Шрифт:
Однажды на его стадо наткнулся старый тигр, заметивший тигренка, щиплющего зеленую травку.
«Да что ты такое делаешь?» – зарычал он. Он схватил тигренка за загривок и потащил его к ближайшему пруду. «Смотри! – сказал он, указывая тигренку на его отражение в воде. – Ты не козел. Ты тигр!»
Молодой тигр неотрывно смотрел на воду, и его беспокойство росло. Он выглядел в точности как старый тигр. Но я же козел, думал он про себя. Я – козел.
Рассерженный старый тигр потащил молодого обратно на поле. Он убил одну из коз, оторвал кусок ее плоти и затолкал его в пасть молодого тигренка. Старый тигр смотрел на молодого, пока тот с неохотой жевал козлиное мясо. Тигренок сперва прожевывал медленно, а потом чуть быстрее. Затем он – к немалому своему удивлению – облизнулся и удовлетворенно заурчал. Вытянул свои передние лапы, а потом, впервые в жизни открыв свою истинную сущность, ощутил, как из глотки у него вырывается странный, незнакомый доселе звук. Это был триумфальный рев тигра-победителя.
Меня тоже воспитывало стадо коз. Как и многих из нас, думаю. Нас всех окружают ожидания. Они могут отличаться, но эти ожидания есть всегда, это унаследованные взгляды на то, что надо делать и каким быть, сценарии того, чего и как мы предположительно должны добиться, кем предположительно должны стать.
Мне говорили, что мой сценарий был довольно простым, и я вынуждена согласиться. Мне повезло. Мое маленькое стадо было добрым, а жизнь в его пределах – комфортной. Как однажды сказал Пол Саймон, я родилась в нужное время и, добавила бы я, у правильных людей, в правильном квартале и со всеми правильными возможностями для достижения «козьего» успеха.
Мой потенциал был очевидным, а путь прямым и безопасным. Что я обязана была делать и кем обязана была стать, было очевидно. Я бы щипала травку на ухоженной лужайке, блеяла бы в умеренном, хотя и склонном к консерватизму тоне и построила бы себе жизнь внешне очень похожую на ту, что построили мои родители. По замыслу в ней должно было найтись место каким-нибудь классным вещам вроде дома, брака и ватаги детей, которые целыми днями скакали бы на ярко-оранжевом батуте от Sundance. Со мной были связаны ожидания каких-то достижений, а у меня было врожденное чувство обязанности, необходимости соответствовать этим ожиданиям. Большинство людей назвали бы такую ситуацию беспроигрышной.
И хотя правила этой жизни не обсуждались в открытую, я уверена в их существовании. Они были вплетены в каждую нить моей семейной ДНК. Я узнала об этом в тот же день, когда родилась на свет.
На дворе был декабрь, а год шел 1980-й. Трех моих старших сибсов привезли в госпиталь, чтобы они могли познакомиться с новым членом семьи, здоровой девочкой весом в восемь фунтов по имени Стеф. Самый старший из них, мой брат Чарли, выразил интерес. Он подошел очень близко, чтобы хорошенько меня разглядеть, его руки опустились на край моего крошечного розового одеяльца для новорожденных. Спустя недолгое время он повернулся лицом к моим родителям и вздохнул. «Ей предстоит выучить очень много правил», – сказал он испуганно.
Я слышала эту историю от своей мамы десятки раз, и каждый раз она светилась от гордости, рассказывая ее. Она никогда не играла в любимчиков, но я догадывалась, что Чарли она любит сильнее всех. Чарли, который знает правила. Чарли, который следует правилам. Чарли, мозг которого соткан по большей части из прагматичного серого вещества.
Другие составляющие моей жизни – школа, в которую я ходила, уличные игры с пинанием банки, разговоры за обеденным столом по вечерам – были идиллическими. То были лучшие времена из всех. А если бывали и худшие, то они не отложились в моей памяти. Я была счастлива, насколько вообще возможно быть счастливой, я жила жизнью, ради которой большинство людей готовы молить, влезать в долги, красть. Я с гордостью носила свою маленькую козью шкурку. Я питалась самой свежей и сладкой зеленой травкой. Я была в точности как тот тигренок из басни.
Оглядываясь назад, я понимаю, что на моем пути были знаки, маленькие подсказки, указывавшие на то, что на самом деле я могу быть вовсе не той Яггер, какой считала себя всегда.
Первым фактом было то, что я не могла сворачивать язык в трубочку, сколько бы ни пыталась. А каждый Яггер, кого я знала, умел сворачивать язык… и свистеть. Свистеть я тоже не умела.
Должно быть, все дело в щели в нёбе, говорила я себе на полном серьезе, а может, в гортани.
Другие доказательства, впрочем, было куда сложнее отрицать, например слова, сказанные моей собственной матерью.
«Откуда ты взялась?» – говаривала она, и в глазах ее читалась смесь недоумения и тревоги.
Этот вопрос она задавала мне много раз. Он был обыденной реакцией на какие-то мои слова или поступки.
Она задала мне его, когда, придя в мою комнату, увидела, что я читаю книгу «Без дочери – никогда». Мне было девять лет, и, по всей видимости, мне было весьма любопытно, что же могло пойти не так в Иране.
Она задала мне его еще раз, когда я рассказала ей, что планирую самостоятельно путешествовать по Экваториальной Африке и уже забронировала билеты.
«Пять месяцев, – сказала я. – Меня не будет пять месяцев».
Должно быть, она задавала этот вопрос тысячу раз, но это не имело значения. Я не останавливалась. Ни единожды я не останавливалась, чтобы поразмыслить, чтобы спросить саму себя И правда… а откуда я взялась? Я никогда этим не занималась, потому что, к сожалению, у меня есть кое-что общее с козами – я упрямая, своевольная и охренительно упертая.