Она была сильной, безжалостной, хладнокровной убийцей. Она была человеком, слишком человеком, и все же не человеком вовсе.

Джада подняла на них взгляд, пока они говорили и смеялись и убирали цепь с ошейником с моей шеи.

Ох, ощущение воздуха на моей коже под этим проклятым ошейником!

У них были наручники и цепи. Капюшон.

Джада холодно анализировала мой мозг, моё тело, разбираясь, как разряд электричества изменил положение вещей, а затем Джада устранила это все, оставаясь обманчиво пассивной, беспомощной, поражённой.

Я помню, как думала: «Боже, неужели они не видят её в моих глазах? Она Кара. Она Смерть». С тех пор я видела её в зеркале.

Не поймите меня неправильно. У меня нет множественных личностей. Я научилась расщеплению личности, чтобы справляться с голодом и болью. Другая была холодной, онемелой версией меня. Но Джада — это Другая на стероидах. Дэни — мой фундамент, Джада — моя крепость. Даниэль — дочь моей матери. Джада — дочь Морриган, богини войны, достойной матери.

Даниэль — та, что умерла.

Я сохранила чистое сердце. Я сохранила свирепость.

Перестала дышать лишь маленькая девочка, которая любила Эмму О'Мэлли.

В ту же секунду, как только я оказалась вне клетки, я вскочила, метнулась в стоп-кадр и вырвала их сердца, одно за другим, сжимая их между пальцами, пока они не взрывались, забрызгивая кровью всю меня и все вокруг.

Затем тихонько, в своей износившейся, заляпанной кровью ночнушке я прошла на кухню, вымыла руки и съела целую буханку чёрствого хлеба.

Её не было дома три дня.

Я больше её не боялась.

Я больше ничего не боялась.

Я приняла долгий горячий душ, Боже, блаженство, экстаз душа и мыла!

Боже, блаженство уже просто стоять в полный рост.

Я надела свои слишком короткие, слишком маленькие джинсы, из которых я выросла в прошлом году, выцветшую дырявую футболку и стащила одну из маминых курток.

Затем я съела каждую банку бобов в кладовке, все три. Затем я принялась за полускисшее содержимое холодильника.

Когда из еды ничего не осталось, я села на кухонном столе, сложила свои маленькие ручки и стала ждать.

Он пришёл первым.

Мужчина, который должен был ей заплатить. Он не принёс денег. Она продала меня за наркотики.

Я убила и его тоже, и забрала их.

Она пришла вскоре после этого.

Увидела открытую клетку, мёртвых мужчин в гостиной.

Мои воспоминания о той ночи кристально ясные.

Оставалось три дня до Рождества, телик показывал старую черно-белую версию «Этой замечательной жизни». Звук был убавлен, мелодия «Buffalo Girls» звучала слабо, но безошибочно уловимо, пока Джордж Бейли флиртовал с Мэри Хэтч под звёздным небом в мире, где люди доставали друг для друга луну с помощью лассо.

Она увидела меня, неподвижно сидящую на столе, и долгое время стояла в дверном проёме.

Она не пыталась убежать.

В конце концов, она присоединилась ко мне за грязным, облезлым столом из жёлтого огнеупорного пластика, обрамлённого алюминием, сев напротив меня в оранжевое меламиновое кресло, и очень долгое время мы смотрели друг на друга, ни одна из нас не говорила ни слова.

Иногда нечего сказать.

Только сделать.

Я достала пакетик из кармана.

Она дала мне зажигалку и ложку.

Я узнала практически все, что мне известно о жизни, из телевизора. Я смотрела на вещи, которые детям видеть не стоит.

Улавливая слабые намёки по её глазам, качанию головы, кивку, восьмилетними пальцами и древним сердцем я приготовила своей матери последнюю дозу и дала ей иглу.