Шрифт:
Через минуту он уже весь ушел в расчеты, в сухие слова дневника, в чертежи…
Вернувшийся секретарь парткома застал Курбатова за странным занятием. Он стоял у окна, держа в руках листок бумаги и вертел его то так, то этак, поднимал к глазам, переворачивал и глядел на свет, как врачи рассматривают рентгеновский снимок.
– Поглядите-ка сюда, - пригласил он секретаря к окошку.
– Вот здесь, видите, цифры.
– Да.
– Они написаны по стертому. Очень аккуратно стерто, и очень аккуратно написано.
Секретарь тоже нахмурился и тоже начал вертеть бумагу, глядел на свет, подносил к глазам…
– Да, написано по стертому. Значит… значит, Воронова в последний момент стерла неверную запись и, так сказать, внесла верный корректив? Это вы хотите сказать? Но комиссия да и я сам…
– Нет, - ответил Курбатов.
– Я не хочу этого сказать. Я заберу этот листок и сдам его в лабораторию; там определят, что было написано прежде.
Уже у себя дома, в ожидании результатов экспертизы, Курбатов выдвигал десятки различных предположений. Дома ему думалось трудней, чем на работе; там, в кабинете, всё было спокойно: ковер, глушащий шаги, спокойного темного цвета стены, спокойная темная мебель и - никаких лишних предметов. Здесь, в комнате, охотничье ружье и ягдташ висели над диваном, всю противоположную стену занимала книжная полка - от пола до потолка, а на столе стояли безделушки, никому не нужные, но милые сердцу. Мать вернулась из школы и оторвала его от мыслей:
– Ты уже дома? А я задержалась, родительское собрание. Знаешь, по той лестнице мальчонка такой живет, рыжий-прерыжий, «Димка Карандаш» - спасенья просто от него в школе нет. Директор - за исключение, а я - за воспитание…
Курбатов улыбнулся, глядя на нее. Мать будто бы и не постарела. Он на секунду представил себе, как она спорила с директором, и неожиданно для матери шагнул к ней и обнял - худенькую, усталую, такую знакомую и - всё-таки молодую, какой может быть только мать.
Она легонько взяла его за руку и притянула к себе:
– А ты не дури, пожалуйста не дури. Тяжело, так скажи, не таи в душе-то, на людях и смерть красна. Мне твои тайны не нужны, я о них не спрашиваю, а одну папиросу за другой сосать всё-таки не позволю. Ну, говори: трудно?
Курбатов расхохотался, и ничего не ответил. Мать всё понимала и так. Когда она вышла, он снова прошелся по комнате, а потом сел к столу и начал звонить в лабораторию.
Долгое время там было занято: едва услышав короткие гудки, Курбатов, не кладя трубку, нажимал пальцем рычаг и звонил снова. Наконец там подошли.
– Что это у вас всё занято?
– спросил Курбатов.
– Как там дела?
– Товарищ майор? Так мы же к вам звонили всё время, и у вас всё занято.
– Ну, как, сделали?
– Сделать-то сделали, товарищ майор, да… - там, на другом конце провода, лаборант замялся.
– Да проверять пришлось. Понимаете, товарищ майор, там то же самое было написано.
Уже подошла полночь, а Курбатов всё ходил и ходил, всё думал и думал. И неизменно он возвращался мыслью к анонимному письму; тот, кто его писал, писал в расчете на то, что следователь в первую очередь заинтересуется материалами Вороновой. Заинтересуется, обнаружит правильные цифры, но написанные по стертому, и вот, пожалуйста, - улика. Этот «кто-то» позаботился об уликах, но промахнулся в своей заботе.
А кто же тогда «кто-то»? Кто это ее первый обвинил, обвинил открыто в аварии?
Козюкин? «Ты устал, товарищ майор, ты становишься чрезмерно бдительным и впадаешь в подозрительность. Где основания думать, что человек, не имевший к этим чертежам ровно никакого отношения - его имя не значится в числе конструкторов, - что этот человек и замешан тут. Нет пока таких оснований!»
4
Непривычно бездейственной жизни Лаврова пришел неожиданный конец; по началу он обрадовался этому, потом радость сменилась недоумением. Отправляясь в штаб округа, Лавров долго счищал с фуражки несуществующие пылинки.
Его переводили в другую пехотную дивизию, на должность заместителя командира батальона. В штабе округа полковник Хохлов, вручивший ему направление, улыбнулся, как старому знакомому, и сказал несколько напутственных слов:
– Не грустите, старший лейтенант. Вы сколько лет служили в старой части?
– В старой?
– переспросил его Лавров.
– Двенадцать лет. Как после госпиталя перешел с флота на сушу, так и остался…
– Солидный стаж. Вы сами подавали рапорт о переводе?
– Нет, я рапорта не подавал.
Хохлов задумчиво покачал головой:
– Ваше назначение подписано… - тут он назвал фамилию того, кто подписал назначение, и Лавров невольно вытянулся.
– Так что, товарищ старший лейтенант, явитесь в штаб начальника гарнизона, и там… Вы знаете, где ваша часть?
– Нет, не знаю.
Хохлов кивнул:
– Когда будете готовы - позвоните мне. Туда каждый день идут машины, пристроим.
Лавров поблагодарил его и, всё-таки ничего не понимая, вышел.
Он позвонил Курбатову - тот словно дожидался его звонка и сразу же снял трубку: