– Тебя, волосан, спрашивают!
– рявкнул Евгений Иванович.

– Четверка, - неохотно ответил я.

– Оно и видно. Заруби себе на носу: тире после запятой ставится только в одном исключительном случае - если это прямая речь.

Из "гражданки" в моем гардеробе имелись только трусы да футболка. Я ее опускал поверх брюк, чтобы прикрыть широкий флотский ремень. Ботинки были тоже курсантские, видавшие виду, но зато из настоящей кожи. Наверное, потому меня строго предупредили:

– Будешь идти метрах в пятнадцати сзади. И смотри, никуда не сворачивай. А то еще люди подумают, что я тебя знаю, - ехидно сказал Жорка.

Оно и понятно. Оба моих попутчика выглядели весьма презентабельно и мало чем отличались от местных аборигенов. Под острыми стрелками бежевых брюк - щегольские модельные туфли. Рубашечки, галстуки, пиджаки - все будто шитое на заказ. При ходьбе Векшин иногда опирался на фирменный зонт с изогнутой ручкой, но чаще держал его на изгибе левой руки. Лопотали они по-французски, не шарахались выезжающих из-под арок шикарных авто, не показывали указательным пальцем на местные достопримечательности. В общем, вели себя как нерусские люди.

О Руане я знал только то, что здесь сожгли Жанну д"Арк. Действо сие, согласно канонам средневековья, должно было происходить на достаточно людной площади, при наличии где-то поблизости кирхи, костела, собора, или иного культового сооружения, несущего в высшей точке католический крест.

Франция не Россия. Здесь сильны пережитки прошлого, - думал я, окидывая глазами изломанный крышами горизонт.
– Нужно искать крест, а площадь приложится.

На грешной земле тоже было на что взглянуть. Мордашки молоденьких девушек сияли ненашенским шармом. При минимуме косметики, что надо подчеркнуто, что не надо - искусно сглажено. Улыбки, движения глаз - все наивысшего качества. Ниже я не смотрел, чтоб не расстраиваться - ничего выдающегося: ни сзади, ни спереди. Натуральные гладильные доски на обтянутых кожей ходулях, где самая толстая часть - коленки. Таких в наших школах освобождают от физкультуры.

Я шел и от чистого сердца я жалел бедных француженок и французов. Внезапно мой взгляд споткнулся об витрину частного магазина, коих тут было немеряно.

– Оба-на!
– сказал я своим ногам и подошел поближе.

Да, это были они: туфли на изящной платформе, коричневые, с благородным отливом. Именно так, в моем понимании, выглядят идеальные туфли. Не менее соблазнительной была и цифра на ценнике. Всего восемь франков! Я мысленно перевел валюту в рубли, помножил на десять. Получилось двести сорок рублей. Дороговато, но что поделаешь?
– дом начинают строить с фундамента.

Услышав мое "оба-на", Векшин с Устиновым тоже остановились, не торопясь, повернули назад. Убедившись, что это так, я еще раз прикинул все "за" и "против" и решительно шагнул в магазин.

Девушка продавец встрепенулась и замерла. Кажется, она что-то сказала, но я не слышал. Я ничего не слышал, поскольку моих туфлей в ассортименте... не было. А надежде на чудо, я еще раз окинул взглядом стеллажи за ее спиной.

Продавщица забеспокоилась, вышла из-за прилавка, с тревогой заглянула в мои глаза. Наверно подумала, что мне плохо. "Что с вами?" - читалось в немом вопросе.

Я схватил ее за руку, вывел на улицу, ткнул указательным пальцем в главную часть витрины и громко сказал: "Во!"

Девушка засмеялась. Из-под пушистых ресниц брызнули искорки света. И я с облегчением понял: не все потеряно.

Она была очень мила, при талии, при фигуре. Там было за что подержаться, в чем я лично смог убедиться, когда мы протискивались сквозь узкую дверь магазина. Ну, еще бы! Только так и должна была выглядеть хозяйка столь замечательных туфель.

Между нами установился контакт. Безо всякого чтения мыслей я с легкостью понимал, что она говорит, или хочет сказать; послушно присел на примерочный пуфик, к которому меня подвели и слегка подтолкнули, для ясности, в грудь. За такой очаровательной девушкой я готов был идти на край света. Хоть в ихний французский ЗАГС.

Продавщица скрылась в подсобке, а меня обуяли мечты. Представилось вдруг, как я возвращаюсь в Союз не с какою-то презренною "отоваркой", а с натуральной французской бабой, пусть худосочной, но зато очень милой и непосредственной. Да, это будет настоящий фурор! Челюсти у моих однокурсников, без сомнения, отпадут, замполит отделения с горя пойдет топиться в гальюнном бачке. А виза?
– да черт с ней, с визой! Все равно, как сказал Юрий Дмитриевич Жуков, за границу я уже не ходок.

Согласие (не согласие) своей будущей пассии на столь радикальные перемены в ее (нашей) судьбе мною в расчет не брались. Ну, какая, скажите, девушка, измордованная нелегким трудом в мире капитализма, не мечтает уехать туда, где все люди равны? Где человек человеку - друг, товарищ и брат?

Устинов и Векшин курили на фоне витрины. Я видел их силуэты сквозь пары модельной обуви. Судя по жестам, они оживленно беседовали.

А потом появилась она. Я несколько раз порывался встать, но нежная ручка властно легла на мое плечо: не беспокойся, мол, милый - все хорошо. И случилось, вдруг, то, чего я никак не мог ожидать. Неземное воздушное существо бухнулось на колени, обняло мою левую ногу и тонкие-тонкие пальчики забегали по шнуркам курсантских ботинок. Пунцовея лицом, я чувствовал дрожащей коленкой ее упругие груди. Стало так стыдно, что расхотелось жениться. Я с ужасом представлял, как ей станет нехорошо, когда обнажится казенный носок с огромной прорехой в районе большого пальца и в воздухе запахнет казармой. Но черт бы побрал этих французов!
– она даже не отвернулась. Наоборот, с новыми силами принялась за правый шнурок. Время от времени она поднимала долу страдающие глаза и что-то ободряюще говорила. То ли мне, то ли себе.