Эшелон прибыл в Алтайский край, в пункт назначения, село Троицкое. Конца пути они ожидали как избавления, но, увы, их не встречали с духовым оркестром, а зима была уже на носу и заявляла о своих правах для начала ночными заморозками. Семью Шмидт поселили, как и еще некоторые другие семьи, в один большой сарай-сеновал, в котором было просторно всем, после вагонной тесноты. Просторно всем, в том числе и сквознякам. Талоны на «усиленное» питание получали только работающие, остальные иждивенцы получали половину – 300 граммов хлеба на день. А если в семье не было работающего, а всех мужчин забрали в трудармию, то приходилось совсем туго.

Что и говорить, у большевиков пропаганда была поставлена на высшем уровне. На плакатах рисовали фашистов с рогами. Так, по приезде в деревню некоторых немцев просили снять фуражки, шляпы, и деревенских жителей удивляло, что не было рогов. А когда им объяснили, что это другие немцы, без рогов, другой сорт просто, то они немного успокоились. Познакомившись же поближе, приняли как сограждан, делясь последним. Но это было скорее исключением из правила, – правила общей если не ненависти, то недоверия, неприятия, но все-таки скорее ненависти, ведь практически из каждой семьи кто-то воевал, а похоронки с фронта приходили регулярно.

Детям приходилось еще хуже. Сверстники забрасывали их камнями, плевали в лицо и всячески унижали. Дети могут быть жестокими. Так однажды забежали домой младшие девчонки, обе зареванные, и заявили, что на улицу выходить больше не будут – их били чем под руку попадется, пинали ногами, обзывали фашистами…

Анна-Мария слегла окончательно и перестала есть, чтобы детям хоть что-то досталось. На своей жизни она поставила крест и зиму не пережила. Перед смертью она позвала Амалию и слабым голосом дала предсмертный наказ:

– Аля, Амалия, ты уже взрослая, остаешься и за мать, и за отца, заклинаю тебя, любой ценой, любой ценой, выживите…

Сноха Ирма, жена Карла, еще в пути следования вместе с сыном Эдуардом перебралась в вагон к своим родителям, который следовал с этим же составом, и они угодили в Новосибирскую область. Там власти ее в покое надолго не оставили и призвали в трудармию, откуда она так и не вернулась, пропала без вести. Ее сын, трехлетний Эдуард, сначала жил с бабушкой, матерью Ирмы, а после ее преждевременной смерти – где придется.

Мари-Катрин и ее муж Андрей перезимовали в деревне под названием Большая Речка, что в 5 км от Троицкого. Удивительно, но Андрея не призывали в трудармию до весны, до мая. Потом его депортировали вторично, вместе с Мари-Катрин. Их послали налаживать рыбный промысел в низовьях Енисея. Один раз перенести депортацию, как оказалось, для них только полбеды, даже учитывая потерю сына, а вот вторая – настоящая беда. Простая арифметика: полбеды плюс полбеды равняется беде! На старой-престарой посудине их сплавили вниз по Енисею. Эту дорогу перенести было ничуть не легче, чем первую депортацию. «Кто не работает – не ест», – любят повторять коммунисты, и не подозревая даже, что эта пословица – библейская цитата от апостола Павла. В пути следования не работали, понятное дело, и еды не давали. С собой взять им было тоже нечего, так голодными и прибыли в Дудинку. Рыбаком Андрей никогда не был, как и все его собратья по несчастью, большей частью женщины, прибывшие вместе, раньше или позже него, на место промысла в этот городок. Рыбы было навалом, но ее надо было суметь поймать, и не себе на пропитание, а организовать, наладить промысел. Из-за нехватки витаминов у обоих началась цинга, и эти молодые люди в свои двадцать с небольшим выглядели как глубокие беззубые старики.

Однажды случилась непогода, а это, разумеется, не было уважительной причиной для того, чтобы не выходить на промысел. Лодка, на которой Андрей Фукс и его товарищи ставили сети и собирали с них рыбу, на широком Енисее, при высокой волне, перевернулась, и все оказались в ледяной воде. Из шести человек экипажа лодки до берега не добрался никто. По счастливой случайности Мари-Катрин оставалась в этот день на берегу, на другой работе. Это произошло в августе, а в Енисее вода всегда либо покрыта льдом, либо ледяная. Этот очередной стресс не прибавил здоровья Мари-Катрин, и в психическом плане тоже.

Их председатель, из вольнонаемных, оказался редкой скотиной. Он очень любил «немецкий дэфочка». За хорошую разнарядку на работу он требовал от них дани. Попользовавшись сам, отдавал их дальше своим подчиненным, бригадирам и звеньевым.

Контингент здесь был в основном женский, их мужчин гораздо раньше призвали в трудармию, а потом, согласно следующему мудрому указу, призвали и женщин, но не к своим мужьям в подмогу, а куда попало.

Мари-Катрин хотя и повезло больше других в том, что она приехала сюда со своим мужем, да только уже стала вдовой. Ею попользовался этот председатель и отдал дальше.

Однако такие «развлечения» не освобождали от работы. Зимой ловля рыбы не прекращалась, ее ловили подо льдом, сетями. Для этого каждые 20–30 метров долбили лунки во льду, иногда достигавшем одного метра в толщину. При этом остаться сухим было совершенно невозможно. В лунки просовывали длинные шесты, за которые была привязана сеть, нередко 500-метровой длины, и таким образом заводили, а потом у берега через одну большую лунку вытаскивали сеть с рыбой. Председатель, хоть и был конченой скотиной, но слово свое держал, если ловили рыбу сверх плана – могли оставлять себе.