Пол Таунсенд поднялся и потянулся. Он пышет здоровьем! Сказал, что ему пора – он еще не достриг свой плющ. И на прощание улыбнулся Розмари.

– Кстати, Рози, если захотите черенки, у меня там их много.

– Большое спасибо, Пол, у меня, наверное, не будет времени…

– Конечно, будет! – воскликнул Гибсон. – Я нисколько не хочу вам мешать.

Розмари только улыбнулась, а Пол сказал, что поставит их в воду. Джини, которую все это время было видно, но не слышно, тоже собралась с отцом.

– Я так рада, мистер Гибсон, что вы снова дома.

Краем глаза он заметил на лице сестры выражение, которое прекрасно знал. Такое выражение у нее бывало всегда, когда она не собиралась произносить вслух то, что думала. На душе стало тревожно. Но через секунду он о ней забыл.

– Совсем запамятовал. – Пол повернулся с порога. – Мама шлет наилучшие пожелания и все такое прочее. Как-нибудь заглядывай, Гибсон, посидишь с ней немного. Ей это понравится.

– Непременно, – как можно сердечнее ответил Гибсон. И Розмари пошла проводить Таунсенда к двери.

– Очень милые люди, – заметила она, возвратившись. – Еще чаю, Кеннет?

– Нет, спасибо. – Гибсон рылся в голове в поисках темы для разговора. – Джини такая спокойная. Милый ребенок.

– У меня такое впечатление, что со своими сверстниками она не очень-то и тихая, – возразила Этель. – А здесь сидела, как кошка, караулящая мышь. Очень привязана к отцу. И, конечно, подсознательно боится, что он снова женится.

– Почему ты это сказала? – спросил Гибсон.

– Иначе быть не может. А он непременно женится. Мужчина в расцвете лет и, на мой взгляд, очень привлекателен для женщин. К тому же состоятельный. Никуда ему не деться. Какая-нибудь блондинка его окрутит. – Этель взяла последний кусок бисквитного торта. – Думаю, дожидается, чтобы умерла мать. Хотя пока не отправил дочь в институт или пока она не завела собственный роман, видимо, опасается осложнений и с этой стороны.

– Осложнений? – вежливо переспросила Розмари.

– Непременной ревности. Подростки особенно остро воспринимают приход в семью новых людей.

– Я не так хорошо знаю Джини, – огорченно пробормотала Розмари.

– Они как раз в том возрасте, когда не хотят, чтобы их знали. Считают себя невероятно глубокомысленными и непостижимыми. – По тону Этель можно было судить, что сама она нисколько в глубину подростков не верит.

Гибсон был знаком с качествами характера молодых людей, поскольку они проходили через его институтскую аудиторию. Но там, напомнил он себе, царили отношения педагога и ученика. Студенты были обязаны его уважать, во всяком случае, внешне. Он помнил много оживленных бесед, когда выслушивал их пытливые мысли. Возможно, молодые люди просто старались блеснуть перед учителем, а личные качества и свои отношения в обществе от него скрывали.

– Они глубоко чувствуют, – задиристо заявил он.

– Как мы все, – парировала Этель, смерив брата взглядом. – Хочешь скажу, кого мне искренне жаль? Миссис Пайн, бедняжку.

– Я недостаточно хорошо ее знаю, чтобы жалеть или не жалеть. – Гибсон чувствовал, что ему надо что-то ответить.

– Разве это не очевидно? – спросила Этель. – Она старая, больная и во всем зависит от зятя. Незавидная судьба. Я вижу, как ее каждый день выкатывают на переднюю террасу, и там она сидит на солнце. Бедная старушка. Ведь сознает – пусть согласна с этим или нет, – что досадная обуза для семьи. И все с облегчением вздохнут, если она умрет. Если доживу до старости и стану такой же немощной, определи меня в богадельню.

– Буду иметь в виду. – В голосе Гибсона прозвучала резкость. Сам он делал лихорадочные подсчеты. Через двадцать лет Розмари будет пятьдесят два года – не намного больше, чем теперь Этель. Но вряд ли найдется женщина сильнее его сестры. Ему же, Кеннету Гибсону, тогда стукнет семьдесят пять – дряхлый старик, возможно, больной или, упаси Господь, такой же, как профессор Джеймс. И что, Розмари станет желать, чтобы он поскорее умер?

– Простите, я, пожалуй, пойду немного полежу, – устало проговорил он.

Ему бросились помогать устроиться на диване среди его возлюбленных книг. Потом он пытался отдохнуть и вспоминал без боли холодную, загнанную внутрь жалость на лице Розмари.

Одна его нога была короче другой, и с этим изъяном он ничего не сумеет поделать. Он хром, стар. Такова правда.

Жизнь в коттедже быстро вошла в русло. Через несколько недель Гибсон говорил себе: в начале любого режима надо брыкаться, как бычку на веревочке, поскольку сила привычки настолько сильна, что потом становится поздно.

Конечно, его сестра Этель не намеревалась верховодить в доме. Для этого была слишком разумна и честна. Но она привыкла жить независимо и сама принимать решения. Впоследствии Гибсон думал, что был физически слишком слаб и поглощен своими душевными переживаниями, чтобы замечать, что происходит. А Розмари не хотела утверждать себя в роли хозяйки, потому что была слишком благодарна. Благодарна ему, благодарна Этель.

В конце концов вышло так, что все стали жить по расписанию Этель. Завтракали рано, отчего утро становилось короче, но наполнялось мелкими деталями. После полудня ложились отдохнуть, потом начиналась подготовка к раннему обеду. Меню отражало предпочтения Этель, а податливые Гибсоны под нее подстраивались.