— Тут дело такое… Приказать-то можно. Только все бабы Мару боятся. Вдруг заклятие наложит? Наколдует, что б заросло всё гладенько. Дуры, конечно. На такое заклятие даже и у Мараны силов не достанет. Но страх бабский — есть. А Сухан — он же мертвяк! У него ж чуйка… ого-го! Это нормальному мужику — лишь бы ляжки в стороны и дырка на месте. А он-то — бездушный. Ежели и вторая душа со страху ни жива, ни мертва — ему как? Прикинь-ка как Мара его к себе привязала — всех трусих пуганула. А мужик-то справный, гожий. Ты-то как, смелая? Поджилки не трясутся? Опять же — тебе самой посмотреть охота. А не лучше ль — и попробовать? Тебе — забава, мне — забота долой. Жаль будет, коли доброго слугу потеряю. По пустому, считай, поводу.

Софья, к этому времени, переругалась со всей верхушкой здешнего женского общества. Её привычка к первенству вдруг натолкнулись на другие яркие личности. Рассказывать о том, что она — бывшая княгиня Суздальская, бывшая монахиня Ростовская — не рисковала. Имена — «Улита», «Кучковна» — не звучали. А «Софья», «Софочка» — имя, принятое при постриге — не связывались с общеизвестной персоной.

Тень Боголюбского, его возможной мести заставляла вести себя тихо. А норов, выработанная годами привычка повелевать — не давали.

Я представил её как полонянку из сгоревшей Москвы, взятую мною для услужения в долгом путешествии. Это было подтверждено позднее и пришедшими с Кастусем литвинами. На ложе к себе я не звал, слугам мять запретил. Такая… холопка общего пользования ограниченного применения. Хозработы на подхвате. Статус неясный, но низкий, в шешнадцатом ряду.

Пребывать в таком состоянии она не то чтобы не хотела — просто не могла. Чудо-стиральные машины, возле которых она покрутилась в кучах грязного белья, в холодной и горячей воде, её не вдохновили. Сменила несколько мест в моём большом хозяйстве, чудом проскочила мимо кнута с последующими «кирпичиками», попала в «теремную дворню». Хотя терема у меня ещё нет. Сумела проявить себя:

— А вот слыхала я, что у княгини Суждальской в тереме кафтаны иначе шьют. Запошивочным швом, говорят.

Русские аристократки довольно много занимаются хозяйством. Не всяким. Но шитьё — обязательно. Понятно, что покои боярыни или княгини — не швейная фабрика. Но уметь и понимать — должна каждая. Вообще — всякая женщина на «Святой Руси» сама вышивает своё приданое. Почти все — полностью обшивают свои семьи.

Шитьё — одно из основных времяпрепровождений аристократок. Чуть выдалась свободная минутка:

— На! Штопай!

Или там, вышивай. Безделье — грех, женщина должна быть круглосуточно занята полезным и богоугодным трудом. Крестьянка может хоть корову подоить или двор подмести, аристократке постоянно — «на иглу!».

Распространённость «швейности» не только нашла выражение в массе обычаев, пословиц, касающихся самого ремесла, но и подвинула нормативы православия. Тот же «Домострой», как и более древние «умные книги», требует не пускать женщину к окну. Ибо будет сиё способствовать греховности. Ибо женщина, в силу мелкости ума своего, будет постоянно увлекаема уличной суетой и беспорядочностью в ущерб праведным трудам и молитвам. Но окошко — основной источник освещения в домах. И женщине запрещается обычаем садиться перед окном, «дабы любытствованием бездумным диавольским попущением смущена не бываема была», но можно рядом.

Формально — на лавке у стены, к окну спиной или боком. Рукоделье освещено. А что на улицу глянуть — только голову повернуть…

Лавка, расположенная ближе к естественному источнику света — женская. Сидеть на ней мужчине — постыдно. Девушки у окна высматривают женихов, поэтому «сидеть под окном» значит «уподобиться женщине», а в свадебных песнях — «быть невестой».

Новая одежда — форменные кафтаны — вызвала бурные споры между моими мастерицами. Один кафтан построить — искусство, пару сотен — производство. Сшила да распорола — не пройдёт. Нужна технология. Массовая, простая, однонаправленная.

Об особенностях средневекового рынка, о ремесленном производстве — я уже… с разных сторон и неоднократно.

В швейном ремесле — такого никто на «Святой Руси» не знает.

Ме-е-едленно.

Никто в мире(!) не шьёт массово одежду.

Рынок готовой одежды — с конца 19 века. Сама основа машинной строчки — иголка с ушком возле острия — австрийский патент 1814 года. Патент легендарного Зингера — 1851.

Одежда делается только на заказ. На конкретного человека.

Вам понятно? — Нет, непредставимо.

— Дорогой, заглянем в бутик. Я там блузочку видела…

Не заглянем. Магазинов готовой одежды нет. Нигде. Вообще.

Шопинг — есть, шмотинга — нет.

Вся одежда (вся!) шьётся хозяйкой из отреза, «штуки», рулона ткани. «На руках». Исключения — импортные халаты и платочки. Ещё — меховое: шубы, шапки, рукавицы… Это — мужское дело. Всё остальное — сама, своей иголкой.

Вся одежда многократно ушивается, расшивается, перелицовывается, штопается, распарывается… Шесть возрастов женских колготок помните? — «Под юбку, в сапоги… для процеживания побелки».