Тучи рассеялись. Над восточным горизонтом лениво и неспешно поднимался жёлтый шар солнца. Ош почувствовал кожей его живительное тепло, столь отличное от безжизненного сияния кристальной колонны, виденной им в недрах древней твердыни. Новый день наступал над Мёртвыми землями.

«Нет, — подумал Ош, — теперь это наши земли, земли орков».

На фоне ослепительно–прекрасного дневного света виднелась одинокая тёмная фигура. Приблизившись, орк понял, что это сир Гловер.

Старая кольчуга в местах латных сочленений была распорота ржавыми клинками. Тут и там из неё торчали обломанные пики и выщербленные лезвия. Нагрудник смялся под безжалостными ударами палиц, топоров и боевых молотов. В нём зияли страшные пробоины, однако внутри была лишь темнота. Ни одна капля крови рыцаря не увлажнила каменный пол. Бессильно опущенные руки по–прежнему сжимали огромный меч с обломанным лезвием. Он стоял до конца. Он не отдал мёртвому воинству и пяди тоннеля, который оборонял.

За безмолвным и недвижным силуэтом защитника, насколько хватало глаз, подступы к крепости устилали останки тех, кто ещё недавно охотился на живых в образе одержимой армии мертвецов. Нет, они не пали от сломанного клинка сира Гловера. Внемля воле источника, подобие жизни покинуло их, даровав покой. Во всяком случае, так показалось орку.

Ош протянул руку, приподняв тронутое ржавчиной забрало. Как он и предполагал, внутри было пусто.

Потревоженная прикосновением, фигура рыцаря содрогнулась, рассыпавшись грудой старой брони и выбеленных временем человеческих костей.

— Вот благостная смерть, — произнёс Алим, выходя из тени тоннеля.

Лицо старика осунулось и побледнело. Он выглядел ещё более измученным и уставшим, чем наверху.

— Так, значит, он был одним из них, — начал рассуждать Ош. — Но почему он…

— Сохранил свою человеческую суть?

Орк кивнул.

— Клятва, — ответил старик. — Честь. Он пообещал. Дал слово. Привязал себя к этому миру, к этому доспеху. Удивительная воля. Сильный дар. После смерти источник, вероятно, поддерживал его, но теперь, когда свет угас, они угасли вместе с ним.

Ош поднял тяжёлый меч с рубиновым глазом на рукоятке. Щурясь под лучами утреннего солнца, из тоннеля показались другие орки.

Ургаш остался наверху. Услышав, что угроза со стороны мертвецов миновала, он утратил интерес к происходящему под стенами крепости.

Разноцветные глаза Оша снова упали на останки человека, сохранившего верность своему слову даже после смерти. Отчего–то это трогало сердце орка.

— Похороните его, — велел он, направившись обратно в цитадель. — Похороните их всех.

Началом правления Конрада Молчаливого стала денежная реформа, в ходе которой и золотые крылья, и серебряные перья изменили свой вид. У монет появилась чеканная грань, хранящая их от злонамеренной подточки, а также отверстие для пущего удобства использования и счёта.

Пальтус Хилл. «Правление Конрада Молчаливого»

Крохотная, убогая комнатушка в бедном районе города. Дощатая кровать, покрытая старой периной. Несколько табуреток, мятый медный таз для умывания и видавший виды сундук для одежды.

Самым дорогим предметом обстановки было высокое зеркало в оправе из резного ореха. Оно было совсем не новым: местами амальгама потрескалась и осыпалась, обнажив грязное стекло. Несмотря на это, большая часть гладкой поверхности всё ещё могла исполнять своё предназначение, отражая в иллюзорной глубине фальшивого мира скромную обстановку жилища.

Перед зеркалом сидел человек. Это был худой мужчина с большими тёмными глазами и взлохмаченными волосами, подстриженными так, чтобы никогда не мешать своему обладателю. Его лицо было гладко выбрито, а простая, небогатая одежда, прихваченная тут и там неуклюжими заплатками, делала его неотличимым от сотен таких же оборванцев, населяющих новый город.

Он мог сидеть так часами, просто глядя на своё отражение. Нет, это не было самолюбованием. В подобные моменты человек погружался в себя, пытался понять, кто сидит перед ним. Собственные глаза, собственный взгляд завораживали. В памяти всплывало всё увиденное, всё содеянное, словно он вновь и вновь переживал прошлое.

Наружность его была одинаково далека как от уродства, так и от идеала. Возраст практически не поддавался определению. Ему могло быть и двадцать пять, и все сорок.

Приближалось время встречи. Новая работа, новые возможности. Думая об этом, он попытался улыбнуться, но, как обычно, у него это не получилось. Бледное лицо навсегда застыло в выражении тягостного уныния, напоминая маску грустного комедианта.

Оторвавшись от отражения, он в какой уже раз посмотрел на неровные буквы, украшавшие верхнюю перекладину ореховой рамы.

«Бойся первого короля».

Он сам вырезал их там. Для него — больше, чем слова. Это была его судьба. Участь, что страшила его. Неизвестность, не дававшая спать по ночам.

Почувствовав, как в сознании вновь заворочались знакомые воспоминания, человек поднял с постели тяжёлый тряпичный свёрток и бегло, без особого интереса, проверил его содержимое. Удовлетворившись, по–видимому, результатами осмотра, он накинул лямку убогой сумы на жилистое плечо. Штопаный плащ покинул гвоздь, выполнявший роль вешалки. Остроконечный капюшон накрыл голову. Скрипнула дверь, ведущая на лестницу.