Уже сейчас Минь никому не подчиняется, кроме своего отца и своего деда, господина Тхиеу. Поэтому единственный, кому он, господин Тхиеу, может доверить дальнейшее обучение этого маленького упрямца – это уважаемый мастер Ван, то есть я.

Тут было над чем подумать. С одной стороны, ученик, каких мало, лично выдрессированный господином Тхиеу, который и сам был известным мастером, вполне способным управиться и без меня. С другой – такой характерец… Намучаешься. Но хотя тяжкий нрав был написан большими буквами у мальчишки на лице, мне очень не хотелось отправлять его прочь. Причина была весьма веской: в молодости я сам был точно таким же. Поэтому я решил поступить, как обычно поступал в тех случаях, когда не знал, что делать, – составить гороскоп. И тут неожиданно оказалось, что для мальчишки я – идеальный учитель. Полное совпадение по всем параметрам. Такое бывает очень редко. Так что судьба явно говорила «да».

Но не в мальчишке дело, хотя я частенько его вспоминаю, потому что за те пять лет, что он проучился у меня, я успел полюбить его. Просто, вспоминая, как принимал его в ученики, я тут же вспомнил и то, как в ученики отдавали меня самого. Хотя «отдавали» это не совсем верное слово. Точнее я бы сказал, «временно сдавали в аренду». Дело в том, что в нашей семье детей никогда не отдавали учиться «на сторону». Вообще-то это общепринятое правило мира воинских искусств: когда ребенок вырастает, его отдают в обучение чужому человеку (именно так и поступил господин Тхиеу со своим внуком Минем). И это верно, чужой учитель более отстраненно смотрит на ученика и у него не дрогнет рука, когда придет время браться за него всерьез. Но у нас так не получалось, потому что наша школа «Счастливый путь» всегда была полностью закрыта для «не-родственников», поэтому «чужих» мастеров этого стиля в принципе не существовало. Кстати, Минь – первый не из нашей семьи, которого я обучил по-настоящему. Получается, что он первый «чужой» мастер «Счастливого пути».

Так что учил меня только мой собственный прадед, который даже деда и отца не подпускал к этому процессу, ибо по каким-то своим критериям считал, что именно я в свое время стану, как он говорил, патриархом школы и потому должен получить самое лучшее обучение. А кто еще может его мне обеспечить, кроме него самого. У нас в семье вообще были смешные отношения. Прадед с высоты своего возраста считал отца сопляком, причем не слишком скрывал это. Деда (своего сына) он тоже считал сопляком, но никому этого не показывал. Однажды случайно мне удалось услышать, что он отчитывает деда, как мальчишку. Заметив меня, прадед поднес палец к губам и произнес: «Никому! Ты этого не слышал».

Иногда мне даже казалось, что меньше всех он ругает меня. Так что по суровым азиатским меркам обучение мое можно было вполне считать «малиной». А что, учит родной прадедушка, никогда не гневается, почти не ругает, практически не бьет. Мало того, отвечает на все вопросы, какими бы дурацкими они ни были. Однажды отец, глядя на это безобразие, завелся настолько, что даже решился сказать об этом прадеду. Тот ответил ему так: «Твой сын кроме несомненного таланта к воинским искусствам наделен еще очень тяжелым характером. Тут ничего не поделать, так часто бывает. Если гладить его «по шерсти», то он выучится без всяких строгостей и даже без побоев. Если «против», то он просто все бросит и ты никогда не сумеешь его заставить заниматься. А я, – тут он погладил меня по голове, – договариваюсь. Понимаешь, из всех, кого я учил, нужно было делать воина, а этот таким уже родился. И делать из него ничего не нужно, главное, не сломать. Вы никто этого не понимаете, но по духу он уже мастер!» – и он снова погладил меня по голове.

Вообще мое положение в семье было странным. Я родился в один день с прадедом, только на шестьдесят шесть лет позже. Не знаю почему, может, именно из-за этого, а может, из-за чего-то еще, прадед всегда выделял меня среди всех членов нашей очень немалой семьи. Он никогда не обращался со мной как с ребенком и (несмотря на свой крутой и крайне авторитарный характер) никогда не приказывал мне. Только «договаривался», как всегда выражался он сам. При этом «договаривался» он исключительно со мной, а для всех остальных родственников действовало одно, самое главное правило: «как прадед сказал, так и будет».

Мало того, начиная с момента, когда я научился более или менее ясно выражать свои мысли, он сделал то, что в традиционной семье, подобной нашей, считалось просто невозможным: он начал приводить меня на семейный совет. Но и это еще не все. Прадед стал интересоваться моим мнением по всем обсуждаемым вопросам, причем высказываться я должен был первым, чтобы, как он говорил, «мнение старших не влияло на мое собственное понимание».

Повзрослев, я спросил, почему он так делал. И вот что он мне тогда ответил:

– Тебе всегда было со мной легко. Ты принимал это как должное, но никогда не задумывался об этом. А причина тут простая. Я прекрасно чувствую людей, но тебя мне даже не надо было чувствовать. Ты точно такой же, как я, поэтому я заранее знаю, что ты подумаешь еще до того, как это придет в голову тебе самому. Так что мне очень просто с тобой, а тебе – со мной. Разумеется, между родственниками подобное бывает, но не слишком часто. Такое у меня было с моим отцом, а вот со своими сыном и внуком (твоими дедом и отцом) – нет. Так вот, мой отец, мужчина исключительно сурового нрава, был мягок только со мной, потому что знал, что давить на меня так же бесполезно, как на него самого. Поэтому скажи спасибо ему, это он дал мне урок, как вести себя с людьми, обладающими нашим семейным нравом. Конечно, учить воинскому искусству нужно сурово. Но только не тебя. У тебя это в крови, так что тебя мне нужно было лишь не испортить. Если бы я перестарался, ты либо отказался бы вообще заниматься, мог даже уйти из дома, либо твоя врожденная свирепость перешла бы в жестокость, а это для воина совершенно недопустимо.