– Дорожу, – перебил он, не давая произнести слово «благодарна», чтобы оно снова не покоробило его слух. – Но у меня нет ни малейших намерений… как бы поточнее выразиться… требовать оплату за оказанные услуги.

– Мудро, – одобрила сестра.

– Особенно если учесть, что мы обсуждали возможность развода еще до свадьбы.

– В таком случае я рада. – Лицо Этель прояснилось. – Она будет знать, что свободна, если это наилучший выход. Что ж, дело представляется совершенно в ином свете. – Этель помолчала и задумчиво добавила: – Мы с тобой справимся.

– Да, – согласился брат.

– Такая жизнь вовсе недурна. У нас есть работа. Все удобства, никаких волнений. Старость необходимо планировать, Кен. Детей у нас нет. Нам стоит держаться вместе.

– Наверное.

– Но жить, конечно, не здесь.

– Разумеется.

– Если Розмари и Пол Таунсенд решат пожениться…

– Полагаю, не здесь. – Гибсон едва сдерживал дрожь, готовую положить конец его самообладанию.

– Однако я бы не спешила, – предостерегла его Этель. – Если у Пола нет намерений… Если симпатия только с одной стороны, Розмари может в нас нуждаться.

– Ей надо избавиться от своих обязательств, – отрезал брат. – Иначе она не будет ни в чем уверена.

– Ты совершенно прав, – промолвила Этель. – И если ты проявишь великодушие, а Розмари будет с тобой честна, я не предвижу никаких затруднений.

Гибсон понимал, что небольшое затруднение все же есть – в нем самом. Но с ним он как-нибудь справится.

– Она обратится к тебе, когда наберется смелости. Не представляешь, братец, насколько мне теперь легче, когда я знаю, что ты с самого начала был ко всему готов и действовал с открытыми глазами. А то я за тебя немного волновалась. Поздняя любовь может подействовать разрушительно на законченного холостяка. А сейчас тебе надо немного поспать. Сумеешь уснуть?

– Наверное, – ответил он.

Он улегся на кровать и постарался забыть о том мучительном выборе, который предстоял Розмари. Напоминал себе о своем преклонном возрасте.

Но на другом уровне сознания продолжал строить прежние планы: прежде всего выяснить, что тревожит Розмари. Затем принять меры, чтобы ликвидировать источник тревоги.

«Что такое любовь? – размышлял он, и его все более охватывало чувство грубой реальности. – Что ей до меня? Бог свидетель, я не обладаю никакой физической притягательностью. Хромой дохляк, едва ковыляющий кошмар». Суть в том, что он получает столько любви Розмари, сколько хочет взять. Она к нему очень привязана. Но если он ее любит, то должен отпустить.

Полежав полчаса, Гибсон ощутил, как екнуло сердце – он вспомнил, что Пол Таунсенд – рьяный католик. Достаточно ли будет в этом случае развода?

Шли дни. Розмари к нему не обращалась. Она оправилась, стала прежней.

Гибсон ее не торопил, не настаивал, чтобы она в чем-то призналась. И начинал опасаться, что это никогда не произойдет.

Рядом, по соседству, у них на виду трудился в саду Пол Таунсенд – здоровый, сильный, беззаботный, счастливый. Старая миссис Пайн сидела на веранде. Юная Джини сновала туда-сюда. Коттедж бурлил, лишенный жизни и перемен, кичился ложной гармонией.

Гибсон долго лежал один с раскрытой книгой в руке. И размышлял о собственной наивности.

Этель совершенно права: он не знал и десятой части того, что происходит. Невежественен во многих областях. Современная психология оставалась для него всего лишь теорией – чем-то таким, с чем можно играть. Он веровал в поэзию. Честь, отвага, самопожертвование – старомодные понятия. Ярлыки, за которыми ничего не стоит. Давным-давно он похоронил себя в книгах, спрятался за словами, но не за теми, которые отражают грубую правду. Поэзия, но почему она? Потому что он тонкокожий и недостаточно смелый, чтобы сносить реальность. Не смотрел в лицо фактам. Даже не представлял, каковы они. Он должен опираться на Этель, пока не узнает о жизни больше.

Теперь Гибсон понимал, что был удивительно наивен. Не подготовлен к жизни в обществе. И значительную долю своей простодушной радости вынес из разговоров с учителями и студентами на дорожках кампуса, в коридорах колледжа и на улицах города. Кивок, приветствие, звук его имени сохраняли его индивидуальность. «Я не затерян в вечности. Я – Гибсон с английского отделения, и есть люди, которым это известно».

Ему хватало общения в течение дня. Его слушатели поневоле и занятия давали возможность голосовым связкам Гибсона поупражняться. Еще были часы на кафедре, где он тепло и с верой в будущее разговаривал со своими студентами и почти не предпринимал предосторожностей против их хитростей, лести и стремления порисоваться. Он в те дни ощущал целостность и застенчиво верил в окружающий его маленький мирок. Частная жизнь и уединение казались естественными, приятными и ничем не ограниченными. Если угодно, он жил закрытой, невинной жизнью. И очень мало знал о реальности.

Вот так получилось, что к пятидесяти пяти годам он стал глупым, дурным и безрассудным. Женился на больной, беззащитной, во всем зависящей от него и доверившейся ему Розмари, смехотворно назвав их брак «соглашением». И теперь вспоминал с сожалением о прежних счастливых деньках, о собственном благодатном неведении реалий плоти. Все затмевал туман романтической чуши, сентиментальной фантазии, что он станет целителем. Какое самомнение! И как ему хоть на мгновение могло прийти в голову, что их фиктивный брак способен перерасти в любовный союз? Это было невозможно с самого начала с точки зрения самой простой арифметики. Тридцать два отнять от пятидесяти пяти будет двадцать три, и эта цифра никогда не изменится.