После этого тройственного представления между нами установились родственные отношения. Мы сели на диван у окон, выходивших на улицу, и Даниель свернул косяк. Остальные держались в стороне от нас. Я заметил, что Скотт нашел подругу — маленькую чернокожую девочку, голова которой доходила ему до груди. Пока они танцевали, его руки уже проникли в ее трусики.

— Разве это не приятная вечеринка? — спросила Энн.

В моей голове какой-то голос завел речь. Оказалось, что я хочу предъявить свое право на Энн.

— Энн, — робко начал я, — это приятная вечеринка, но я хочу, чтобы ты принадлежала мне целиком. — Она взглянула на меня и улыбнулась, облизывая губы, как кошка. — Тебе ведь понравилось, да? Но мне также нравится Даниель. Я хочу, чтобы он остался с нами.

Даниель посмотрел на меня и глубоко затянулся косяком, который держал в руке. Он подмигнул. Мы оба ждали, пока Даниель откроет рот.

— Энн, можешь делать все, что хочешь. Можешь трахаться до потери сознания, моя малышка. У меня же есть косяк, и я согласен со всем, что вы захотите. Все сойдет.

Его голова откинулась назад, и он закрыл глаза. Энн взглянула на меня взглядом, говорившем, что эта тема исчерпана.

Уровень шума на вечеринке достиг потолка. Одни танцевали, другие уединились в спальне; рука блондинки очутилась между ног Скотта и возбуждала его член. Более мирной сцены трудно придумать. Впервые после встречи с Энн мне стало скучно. Нет, она мне не надоела, тоску вызывала вечеринка.

Я подумал, что сначала неплохо бы намекнуть об этом.

— Пожалуй, меня очень скоро потянет в сон, — заметил я, ткнув пальцем, чтобы привлечь внимание.

— Ну не будь таким занудой. Вечеринка только начинается. Пусть она идет своим ходом. — Она взяла мою руку, которая мне показалась безжизненным куском мяса, и возбудила ее, держа между своих колен, а сама сделала затяжку. Сейчас курили все — на кофейном столике, стоявшем посреди комнаты, лежал большой брикет марихуаны, которым пользовались гости. — Ты ведь еще не слышал об этой игре, правда? — поинтересовалась она.

Похоже, большинство было знакомо с «игрой», ибо Энн встала, захлопала в ладони и сказала:

— Хорошо, дармоеды, пора сыграть в нашу маленькую игру. Вы знаете, что делать. Вставайте в очередь.

Все встали в очередь, выстроившись, словно гирлянда из маргариток — мужчины большей частью пристроились за женщинами, хотя были и другие варианты. Такое построение называлось «Волшебным драконом». Свет выключили, и Энн заняла место, где должна быть голова дракона, а меня пристроила позади себя. Она оставила Даниеля дремать на диване. Энн шла впереди, я следом, положив руки ей на бедра, и вся очередь змеилась по маленькой квартире. Пока очередь двигалась, раздавалось хихиканье и приглушенные указания, но все перекрывал шорох сбрасываемой одежды и звуки интимных прикосновений. Энн выпятила назад ягодицы, зазывая меня принять участие. Я руками вцепился в крепкий зад Энн, стараясь покрепче ухватиться за него, начал возиться с ее трусиками и, почувствовав, что те сползли вниз, нащупал прохладную плоть. Позади нас люди мягко опускались на пол, а на потолке заиграли тени. Энн встала на колени и вильнула задницей в мою сторону. Ей захотелось трахнуться по-собачьему. Итак, я стал Рин Тин Тином. Я прорычал, вытащил дубину, подбодрил его несколькими рывками и забрался на нее. Дырочка Энн уже стала влажной, но ей захотелось по-другому. Она стала извиваться, и мой инструмент вывалился наружу. Затем Энн направила его к своему заднему отверстию и начала биться задницей о мою промежность, пока член не начал заползать внутрь. Отверстие было слишком тугим, поэтому ей пришлось убрать руку, поплевать на нее и увлажнить мой инструмент, прежде чем я смог затолкать его в отверстие. Казалось, будто член схватило когтями то же самое животное, что и в первую ночь, и я стал барабанить по ее спине. Волосы Энн развевались мне в лицо, щекотали нос.

Я почувствовал себя, словно всадник, скачущий на арене цирка без седла, как кто-то включил свет. Я тут же встал и бросил свою лошадь на полу, а та все еще то поднимала, то опускала таз. Я не боялся намокнуть. Разврат мне начинал надоедать — все, что я принимал слишком большими дозами, мне претит. Я ощутил потребность в беседе, которая не сопровождалась бы увлажнениями. Вокруг меня народ трахался, но я отнюдь не был любителем подсматривать и подавил зевоту. Единственным человеком в комнате, который не обнажил свои гениталии, был Даниель, поэтому я решил завести с ним разговор по душам. Для того чтобы из врагов сделать друзей, всегда требуется отдача всех сил. Я положил руку Даниелю на колено и стал шевелить им, чтобы заставить его открыть глаза. Он выругался и отбросил мою руку:

— Не трогай меня. Терпеть не могу, когда ко мне прикасаются, к тому же это негигиенично.

— Дай мне затянуться от твоего косяка, тогда мы сможем посидеть здесь и потешиться над этой шайкой. Только взгляни — они похожи на собак в розовых кустах или кошек за диваном.

— А ты чем здесь занимаешься? Тебе вряд ли надо говорить, где твое место.

— Мне чертовски скучно, и это правда.

— Но посмотри на Энн. Парень, на тебе лежит ответственность. Она тебя выбрала, ты ведь не можешь вот так оставить ее, не завершив дело. Ты должен накачать ее.

— Я не хочу.

— Тогда, пожалуй, мне придется этим заняться, а?

Он сполз с дивана и почти тут же утопил свой член в ней. Я заметил, что при этом он старался не касаться ее тела. Какая-то добрая душа снова выключила свет, и я остался сидеть в темноте сам с собой.

Вскоре мне стало тепло, словно эта комната была обита мехом. Моя голова, наполненная гелием, начала пухнуть, уши краснели, затем глаза побежали от меня на длинных стебельках. Помещение, заполнившееся звуками от спариваний, превратилось в вереницу комнат, в которых раздавались все те же рычащие и сосущие звуки. С большого расстояния в мою ногу вцепился рот, словно вступив в зыбучие пески, а зубы защелкали у моих лодыжек. Я поднял ноги вверх, но рот последовал за ними, и теперь длинный язык лизал мое колено. Моя кожа стала столь чувствительной, что ей стало почти больно. Меня охватило сильное возбуждение, которое мне хотелось продлить до визга. Но визжать — значит рассеять чары, которые тела в этих комнатах наслали на меня. Мне хотелось ударить этот рот, но как причинить столь же невыносимую боль, которую тот причинял мне? Проблема взаимности все время беспокоила меня. Я чувствовал этот язык на своих бедрах, он был шершавым, как у кошки, теплый и опытный. Мои похолодевшие, съежившиеся, измученные гениталии начали разрастаться перед наступлением жаркой влаги, которой я раньше не ощущал. Я почувствовал, как настойчиво продвигаю бедра ко рту, стараясь коснуться своей окоченевшей, испытывающей боль плотью поверхности языка, но при первом прикосновении тот отстранился, будто активность сама по себе разрушает чары.