Во время ловли рыбаки стремились получить место в воде, там было теплее, чем вне ее. Вода плюс один-два градуса, а воздух минус сорок, да еще и с ветром. При выходе из воды одежда моментально замерзала и становилась колом.

Трудно представить, как можно было выдерживать такие условия изо дня в день. Многие умерли, очень многие, но были и пережившие.

Пользоваться услугами Мари-Катрин, невзирая на ее психическое состояние, стали все кому не лень. При этом, опасаясь подцепить вшей, раздевали догола и наслаждались по полной. Так, после очередного «наслаждения», Мари-Катрин, не одеваясь, направилась к могучему Енисею и утопилась. Было это в момент психического расстройства или, наоборот, просветления – остается загадкой. Спасать насильники ее не отважились, да и не посчитали нужным. В их распоряжении такого материала было достаточно. Таким образом, советским обществом была уничтожена семья, маленькая ячейка этого советского общества. А при другом раскладе, если бы этой семье повезло немного больше, сумей она выжить в эти годы лихолетья, у них бы могло родиться 6–7 детишек, если не Гриша-Миша-Леша, то Отто-Тимо-Бруно… Но не повезло.

Зато повезло насильникам Мари-Катрин тем, что обстоятельства ее смерти не дошли до Роберта.

В сорок втором году вышел указ правительства о привлечении в трудармию женщин от 15 лет. Под этот указ попадали Амалия и Сильвия. Младшим грозило остаться одним.

Сначала у Сильвии забрали ее Нахтигальчика, его отправили на лесоповал в Иркутскую область. Как она это сумела пережить, как это сумел пережить он! Душевная травма, глубокий шрам через всю душу – это не сказать ничего.

Потом пришла очередь и Сильвии покидать сестер. Ее отправили строить Чуйский тракт, по которому случилось спустя много лет проехаться Путину, ради поездки которого этот тракт подняли до соответствующего «европейского уровня», а также по нему прокатился и автор этих строк, ради поездки которого с трактом не сделали ничего.

Сильвия пробыла на этом строительстве долгих четыре года. Уже и война кончилась, а трудармии работали в прежнем режиме. В нечеловеческом.

Амалия, серьезная девушка, была таковой уже в свои 17, а год спустя стала вообще не способной улыбаться. Но это не портило ее строгую красоту, скорее наоборот – делало какой-то недосягаемой, неприступной. Случилось так, что ее заметил один партийный работник, любитель женского пола, по фамилии Подопригора. Этот Подопригора был подобострастен по отношению к вышестоящим и такого же подобострастия требовал к себе от своих подчиненных. В голодную зиму сорок второго он и положил глаз на Амалию. Этот бастион приступом, в лобовую атаку, не возьмешь, отдадим должное его проницательности. И он решил взять его осадой. Сначала он помог семье перебраться из сарая в сносный дом и устроил Амалию на работу секретарем-переводчиком. Много немцев из советских нуждались в переводчике, а потом стали прибывать и военнопленные. Амалия была отличницей в школе. Осада продолжалась долго, и после очередного отказа его терпение кончилось, и он лишил ее всех «льгот». Это означало: нет работы, нет даже скудного пайка, возвращаться в сарай-сеновал и ждать повестки в трудармию. Младшие девчонки Эмма и Нелли останутся совсем одни…

Они и переехали в сарай, и снова началась голодная жизнь. Девчонки плакали и уговаривали Амалию помириться с начальником, они не имели представления, на что уговаривают старшую сестру… и та сдалась. Пришла сама к Подопригоре. А он ее восстановил на работе и снова вернул на прежнее место жительства. Кроме того, худо-бедно снабжал кое-какими продуктами. Он ей был настолько противен, настолько ненавистен, даже омерзителен, что она каждой встречи избегала всеми возможными и невозможными ухищрениями, благо работала в другом учреждении. У него так дурно пахло изо рта, что даже находиться с ним рядом было zum kotzen [17] , не говоря уже о поцелуях…

Итак, он был подобострастен по отношению к своим вышестоящим и пресмыкался как умел перед приезжающими из области. Был некто Никитин, один из помощников секретаря обкома, желая угодить которому, он и подогнал Амалию. Этот Никитин был вежливый, воспитанный человек, с изысканными манерами, но от его вежливости ее тошнило, его изысканные манеры вызывали чувство гадливости. Бедной девушке деваться было некуда, и она решила: лучше уж с этим, чем с тем. Она была очень красива, и иметь эту женщину было бы за счастье любому юбочнику. Никитин перевел ее в город Барнаул, но так просто она от своей «первой любви» не отделалась. Тот спустя год тоже получил повышение по службе, перебрался в город и не терял надежды на благосклонность, особенно после того, как с Никитина за какую-то провинность сняли бронь и отправили на фронт. Она могла тоже потерять работу и, соответственно, бронь от трудармии со всеми вытекающими обстоятельствами, поэтому пришлось снова оказать благосклонность Подопригоре. К тому времени, правда, он избавился от пародонтоза, а вместе с ним и от неприятного запаха изо рта, но это его не сделало привлекательней для Амалии, он был по-прежнему ненавистен, противен и омерзителен. От безысходности ей порой хотелось выть, нет ни одного мужчины в целом свете, который способен защитить ее от этого монстра. Так думала она.

Роберт не знал, о чем она думала. В это время он руками ловил рыбу из озер, образованных Уралом, охотился на сайгаков, ходил на работу на соляные копи, и если не наслаждался жизнью, то находил ее вполне сносной и немного позже вообще начал ублажать свою плоть.

Таким образом, остаток некогда большой и дружной семьи с горем пополам пережил войну. Эмме исполнилось 15 и ее могли тоже забрать в трудармию, Амалии опять пришлось быть благосклонной к Подопригоре, и Эмме уменьшили возраст на год. Если детьми Эмма и Нелли были почти одинаковыми, то, взрослея, они все больше и больше отличались друг от друга. Нелли была подвижная, предприимчивая девчонка, а Эмма была замкнутой, даже скучноватой… Как начало прибывать мужское население с фронта, у Амалии появился один воздыхатель, бравый вояка, слегка контуженный Семиуглов Петр, который готов был каждый день сделать ей предложение руки и сердца, но этот Подопригора не давал ей устраивать свою личную жизнь, так как имел сам виды на нее, о чем ей недвусмысленно дал понять, и она всякий раз останавливала своего ухажера. Она готова была сбежать со своим фронтовиком куда глаза глядят, но девчат же не бросишь, да и он ей не предлагал убежать, так как капитально обосновывался в городе. Ему выделили комнату в коммунальной квартире, а это немало. Фронтовики и спустя 60 лет после победы далеко не все получили квартиры за свои фронтовые заслуги.

Сильвия Шмидт и Александр Нахтигаль были неразлучны с первого класса. Их посадили за одну парту в самый первый день учебы, и они так просидели вместе семь классов. Учеба была для них делом десятым, и оба в этом особо не преуспели. Они наслаждались обществом друг друга. Поначалу парочку дразнили женихом и невестой, но их это ничуть не обижало, а наоборот, даже нравилось. Спустя какое-то время все родные и знакомые поняли, что это всерьез и надолго и совершенно неизлечимо. Их сверстники, подрастая вместе с ними, втайне стали завидовать. Сильвия любила покомандовать, Александр с удовольствием исполнял любые ее капризы. Случалось – и дрался, а если потасовка случалась при ней, то противникам приходилось туго – Сильвия вступалась и могла лицо расцарапать… Несмотря на то, что в их пятнадцать лет это была все же еще детская любовь, но было ясно, что до гроба. Они ни разу не поссорились за всю свою жизнь. Ее слово было законом и никогда не только не выносилось на обсуждение, но даже не ставилось под сомнение. Он был рыцарь, она – дама его сердца в самом буквальном смысле этого понятия.

В ее доме Александр проводил больше времени, чем в своем собственном, благо жили через огороды. Она же приходила к нему домой как к себе. Будущая свекровь приняла ее и называла уже дочкой, а та всегда была готова помочь по хозяйству или заставить помочь своего Соловейчика, если требовалась мужская рука.

В свои 15 лет они уже были вполне зрелые, но безудержной страсти друг к другу не питали. Они осознавали, что сначала женитьба, а потом все остальное, и поэтому дальше невинных поцелуев дело не заходило. Им и не составляло особенных усилий сдерживать свои порывы и эмоции.