«Его тоже похитили, по твоей вине! — напомнило ей сердце, — и он вытерпел гораздо больше положенных ему побоев».

Он держался очень храбро, но она знала, что ему было также страшно, как и ей. Он пытался сбежать, но ему не удалось, а ей повезло. По сути дела, его снова похитили, на этот раз совершенно одного, его лучший друг мертв, и нет никого, кто мог бы его утешить. Он сказал, что чувствовал себя опустошенным, мертвым внутри, и Гризельда ему верила. Из глаз потоком хлынули слезы, как только она представила себе его тонкие запястья, прикованные наручниками к рулю грузовика, к кровати в мотеле, свобода так близка, но не возможна. Он напомнил ей, что ему было всего тринадцать лет, ещё ребенок. И он потерял всё и всех, кто имел для него хоть какое-то значение. И да, он мог сбежать и, как она предлагала, вернуться в систему патронатного воспитания, но он был прав. Она вздрогнула, вспомнив руку миссис Филлман на бедре у Билли тогда в парке. Холден, с его светлыми волосами и типично американским лицом в веснушках, оказался бы легкой добычей.

Калеб Фостер кормил его, давал крышу над головой, не бил и, в конце концов, позволил ему ходить в школу, как обычному ребенку.

Она не думала, что это была счастливая жизнь, но, так же как и он, прекрасно знала, что всё могло быть гораздо хуже.

Звук бегущей воды стал громче, и она вышла к ручью, который искала, — совсем небольшой, всего, наверное, метра четыре в ширину, и не глубокий, но прозрачный и чистый, с большими камнями на берегу. Она села на один из них, сняла босоножки и опустила ноги в воду.

«Я заставлю тебя кончить. Я буду обнимать тебя, пока ты спишь. Я изменюсь для тебя. Я буду жить для тебя. Я никогда тебя не отпущу»

Поверила ли она ему?

«Я такой же, как прежде. Ты делаешь меня прежним».

После таких откровений о Калебе Фостере, может ли она ему доверять?

«Я всегда любил тебя, Гри».

Она рыдала, и ее тело ожило, вспомнив о том, с каким благоговением он к ней прикасался, смотрел на нее, занимался с ней любовью.

«И ты не бросишь меня?» — спросил он.

И она ответила ему: «Никогда».

И она не лукавила.

Она слишком долго держалась в надежде его отыскать, и найти его было слишком чудесно, слишком правильно, слишком хорошо, чтобы сейчас просто взять и отказаться от него, только потому, что он поддался какой-то гребаной разновидности Стокгольмского синдрома. Она может допустить, что он испытывает к Калебу Фостеру определенную признательность за то, что тот сохранил ему жизнь.

И вдруг ее осенило.

Несмотря на все то, что Калеб Фостер с ними сделал, она была вынуждена признать, что тоже чувствует к нему некоторую благодарность.

Она была благодарна за то, что Калеб в этот же день не застрелил Холдена. Она была благодарна, что он заботился о Холдене, от чего Холден не сбежал и в конечном итоге не оказался в какой-нибудь гребаной приемной семье, где сломили бы его дух. Она даже была даже благодарна за то, что Калеб так хорошо обращался со своим грузовиком, и Холден смог вернуться на нем в Западную Вирджинию.

Она всегда была твердо уверена в том, что Калеб — неисправимое чудовище, он и был чудовищем, и все же ей следовало признать, что для Холдена все могло оказаться гораздо хуже. Его могли убить. Его и дальше могли мучить и подвергать насилию. Его могли заморить голодом, сделать объектом торговли или подвергнуть куче других немыслимых ужасов. Вместо этого, как справедливо заметил Холден, его кормили, давали крышу над головой, уже не избивали и не домогались. И он выжил.

Ее губы дернулись в возражении, поскольку она презирала Калеба и не хотела его очеловечивать, однако стоило ей только принять такой ход мыслей, и она уже не могла остановиться. Тот Холден, который занимался с ней сегодня любовью, в некоторой степени тоже являлся результатом заботы, полученной им от Калеба за долгие годы их разлуки, и за это она тоже могла быть ему благодарна.

— Все еще злишься?

Вздрогнув, она обернулась и увидела, что позади нее стоит Холден.

— Я же сказала тебе не ходить за мной, — сказала она, снова переводя взгляд на ручей.

— Думаю, я не умею следовать чужим указаниям.

— Очевидно, — сказала она, снова надев сандалии и встав лицом к нему. Он набросил на себя фланелевую рубашку с длинными рукавами и застегнул ее на две пуговицы, но ноги у него по-прежнему были босые, а джинсы расстегнуты.

Он слегка прищурился и посмотрел на ручей.

— А если бы ты тут на кого-нибудь наткнулась? На какого-нибудь охотника-извращенца, который бы захотел причинить тебе боль?

Она бросила на него косой взгляд.

— Ты, может, и чувствуешь себя получше, но у тебя все еще два ушибленных ребра. Ты не в том состоянии, чтобы быть моим защитником. Ты слаб.

— Черта с два, — сказал он, и его глаза вспыхнули.

Она фыркнула. Ей вовсе не хотелось быть с ним грубой, просто ей требовалось какое-то время, чтобы понять всё, что с ним случилось и каким образом это сделало из него человека, которым он теперь стал.

— Меня бесит, что ты с ним остался, — сказала она.

— Я знаю. Меня иногда тоже.