— Лошадь твоя была украдена темной ночью. Как тут опознаешь вора? Может, это кто-то другой, вовсе и не Хайдарча! Ни один смертный не может достоверно утверждать это, слышишь, ни один! Все ведомо лишь всемогущему аллаху, сотворившему восемнадцать тысяч миров! Представь нам список подозрительных лиц, Хайдарча включать не надо! Мы призовем их сюда и снимем допрос. Конокрад и обнаружится.

— Господа! — взмолился истец, — Недаром в народе говорят: «Подозрение лишает веры». Совесть мне не велит попусту обвинять людей, заведомо лгать — вот, мол, вор. Я не ошибся, я узнал мошенника — это Хайдарча. Защитите ваших подданных, изловите Хайдарчу; уж ему-то известно, где мой конь. Неудастся{8} найти его у Хайдарчи, я готов заявить: «Конь достался мне нечестным путем — и вот она расплата» и безропотно покорюсь судьбе. Возводить напраслину на честных людей я не могу.

Уразумев, что владелец лошади не станет винить и предъявлять иск никому, кроме меня, дедушка миршаб разъярился:

— Кто миршаб этого тумана, ты или я? Кого его величество удостоили таким назначением в Пешкухе? Меня! Я поставлен здесь ловить воров! И карать, как пристало защитнику великого шариата! Мне наплевать — отказываешься ты от своей собственности или не отказываешься! Мой долг — досконально расследовать дело и вывести на чистую воду преступника! У меня есть достоверные сведения, что батрак твой по имени Ашур кое-что знает...

— Да стану я жертвой за вас, высокочтимый бек, — не сдержался истец. — Не обижайте беднягу Ашура. Он десять лет батрачит у меня и хоть бы семечко дынное без спроса взял. Он и платы-то не осмеливается просить за работу.

— Хватит, мы тут разберемся, жулик Ашур или нет, — оборвал миршаб.

На другой день судья, раис, миршаб и податный вновь послали своих молодцов в кишлак Испани. Они надели на Ашура и еще девять испанийских парней кандалы и цепи и пригнали их в Пешкух.

Миршаб пытал и допрашивал арестованных. Около здания суда толпились стар и млад — примчались сюда из Испани. Три дня мыкались они и хлопотали, прежде чем им удалось под письменное поручительство избавить парней от истязаний.

Выручить-то дехкане их выручили, но влетело это им в копеечку: за каждого из парней они выложили по три тысячи тенег. А как же, причитается ведь! Миршабу — налог за износ кандалов, судье — за приложение печати, раису — за беспокойства, а всем остальным, кто участвовал в разбирательстве, —тоже.

— Ну и ну! — изумился один из палачей.

— Что это ты удивляешься? Ты что, не видишь, что творится вокруг на наших глазах изо дня в день, — отрезал Курбан-Безумец.

— В этом вся и штука, — парировал палач. — Никто даже и не удивляется! Хотя такое творится вокруг! Ну да ладно, что попусту говорить. Так, судья содрал налог. За что? За то, что пошевелив пальцами, вынул из кармана печать, обмакнул в чернила и пришлепнул к бумаге; допустим — это мзда за приложение печати. Его прихвостни и псы прочих начальников отправились в кишлак, схватили «виновных» парней и за эти свои «подвиги» получили деньгу; оставим без внимания мелочь: «подвиги» эти невиновным во вред, ну уж ладно, будем считать, что служаки потрудились. Но налог за износ кандалов... о таком я еще не слыхивал!

— Преступника или того, кому приписывают преступление, ловят и цепляют на него кандалы, колодки, оковы. За каждый день, что узник таскает на себе эту пакость, он платит налог за пользование арестантским инвентарем. Это и есть «налог за износ кандалов». С неба ты, что ли, свалился, неужто только сейчас об этом узнал? — расхохотался Курбан-Безумец.

— Речь о другом. Как можно драть этакий налог?
– — разозлился палач. — Разве закованный бедняга блаженствует в кандалах и цепях? За что же налог?

От души посмеявшись над наивным своим товарищем, Рузи-Помешанный пустился в объяснения:

— Ты, я вижу, так и не понял главного. Да будет тебе известно: побор за износ кандалов — самый законный и справедливый из всех, которые взимают с заключенных. Носит узник кандалы и колодки? Носит! Стало быть, с каждым днем они стираются, портятся и в конце концов приходят в негодность. Любая вещь портится от употребления, а потому хочешь не хочешь, а плати, коли ты ею пользовался. Этот закон действует по всему белому свету...

Хайдарча молча пожевывал нас, он не желал вмешиваться в пустые, по его разумению, препирательства Рузи-Помешанного и наивного палача. Хамра-Силач обратился к Хайдарче:

— А как же все-таки с Ашуром?

— Жил-был в Бухаре один ткач, его пряжу порвал телок одного старика, а за телковы грехи зарезали в Самарканде у одной старухи козла и отдали его тушу на козлодрание, — ответил присказкой Хайдарча... — Владелец коня выложил за «наиглавнейшего из преступников» Ашура пять тысяч тенег. Правда, мудрые отцы тумана «в целях охраны интересов бая» потребовали от Ашура расписку: «Обязуюсь отработать своему благодетелю долг...»