Не сразу вновь обратился к ней. А она сидела, то кутаясь в шелковый свой наряд, словно тот мог согреть среди снега, то едва ли не сбрасывала его с плеч - никак не могла понять, чувствует жару или холод, или совсем ничего. Тонкие пальцы с острыми ноготками впивались в кожу, оставляя быстро исчезающие царапины.

– Мне неприятно возиться с огнем.

– Придется. Теперь ты принадлежишь мне.

– Это мое несчастье.

– Поздно об этом думать - надо было проявить больше ловкости, не отпускать девочку там, в холмах.

Женщина поджала губы; напоминание о неудаче, даже произнесенное мягким тоном, ранило - и то, что она не была живым человеком, помехой не стало. Она сказала другое, глянув через плечо:

– Эти люди спят.

– Да.

– Убить их?

– Зачем?

– Я голодна.

– Не настолько, и скоро получишь много. А с ними мы вместе вернемся в лагерь, они ничего не запомнят, кроме того, что я хорошо знаю дорогу.

– Ты сделал так, что оба уснули.

– Это легко. И лучше для них - пусть отдохнут, - Энори прибавил задумчиво: - Они пытались слышать голоса мертвых с той стороны, где тихо, но сейчас умершая сидит среди них, и они никогда о том не узнают.

– Ты слишком многим позволяешь жить. Даже мне, - тускло рассмеялась женщина.

Голос ее был пылью - слежавшейся, плотной, издали похожей на мягкую ткань.

– Как тебя звать?
– спросил.

Она не ответила. Энори повторил вопрос, будто спрашивал в первый раз.

– Мое имя давно мертво, - сказала она неохотно.
– И тем более не тебе его знать.

– Я же должен как-то обращаться к тебе.

– Здесь нет других, и никогда не будет, пока мы наедине. Не пытайся изображать учтивость.

– Как знаешь... Твое имя, наверное, часто называл муж, даже будучи мертвым?

Ее лицо закаменело.

– Я буду звать тебя Яаррин. Красный цветок...

Она все-таки оставалась женщиной, и любопытство не вытравила даже смерть:

– Почему?

– Красота и кровь... все это ты.

– Не ври, что считаешь меня красивой, - усмехнулась женщина.

– Я видел многих гораздо лучше, - легко согласился он.
– Живых. А еще... среди моих цветов были и хищные. Часть их - невзрачные, не привлекут внимания, но если вглядеться, насколько они совершенно устроены для убийства, понимаешь, как хороши.

– Ты знаешь, что сказать женщинам. Но зачем они тебе?
– тори-ай подкинула пару веток в гаснущий костер, но пламя их не взяло.
– Ты не мог стать настолько человеком, чтобы находить удовольствие в чьих-то ласках. А управлять другими можешь и без посредниц.

– Видела представления с марионетками? Как думаешь, зачем людям их помощь? Ведь можно сыграть самим... Но не только поэтому.

– А почему?

– Слишком многое пришлось бы рассказывать. Не тебе, да и любопытство твое уже остывает, как эти угли.

Больше они не произнесли ни слова, и, когда костер погас, среди черных пятен и силуэтов ночи стало больше на два. К рассвету силуэт остался один - женщина вернулась в гребень. Энори с грустью посмотрел на кострище - где-то под слоем пепла еще теплилась красная искра - и устроился в снегу, будто спал.

Глава

Майэрин оставила служанку у входа - та побаивалась умерших. А сама, завернувшись в темно-серую шерстяную накидку, бродила по занесенным снегом тропинкам. Зимой траурные одежды носили только дома: попробуй выйди на мороз в платье из простого холста...

А вот прическу ее скалывали шпильки из дерева, не покрытые даже лаком, не говоря о резьбе или драгоценных камнях.

Единственное место, куда ее отпускали одну. Сейчас здесь было лучше, чем дома - там постоянный страх, шепоты по углам, но ей и сестрам не говорят ничего. Правда, она и сама понимает. А дядя обрывает все разговоры о будущем семьи...

Никто не удивится, что Майэрин предпочитает бродить среди незримых теней.

Сторожа следили за порядком здесь, на кладбище, предназначенном для богатых, счищали снег с вымощенных камнем дорожек.

Ровные столбики из серого камня, пошире и поуже, посветлее и потемнее, с надписями на одной из сторон. Там были перечислены те, чей прах покоился под камнем. Памятники незамужним женщинам отличала выбитая ветка ивы. Слова молитв, знаки, означающие почет и уважение... многое можно было прочесть на каменной грани. Имя ее семьи нередко встречалось тут, в южной части кладбища, и все это были ее предки и их родня. Майерин знала историю большинства этих людей. Вот троюродный дед, замешанный в мятеже, но сумевший откупиться и остаток дней доживавший в изгнании. А вот бабушка; Майерин плохо ее помнила, только высокий рост и властный голос, которого боялся весь дом - кажется, даже отец не осмеливался идти поперек ее воли...