То, что начиналось, с его точки зрения, как забавная шутка, могущая впоследствии принести плоды, теперь грозила обрушиться на его голову восьмидесятикиллограмовым переспевшим урожаем. Настроение, бывшее вполне умиротворенным, стало безрадостным и раздражительным. Как Бернат мог подсунуть ему на целый день эту невыносимую толстуху, увешанную с ног до головы драгоценностями и щедро облитую духами, от которых в помещении слезятся глаза? Которая, как клещ, вцепится в локоть и будет закатывать маленькие глазки при каждом сказанном им слове. Бизнес - это бизнес, но он-то тут причем? У него свой бизнес. Или все же это большая месть за маленькую шутку?

Убрав в карман коммуникатор, Иржи встал с дивана и, молча, прошел в свою комнату. Охранник только сочувственно покачал головой.

Не включая света, художник убрал с окна шторы, раскрыл рамы и выглянул на улицу. Полная луна равнодушно посмотрела ему в лицо. Он зарылся пальцами в длинные волнистые волосы и показал луне язык. Потом обернулся, и его взгляд упал на мольберт с недописанной картиной. Лунный луч задумчиво перетек за его плечо и тоже посмотрел на картину с ивами и прудом. И вдруг Иржи замер. В мерцающем холодном свете ему вдруг показалось, что из пруда на него глядит большой черный глаз с ресничками. Причем смотрит, этак, с ехидством и сомнением. А потом - совершенно нахально подмигивает художнику.

Иржи протер глаза и подошел к картине вплотную. Да, нет! Это просто игра света! А ресницами были камыши. Художник походил взад-вперед. Спать совершенно не хотелось. Что же сегодня он забыл сделать? Точно!

Он открыл ящик стола, доставая коробочку, выловленную в пруду, и включил свет. Черный матовый корпус с небольшой щелью сбоку. Ни надписей, ни рисунков. Из чего она сделана, тоже определить не удалось. Он бросил ее на тумбу около кровати, разделся и щелкнул выключателем. Потом сел на ковер, скрестив ноги, выпрямился и замер, регулируя частоту дыхания. Легонько коснулся своего пламени. Оно отозвалось небольшими искорками, слетевшими с кончиков пальцев. Что там говорил тренер? Ищите и обрящете? Спрашивай, тебе ответят?

"Кто я?" - спросил Иржи пламя.

"Кровь от крови" - пришло к нему понимание.

"Чьей крови?"

"Тех, кого рядом нет"

"Где они?"

"Далеко"

"Я их увижу?"

....

"Что мне делать?"

"Учиться"

Иржи вздохнул и вынырнул из транса, глядя на проявленный мир сквозь собственный огонь. Комната, в которой он сейчас находился, выглядела так, словно одно изображение наложили на другое. Первое было вполне обычным и стандартным гостиничным номером с кроватью, тумбами и ковром. На втором, более тусклом, просматривалась древняя кладка. Цепляясь за неровности и трещины, по ней полз побег какого-то диковинного растения. Его кончик, с присоской на конце, раскачивался, словно искал, к чему ...присосаться? Художника передернуло. В молочном свете луны то и дело появлялись и исчезали какие-то тени. Иногда, задерживаясь, они оборачивались и, глядя на него, качали головой. Иржи спокойно встал, не теряя сосредоточенности, достал из ножен клинок и провел над ним пылающей рукой. Лезвие, прошедшее огонь, засияло ярко-серебристым светом. Художник, медленно ступая по неизвестности, поскольку ни пола, ни ковра на нем он не видел, подошел к побегу. И, плавно замахнувшись, подсек его как можно ниже. Тот скорчился и на глазах начал разлагаться, источая невыносимую вонь тухлого мяса. А в том месте, где он его порезал, вытекло несколько капель крови. Иржи посмотрел на нож. Тот, скрывая сияние, покрылся бурыми пятнами. Художник снова провел над ним ладонью. А потом случайно зацепился взглядом за тумбу и коробку. Он чуть было не вскрикнул: коробка ровно и мощно светилась призрачно-фиолетовой аурой.

В его руке сияние словно увеличилось в разы, окутывая не только его самого, но и большую часть комнаты. Под этим ровным и сильным светом вся грязь и запахи исчезли, словно их никогда не бывало. И на душе художника стало хорошо и спокойно, будто не мучили его совсем недавно странные вопросы и волнения.

Его собственное пламя тоже постепенно угомонилось, а глаза стали слипаться. Пол и ковер оказались на месте. Подушка с кроватью - тоже. Он аккуратно положил коробочку в ящик тумбы и растянулся на постели. Белая луна молчаливо глядела с высоты, уже не пугая его своими призраками.

– Спокойной ночи!
– сказал, улыбнувшись ей, Иржи.

Утро следующего дня для господина Измирского-младшего началось с хриплого голоса Берната, объявившего во всю мощь легких, что птички уже проснулись, нормальные люди - тоже, а нерадивые художники, вместо того, чтобы наслаждаться прозрачным воздухом и изумительными видами, дрыхнут, словно отработали ночную смену.

– Ты мне весь вечер испортил. И я, как тонко чувствующая натура, страдал всю ночь.
– Не открывая глаз, ответил Иржи.

И помолчав, добавил:

– Тебе хорошо, прискакал на крыльях любви! А меня не любит никто. Поэтому вдохновение кончилось, и началась депрессия, переходящая в соматическое расстройство.

– Что-то ты много, братец, болтаешь. Вставай! Все равно спать не дам!

– Ты - черствый и эгоистичный слоняра, пытающийся растоптать в моей истерзанной и ранимой душе единственное и незамутненное чувство, поддерживающее бренное тело в этом закабаленном условностями мире.

– Ты вообще о чем, мелкий?
– Бернат плюхнулся с размаху на край постели и, протянув руку, потрепал черную шевелюру брата.

– О свободе, противный!

– И чем же я тебе так стал не мил? Что за упаднические настроения с самого утра?

Иржи, наконец, раскрыл глаза. И первое, что он увидел на окне своей комнаты, это шикарный букет темно-бордовых роз. Глаза раскрылись сильнее, а голова покинула подушку.

– Братец, ты, часом, не ошибся спальней?

– Рассказывай!
– Бернат сиял улыбкой, а глаза искрились.

– О чем тебе рассказать?

– О ней! Фаркаш меня проинформировал, что ты разговаривал с ней.