Он сидел, привалившись спиной к двери, в просторной, по-старинному убранной зале, озарённой бледно-белым неподвижным светом. Солдат оцепенел от изумления. Откуда тут взялась эта антикварная мебель, эти гобелены, ковры, картины в золочёных рамах? Тускло блестел начищенный паркет; переливались хрустальные подвески люстр; в окнах, словно нарисованный, застыл пейзаж: лесистые уступы гор, луна, облака.

В зале царило безмолвие. В нём не было ни души и ничто не шевелилось. Белые блики и чёрные тени были неподвижны.

После нескольких минут замешательства Мелентьев решил, что попал на съёмки какого-то исторического фильма. Он огляделся в поисках полагающихся в таких случаях кинокамер, юпитеров и проводов. Но ничего этого не было.

Всё в зале дышало совершенно натуральной стариной. Не верилось, что это декорации, хотя свет, который лился из высоких окон, своей безжизненностью вполне подтверждал догадку о съёмочном павильоне.

Обдумав ситуацию, Мелентьев вынужден был согласиться с мыслью, что в замке снимают фильм и что он случайно попал в специально оборудованное съёмочное помещение. Ничего другого просто невозможно было предположить. Выходит, Стёшин ошибся дверью. И как удачно ошибся! Провести ночь в этой чудесной зале куда приятней, чем торчать в склепе с графининым гробом.

Слева что-то пошевелилось. Мелентьев вздрогнул и оглянулся на кровать. Таких кроватей он в жизни не видывал. Над широчайшим ложем возвышался золочёный балдахин, поддерживаемый резными столбами в виде извивающихся змей. Тяжёлые бахромчатые занавеси были расписаны золотыми птицами и цветами; ножки кровати изображали головы драконов. Не кровать, а миниатюрный дворец!

Занавеси балдахина были раздвинуты и Мелентьев увидел, как на белоснежном ложе приподнялось покрывало и под ним обозначились очертания женского тела…

Девушка показалась ему ослепительной красавицей. Особенно когда она сбросила с себя покрывало и обнажилась вся — стройная, глянцево-белая, с высокой грудью и рассыпанными по плечам светлыми волнистыми волосами.

Изумлённый стройбатовец подошёл к кровати.

— Ты кто? — спросил он. — Тебя оставили одну, что ли?

— А ты кто? — в свою очередь спросила незнакомка.

— Могла бы догадаться, — Мелентьев окинул взглядом своё рабочее обмундирование и сапоги. — Мы тут недалеко делаем ремонт. Помещения расчищаем под склад… У вас что — кино снимают?

Незнакомка, похоже, не поняла его. После недоумённого молчания она вдруг словно спохватилась, улыбнулась игриво и подвинулась на кровати, явно приглашая молодого человека лечь рядом.

Мелентьев хитро сощурился, глянул по сторонам.

— А где остальные? Ты одна?

— О, не беспокойся, кроме нас здесь никого нет, — в глазах девушки запрыгали радостные огоньки.

— Вдвоём нам будет веселее, да? — Мелентьев подмигнул ей. — Не возражаешь?

— Нисколько, мой ясноокий сударь!

Мелентьев засмеялся, торопливо стянул с себя пропахшую потом и краской рубашку.

— Ух ты, шикарно жили графья! — закричал он, погружаясь коленями и руками в пуховую перину. — Это тебе не солдатская койка!

Он недоговорил — холодные и сухие губы впились ему в рот, а тело обвили гибкие конечности незнакомки.

— Эй, полегче, милашка, у тебя руки костлявые, как грабли!

— Ты мне люб, милый юноша. Возьми меня… Возьми меня скорее… — Она прерывисто дышала, глаза её туманились. — Ты видишь — я жажду любви…

— Только не тискай так, — кряхтел Мелентьев, — а то у меня синяки будут от твоих пальчиков.

— Не имею сил сдержать чувства, мой ясноокий сударь! Целуй меня, входи в моё тело, на эту ночь я твоя рабыня…

— Какой я тебе «ясноокий сударь». Ты что, не вышла ещё из роли? Всё репетируешь? — Мелентьев устроился на ней удобней. — Это вы из каких же времён снимаете?

— Здесь всё, как было в году тысяча семьсот пятьдесят четвёртом от Рождества Христова, — ответила она.

— На эти декорации, наверно, куча денег угроблена… А всё же, почему ты тут одна?

— Пустое, сударь… Не заботься о таких пустяках… Отчего ты медлишь войти в меня? Или я недостаточно хороша?

Она была подвижная как ящерица и как будто вся состояла из выпирающих костей. Временами Мелентьеву казалось, что он обнимает не женское тело, а скелет, из которого торчат окаменевшие рёбра. В такие мгновения его пронизывал какой-то неосознанный, глубинный ужас. Он вздрагивал, и тотчас ощущение ужаса пропадало. Он теснее прижимался к упругому телу красавицы.

Она льнула к нему, её губы сновали по его лицу, белые руки обвивали его плечи. В азарте любовной игры она откинула его на спину и изогнулась над ним, в сладостном нетерпении подавшись вперёд. И Мелентьев, наконец, «вошёл в неё»…