– Это очень мило с вашей стороны, мистер Этвуд, – сказала она, – но я думаю, что вам следовало нагрузить меня работой в том же объеме, как и…

– Да бросьте, Грейс, – возразил он. – Замуж выходят раз в жизни.

Девушки тоже суетились вокруг нее, толпились возле рабочего стола и хихикали, снова и снова просили показать им фотографию Ральфа («Ох, какой очаровашка!»), а руководитель отдела нервно поглядывал на них, не желая портить им праздник, но несколько переживая, потому как день был все-таки рабочий.

В обеденный перерыв в баре «Шрафтс» устроили традиционный маленький праздник – на девять женщин и девушек, у которых головы пошли кругом от непривычных коктейлей; цыпленок по-королевски остывал, а вся компания забрасывала невесту воспоминаниями о былом и добрыми пожеланиями. Ей снова преподнесли цветы и еще один подарок – серебряную конфетницу, на покупку которой сбросились втихаря.

Грейс повторяла «Большое спасибо», и «Мне очень нравится», и «Даже не знаю, что сказать», пока в голове у нее не загудело от слов, а углы рта не заныли от постоянных улыбок, и тогда ей подумалось, что этот день не кончится никогда.

Ральф позвонил около четырех, совершенно счастливый.

– Как дела, милая? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Слушай, угадай, что я получил?

– Ну не знаю. Подарок, наверное? Или что? – Грейс постаралась, чтобы голос ее звучал радостно, хотя это было непросто.

– Премию! Пятьдесят долларов. – Она почти видела, как у него поджимаются губы, когда он произносит «пятьдесят долларов» – с тем особым серьезным выражением, которое предназначалось исключительно для называния денежных сумм.

– Да что ты, Ральф, как это мило, – сказала она, и если даже в ее голосе звучала усталость, он этого не заметил.

– Мило, правда? – переспросил он с усмешкой: его позабавило девчоночье слово. – Ты ведь рада, Грейси? Нет, ты пойми, я правда очень удивился, понимаешь? Босс говорит: «Вот, Ральф, держи!» – и дает мне этот конверт. И ни намека на улыбку, ничего, а я думаю: что за дела? Увольняют меня, что ли, или что? А он говорит: «Давай, Ральф, открывай». Ну я и открываю, а потом гляжу на босса, а у него улыбка до ушей. – Ральф довольно рассмеялся, потом вздохнул. – Ладно, послушай, милая. Когда ты хочешь, чтобы я сегодня зашел?

– Даже не знаю. Приходи, как только сможешь.

– Ладно, слушай. Мне надо заскочить к Эдди, он обещал дать мне свой чемодан, так что я к нему заскочу, а оттуда домой, поем, а потом сразу к тебе – часам к половине девятого – к девяти. Пойдет?

– Хорошо, – согласилась Грейс. – Увидимся вечером, дорогой.

Она начала называть его «дорогой» совсем недавно, когда стало уже очевидно, что она все-таки за него выйдет, и это слово звучало еще как-то странно. Когда она аккуратно расставляла канцелярские принадлежности у себя на столе (поскольку делать было решительно нечего), ее вдруг охватила уже привычная легкая паника: нельзя выходить за него замуж, она ведь его совсем не знает. А порой ей казалось иначе, что она не может за него выйти как раз потому, что знает его слишком хорошо, но в любом случае ее обуревали сомнения, и она готова была поверить всему, что с самого начала твердила ей Марта, соседка по квартире.

– Забавный, правда? – сказала Марта после их первого свидания. – Говорит «тубзик». Я и не знала, что кто-то и в самом деле говорит «тубзик».

Грейс тогда похихикала и была готова согласиться, что это и правда забавно. В те времена она готова была согласиться с Мартой почти во всем. Ей частенько казалось, что найти такую девушку по объявлению в «Таймс» – дело почти невероятное и что это была самая большая удача в ее жизни.

Но все лето Ральф был очень настойчив, и к осени Грейс начала его защищать.

– Марта, чем он тебе не угодил? Очень приятный молодой человек.

– Брось, Грейс, все они очень приятные, – говорила Марта своим обычным назидательным тоном, так что сразу казалось, что быть «очень приятным» довольно нелепо, затем она гневно поднимала взгляд от своих ногтей, которые старательно покрывала лаком, и объясняла: – Просто он такой… такой маленький белый червяк. Сама разве не видишь?

– Совершенно не понимаю, как цвет его лица связан…

– Господи, да нет, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. Разве не видишь? А эти его дружки? Этот Эдди, и Марти, и Джордж – они же крысеныши… Вся эта мелкая жизнь маленьких клерков, мелкая крысиная возня… Пойми, они все на одно лицо. Эти люди – совершенно одинаковые. Они все время говорят одно и то же: «Эй, как там „Янкиз“ сыграли?» или «Эй, как там „Джайантс“ выступили?» [2] – и живут они все у черта на куличках, где-нибудь в Саннисайде, или Вудхейвене, или в других жутких местах, и мамаши их расставляют на каминных полках этих ужасных фарфоровых слоников. – И Марта снова, хмурясь, склонялась над своим ногтями, давая понять, что разговор окончен.

Зима и осень прошли в постоянных метаниях. Некоторое время Грейс пыталась встречаться только с теми мужчинами, которых одобрила бы Марта. Они через слово говорили «забавно» и носили фланелевые костюмы с узкими плечами, как униформу; потом попробовала некоторое время вообще не встречаться с мужчинами. И даже устроила эту безумную выходку с мистером Этвудом на рождественской вечеринке. А Ральф все это время продолжал ей звонить, все время был где-то рядом, ждал, когда она примет решение. Однажды она даже взяла его с собой домой в Пенсильванию (взять туда Марту ей бы даже в голову не пришло), чтобы познакомить с родителями, но сдалась наконец только на пасхальной неделе.