Шрифт:
Сопоставляя все пробные наброски Пушкина, критик отмечает постепенное обезличенье поэтом своего героя.
Первоначально Пушкин намечал характеристику Евгения в бытовых тонах, подробно описывая обстановку его жизни. Евгений должен был быть поэтом. Его мечты подробно обрисованы. Постепенно Пушкин уничтожил все эти черты. Видимо, поэт хотел сделать «бунтовщика» как можно менее значительным, чтобы увеличить контраст между ним и «державцем полумира».
«Приемы изображения того и другого — «покорителя стихий» и «коломенского чиновника» — сближаются между собою, потому что оба они — олицетворение двух крайностей: высшей человеческой мощи и предельного человеческого ничтожества». [167]
167
«Приемы изображения того и другого … ничтожества» — Брюсов В. Я. Указ. соч. С. 462 (с неточностями). {комм. сост.}
В этом толковании смысла постепенной затушовки образа Евгения — В. Брюсов допускает — существенную ошибку. Вспомним некоторые из вычеркнутых строк:
Он одевался нерадиво:Всегда бывал застегнут кривоЕго зеленый узкий фрак.или
Как все, он вел себя не строго,Как все, о деньгах думал многоИ жуковский курил табак. [168]Неужели уничтожение и этих строк содействовало умалению личности Евгения? Тут заметна другая тенденция. Стирая все эти бытовые черты, Пушкин придает своему герою все более и более отвлеченный, призрачный характер, который соответствует требованиям мифа.
168
«Он одевался нерадиво…» и т. д. — черновые варианты Анциферов цитирует по указанной статье Брюсова (С. 461). {комм. сост.}
Согласно этому, и Петр дан в совершенно нереальном аспекте, что было сейчас же подмечено цензурой. Царь-реформатор превращен в кумир, вокруг которого совершается мистерия.
Образ Петра глубоко захватил Пушкина. Многие годы творческий дух поэта томился жаждой найти ему выражение. В последние годы Пушкин обратился к научному исследованию личности Петра. Но он не был ослеплен величием преобразователя, наоборот, поэт отдает себе отчет в характере его личности:
«Петр Великий, одновременно Робеспьер и Наполеон, — воплощенная революция». [169]
169
«Петр Великий… воплощенная революция» — из заметки Пушкина («О дворянстве») (1830?) (текст по-фр.). {комм. сост.}
«Петр I презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон». [170]
А как оценивал Пушкин Наполеона, видно из строк «Евгения Онегина»:
Мы все глядим в Наполеоны,Двуногих тварей миллионыДля нас орудие одно. [171]Смысл слов ясен. Петр был совершенно чужд идее: «человек самоцель». Когда-то он сказал:
«А о Петре ведайте, ему жизнь не дорога, была бы жива Россия». [172]
170
«Петр I презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон» — из статьи Пушкина «Заметки по русской истории XVIII века» (1822). {комм. сост.}
171
«Мы все глядим в Наполеоны…» и т. д. — из «Евгения Онегина» (гл. 2, строфа XIV). {комм. сост.}
172
«А о Петре ведайте, ему жизнь не дорога, была бы жива Россия» — слова, приписываемые Петру и якобы произнесенные им накануне Полтавской битвы. {комм. сост.}
Жизнь своя, жизнь чужая, тысячи, миллионы — все приносится в жертву коллективному началу — государству.
И тем не менее, Петр является для Пушкина олицетворением благих, хотя и грозных сил. Черты божества благодатной грозы, облик бога-громовика придал ему поэт еще в Полтаве;
Могущ и радостен, как бой,……………………………Лик его ужасен,Он весь, как божия гроза. [173]Петр, как человек, судим Пушкиным строго. Петр, как творящий дух, беспощадный и грозный, вознесен и удостоен апофеоза.
173
«Могущ и радостен, как бой…» и т. д. — из «Полтавы» Пушкина (третья песня). {комм. сост.}
В поэме «Медный Всадник» Петр очерчен прежде всего, как основатель Петербурга. Пушкин творил миф о герое, призванном провидением основать город.
Dum conderet urbem,Inferretque Deos Latio. [174]Но мифотворчество нашего поэта заключалось не в том, что ему пришлось создавать легендарную личность или легендарный факт. Все было дано Пушкину самой историей. Миф заключается в освещении исторического события. Согласно вдохновениям древних религий, Петр облечен в священный покров «основателя города». Ритмом своей речи, выразительной силой своих образов Пушкин явил нам основателя Петербурга, озаренным божественным светом.
174
«Dum conderet urbem…» и т. д. — конец 5-го и начало 6-го стиха первой песни «Энеиды» Вергилия: «…до того, как город построив, // Лаций богов перенес…» (пер. С. Ошерова). {комм. сост.}
Однако, на «Медном Всаднике» лежит печать духа иной, новой культуры. Петр Пушкина не Эней [175] Виргилия, благочестивый носитель традиций родного, древнего Илиона. [176] Не переносит с собой Петр из «старой Москвы» отеческие заветы. Не благочестивой покорностью судьбе охарактеризован «основатель города» новой эпохи. «Мощный властелин судьбы» своей «волей роковой» вызывает на бой саму судьбу.
175
Эней — троянский герой; в поздних обработках мифа (в том числе в «Энеиде» Вергилия) получил статус основателя Рима. {комм. сост.}
176
Илион — Троя. {комм. сост.}
Дух Петров — сопротивление природы. [177]
Дерзновенная воля его имеет за собой в исторической перспективе эпоху Ренессанса с ее верой в достоинство и силу человека.
«Медный Всадник» тесно, органически связан с той духовной атмосферой, которая окружает каждый город, возлагая на него своеобразную, только ему присущую печать. Эта поэма зародилась в тех отложениях духа, которые создаются вокруг всяких культурных образований, а в особенности таких многозначительных и сложных, как город. «Медный Всадник» назван «Петербургской повестью». Ее поведала Пушкину северная Пальмира. Она была музой нашего поэта. И он передал нам то, что увидел и услышал, когда в творческом вдохновении его слух наполнил шум и звон, когда разверзлись, как у испуганной орлицы, его вещие зеницы. [178]
177
Дух Петров — сопротивление природы — «Дух Петров сопротивление стихиям» — реминисценция из «Арапа Петра Великого». {комм. сост.}
178
его слух наполнил шум и звон, когда разверзлись, как у испуганной орлицы, его вещие зеницы — парафраз двух строк из ст-ния Пушкина «Пророк» (1826). {комм. сост.}