Шрифт:
Генри покосился на изувеченное ухо Луизы. Она сжала кулак, сдерживая порыв прикрыться.
– В Готе, - начала Луиза, запнулась, прочистила горло и продолжила: - через два дня после приема меня на улице задержала полиция.
Луиза впервые говорила об этом вслух. Генри оказался хорошим слушателем. Смотрел на нее широко распахнутыми глазами. В его взгляде плескался страх. Будто несмотря на все, что случилось с ним, его пугала история Луизы. Постепенно голос Луизы окреп.
– Они вырубили меня, - Луиза коснулась своего затылка.
– Вырубили и забрали в тюрьму. Сначала заперли в камере с мертвой девушкой. Я звала на помощь, просила позвонить моим родителями. За это полицейские сломали мне пальцы. Потом они допрашивали и пытали меня. Отрезали мне ухо, грозили вырезать глаз. Потом вывели меня и других арестованных во двор. Полицейские приставляли нам пистолет к затылку, убивали нас одного за другим.
Она снова прикоснулась к своему затылку. Генри тяжело сглотнул.
– Потом меня спас Годо и привел сюда, - Луиза перевела дыхание.
Генри не выдал никакого дерьма типа "мне так жаль", "сочувствую", "не представляю каково тебе". Он продолжал внимательно смотреть на Луизу, будто чувствовал, она рассказала не всё.
– Все будет хорошо, - сказала она и потрепала его по руке.- Никто тебя больше не тронет.
Он внимательно смотрел Луизе вслед, когда она удалялась.
Годо и Сесар сидели около костра. На ужин сегодня был тапир. Альба и Фло распинались о том, как выследили его и пристрелили, а потом притащили в лагерь. Конечно, сделали они это все после того, как Сесар отказался охотиться.
– Иногда чувствую себя твоей мамочкой, - прикалывался Альба.
– Таскаю тебе мясо как сраному щенку.
– Передай косяк, мамочка, - фыркнул Сесар.
Альба сделал затяжку. Он сидел далеко от Сесара, потому передал косяк через Луизу. Она коротко затянулась, вдохнула вместе с дымом запах костра и жира. В носу защекотало, глаза заслезились.
Годо по обыкновению ковырял землю палкой. По радио - старый приёмник с плоскогубцами вместо тумблера - сообщили об убийстве журналистки, которая делала репортажи о связях полиции с наркоторговцами. Неизвестный в мотоциклентой маске подкараулил журналистку около ее дома. Девушке было двадцать шесть лет.
Мясо тапира было сочным. Луиза отрезала кусок для Генри.
– Завела себе питомца?
– сказал Фло, когда она поднялась от костра.
Луиза шаркнула ногой - мелкие комья земли упали на деревянный настил рядом с Фло.
– Что за питомец?
– удаляясь, Луиза услышала голос Сесара.
– Сын Шеннон Элвуд.
– Оставь её в покое, он американец, как и она, - сказал Годо.
Альбер
Миа Фергюс была американской журналисткой. Зимой ей исполнилось сорок пять, она считала: если женщина скрывает свой возраст, она уступает патриархальному обществу. Уступка достойная презрения и высмеивания. В Готе Миа презирала и высмеивала женщин, восхищалась мужчинами и их недостатками, слепо поклоняясь человеческой самоуверенности.
В джунглях она как все туристы рассуждала о странностях местного климата - почему несмотря на влажность постоянно хочется пить.
Больше всего Альберу нравилась шея Мии. Удивительно длинная и белая, без единой морщины. Миа часто промакала ее платком. Будто знала о её красоте и подчеркивала её. А может, знание было неосознанным. С возрастом Альбер убедился, тело разбирается в человеческих слабостях и достоинствах лучше, чем разум. Разум накладывает ограничения, тело делится тайнами.
В первый день пути Миа рассуждала о латиноамериканской литературе. Суть магического реализма сводится к тому, что он бесконечно красиво описывает скелеты в шкафу, сказала Миа и промокнула платком шею. Настолько красиво, что читателю становится стыдно за отсутсвие личных шафов со скелетами.
Я живу в огромном доме, пошутил Альбер, только я и моя сумасшедшая бабушка, она не выходит из своей комнаты пятьдесят лет.
На второй день Миа без умолку говорила о лагерях смерти в Северной Корее. Их видно со спутников. У правозащитников накопилось более пятисот свидетельств бывших узников. Миа хотела знать, читал ли Альбер книгу шестидесятилетнего журналиста Вашингтон Пост о ребенке из лагеря смерти.
Альбер сказал, что не верит старикам и детям. Он хотел снова увидеть, как Миа смеется. Смеясь, она откидывала назад голову и выставляла напоказ шею.