Аня вышла из прохода между домами. Дальше был лес - высокий, черный, непроглядный. Плакали как будто оттуда. Она шагнула вперед и провалилась едва ли не по пояс. Кое-как восстановила равновесие. Пробрела еще немного вперед.

Или у нее начинались галлюцинации, или кто-то - а возможно, что-то - на нее смотрел. И не в спину, со стороны деревни, а из черного леса, уже совсем близко. Беда была в том, что вот она не видела ровно ничего. Ни белой фигурки между стволов, ни следов, ни зеленоватых огоньков, или чему там положено было появиться.

Черно и мертво.

– Эй...

Плач вдруг стих. А потом перешел в вой. И почти сразу в рев, хруст и треск. С ветки метрах в десяти сорвалось и метнулось в ее сторону что-то темное. Невероятно быстрое. Эдакий меховой треугольник, размером с очень крупную псину.

Аня истошно заорала и отшатнулась назад, опрокинувшись. И почти синхронно подал голос Михалыч:

– Ах ты ж мать твою дери! Пригнись, дура!

Аня, пытавшаяся выбраться из сугроба, послушно плюхнулась обратно.

Грохнул выстрел.

"Треугольник", еще раз заревел и, не добежав до Ани нескольких метров, круто изменил траекторию и метнулся прочь, в темноту леса. Аня, чувствуя, что ее не держат ноги, окончательно уткнулась в снег, оказавшись в нем едва не по самый подбородок. И разрыдалась.

– Ты че, девка, вообще ума лишилась?!
– дед, тащивший ее из сугроба, рвал и метал.

– Там ребенок плакал... Я пошла посмотреть...

– Какой ребенок?! Тут с двадцать пятого года ни одного младенца не родилось! Какой к такой-то матери ребенок?!

Аня пыталась успокоиться, но никак не могла. Она ревела так, что аж снегом закашлялась.

Михалыч не особенно ласково вздернул ее на ноги и чуть ли не волоком потащил за собой, по разрытому снегу в сторону центральной улицы.

– Что это такое было?
– спросила Аня, уже кое-как взгромоздившись на снегоход. И осознав, что тварь из леса оставляла следы.

Михалыч передвинул ремень, на котором висел карабин, и процедил:

– Да росомаха это была. Она так дураков манит. Ну, манила. Тут дураков давно не живет. Надо ж... Люди забыли, а зверье помнит. Все, ладно, сопли утри. А то примерзнут, хрен отковыряешь, кому говорю? Да хватит уже, не ты первая... Было дело, у меня так соседку сожрали. А что, зверюга-то умная, хитрая. Хорошая зверюга... Плачет, плачет, как дитятко, дура какая пойдет посмотреть - клац когтищами, когтища-то как у медведя почти - и нет дуры... Ну все, все. Пошли отсюда, и так по твоей милости нашумели по самое "не могу".

– Вы меня хоть стреляйте, я больше через деревни не пойду!
– выкрикнула Аня.

– Не ори!

– Страшно мне, не пойду! Лесами давайте!

– Да застрянем мы лесами идти, ну девка, ну голову включи...

– Лучше лесами... лучше лесами, чем этими, - Аня долго подбирала слово. Слово не подбиралось. Что это было? Братская могила самой истории? Заботливо вырытая ее же народом для себя самого. Ничего паскуднее и придумать было нельзя. Из Москвы все, мягко говоря, выглядело не так. А на карте так и вовсе было в порядке: легкий пунктир и тонкая линия штриховки. Ни пустых деревень, ни черной ночи, где гуляют призраки людей, которые никогда не родились.
– В общем, я не хочу ходить по могилам. Опоздаем - валите все на меня. А я деревнями больше не пойду. Мне... мне еще, если у меня дети будут, им в глаза смотреть, понятно?

Михалыч сдернул шапку, почесал затылок и напялил ее обратно:

– То и понятно, что дело не бабское. Уж лучше б социолога на мою голову бог послал. Прикопал бы - и не жалко. Ладно, девка, поехали, пока тут волки все окрестные не примчались. Может, и проедем по околицам. И чтоб дальше без фокусов!

– Я не пой...

– Да понял, понял, не дурак. Хватит реветь, сопли утри и газуй уже, тоже мне, совесть поколения у нее проснулась... Полторы тысячи юаней - вот и вся ваша совесть.

Аня была бесконечно далека от мысли, что после идиотской выходки в заброшенной деревне Михалыч ее вдруг зауважал - прямо скажем, не с чего было - но отношение его действительно сделалось несколько иным. Во всяком случае, "девка" в его исполнении стала больше походить на "внучку", а не на "дуру". И по кладбищам больших надежд они тоже больше не ехали, хотя трижды застревали в тайге среди корней вековых елей. Дедок в такие минуты глядел на Аню недобро - наверное потому, что в снежные ловушки попадала исключительно она, хоть и старалась не съезжать с его следов - но откапывать снегоход на этот раз помогал. Каждый раз морщась, когда двигатель начинал рычать громче обычного.

Один раз они даже видели "беспилотник" - серую тень, летящую над лесом на небольшой высоте. Накрыв снегоходы маскировкой и прижавшись к их гусеницам, сидели как мышки. Аня почти отстраненно думала, что этот самолет - ее потенциальная смерть - прямое нарушение арендного договора, запрещавшего Поднебесной иметь на землях Сибири боевую авиацию. А самое страшное, что, по словам Михалыча, они здесь летали десятками, если не сотнями. Переделанные гражданские метеорологические беспилотники, теперь несущие датчики движения, камеры и по две-три бомбы. Маленькие, но от этого не менее смертоносные. Заметит такая птица что-то подозрительное и не отзывающееся на "свой-чужой" - тут же сбросит бомбу. Так, на всякий случай. Если же "это" что-то еще и стрелять в ответ начнет, то уже прилетит вертолет с десантом и разберется "по-серьезному". Беспилотники эти были прямом смысле "невидимки". Их не видели ни "мировая общественность", ни официальные наблюдатели Российской Федерации.