– Вам надлежит идти через ущелье Сокола.

– Любой дурак по обе стороны гор знает, что оно непроходимо зимой, - рухэйи с лицом, красноватым, как сухая глина, говорил со скукой. Он был разочарован. Ждал большего - любой неопытный юнец предложит эту дорогу, и любой старожил знает, что она лишь обманчиво легкая.

– Все знают, - согласился проводник-перебежчик, откидывая капюшон, будто стало жарко.
– И не следят за ним - если войско сунется в ущелье, не понадобится тратить стрелы. Только вот осенью здесь было необычно сыро, и часть склона сползла вниз, оставив тропу. В теплое время не советовал бы идти там, но сейчас земля замерзла и выдержит.

– Откуда ты можешь знать?

Энори ответил вопросом на вопрос:

– Где самое опасное место - в начале, в середине, когда пройдут уже многие? Поставь меня туда.

Командир-тысячник задумался. Ущелье позволяло срезать путь на двое суток, и выводило в распадок, удобный для обороны, если вдруг выследят. А само ущелье таково, что в нем опасность грозит только от склонов, не от людей.

– Сперва я пошлю разведчиков - они знают секреты гор, и проверят.

...Бывает, человек с первого взгляда вызывает симпатию или неприязнь. Так вот этот весьма не понравился хмурому тысячнику. Если бы не рекомендация, почти приказ от У-Шена через Вэй-Ши ...

– Ты слишком молод, - сказал ему при первой встрече.

– Не слишком. И ребенок может быть проводником.

– Я не потерплю дерзости.

– В чем же она? В знании гор?

– Кем бы ты ни был, ты - перебежчик. Таких не любят нигде.

– Но я вам нужен, - сказал юноша. Не дерзко, но уверенно, словно его сюда пригласили, уговаривали приехать. Эге, а парень точно привык распоряжаться. И неказистая одежда не в счет.

– А мы, похоже, нужны тебе, - угрюмо сказал командир.
– Без этого к врагу не идут.

"Разве что собираются этого врага уничтожить".

– Рухэй не были моими врагами.

– Ты полукровка?
– спросил, присматриваясь. Этот разрез глаз, очертания скул...

– Нет.

– Велено тебя не расспрашивать, - неприязненно хмыкнул командир.
– Ну, поглядим...

Он был слишком... безобидный. Так у мягчайшего ковыля жесткие ости, которые впиваются в тело, оставаясь невидимыми. Они также ранят лошадей и коров, попадая в корм... За много лет жизни командир научился чуять подобный обман. Поэтому если и готов был поверить, то не до конца. Рано или поздно этот парень сделает что-то, думал он. Не знаю, что это будет - предательство или ошибка, ненамеренная оплошность из-за самоуверенности. Но мы должны быть готовы.

До ущелья Сокола был день пути, и ночевать пришлось бы у выхода из него. Энори и спутники проехали мимо белой стены, вершину которой закат окрасил розовым. В конце спешились; распадок предстояло как следует осмотреть, понять, заходили сюда разведчики или нет. Следы на снегу попадались во множестве - лисьи, заячьи, птичьи. Ни одного человечьего.

– Здесь не было никого, - сказал Энори - слегка отстраненно, будто вынужден был тратить время на пустяки. Две поджарые хищные тени следовали за ним, легкие даже в зимней одежде.

– Наши следы скроет поземка; их можно будет найти, если как следует присмотреться, но все знают - ущелье непроходимо.

– Возвращаемся, - велел один из рухэй.
– Если нам придется ночевать возле этой трещины, я предпочту делать это на своей стороне.

Другой ничего не ответил: ущелье пользовалось недоброй славой. По ночам здесь слышали плач - в горах он раздавался во многих местах, где лежали кости погибших и непогребенных, но тут голосов звучали десятки.

Когда огонь охватил тонкие прутики, весело заплясал на сухих толстых ветках, ветер, и без того слабый утих совсем. Легкий звон почудился в воздухе, будто меж деревьями натянули тысячи тонких струн с мельчайшими колокольчиками.

– Слышишь?
– сказал один из рухэй.
– Они просыпаются.

– И мы не сможем заснуть всю ночь... Но что делать, если нас послали сюда.

– Ты не боишься?
– спросил первый у Энори.

– Там никого нет. Ветер в ущелье.

Мужчина прислушался, сказал чуть свысока:

– Я не раз слышал плач погибших в горах. Нам еще повезло, что сейчас он не так близко отсюда...

– Там никого нет.

– Так или иначе, я замерз и выпью горячего, - пробормотал второй, зачерпывая берестяной миской бульон из подстреленного зайца. Товарищ присоединился к нему, то и дело прислушиваясь. Но оба были опытными воинами и убивали людей - то ли звон, то ли плач пугал и настораживал их, не мешая всерьез.

– Пожалуй, я все же посплю, - сказал вскоре один, сооружая себе ложе в снегу.
– Ты покарауль, разбудишь потом. Товарищ его согласился, и какое-то время противостоял лесу и ночи, но вскоре сон сморил и его.

Энори остался один, и какое-то время с грустью смотрел на опадающие в пепел огненные языки. Потом достал и куртки женский гребень: вспыхнула россыпь камешков.

– Выходи... Тебя не было слишком долго.

Женщина склонилась к огню, нехотя подсовывая в него веточки. В аккуратной высокой прическе камни поблескивали искрами. Круглолицая, ухоженная, не понять, хороша или нет: сквозь мягкость черт просвечивало хищное, острое. Ей подходило платье - черные пионы на розовом.