– Отчего вы не танцуете, Мишель? – спросила она его.

– Я всегда и везде следую вашему примеру.

– Разве с нынешнего дня.

– Что ж, лучше поздно, чем никогда. Не правда ли?

– Иногда бывает слишком поздно… Я с некоторых пор перестала удивляться вашему поведению. Для других бы оно показалось очень дерзко, для меня очень натурально. Я вас теперь очень хорошо знаю.

– А нельзя ль узнать, кто так искусно объяснил вам мой характер?

– О, это тайна, – сказала она, взглянув на него пристально и прижав к губам свой веер.

Он наклонился и с притворной нежностью шепнул ей на ухо:

– Одну тайну вашего сердца вы мне давно уже поверили, ужели другая важнее первой?

Она покраснела при всей своей неспособности краснеть. Приняв серьезный и несколько печальный вид, она отвечала с расстановкой:

– Вы мне напоминаете вещи, об которых я хочу забыть.

– Но еще не забыли?

– О, не продолжайте, я ничему не поверю более, вы мне дали такой урок…

Лермонтов отвечал почти автоматически, он был весь погружен в атмосферу бала.

Наконец он увидел вошедшую в залу Мусину-Пушкину. Сердце его радостно забилось.

– Простите меня, графиня, мне необходимо отлучиться.

Поцеловав руку своей собеседницы, он направился в сторону Мусиной-Пушкиной. Он подошел к ней с душевным волнением, поклонился и поцеловал ее руку. Теперь рядом с ним была любимая женщина – обворожительная Эмилия Мусина-Пушкина. Она сегодня была по-особому красивая. Черные ее глаза блистали счастьем.

– Как я счастлив видеть тебя, Эмма. Я уже даже не надеялся, – с нежностью в голосе почти прошептал Лермонтов.

– Почему, Мишель? Я же тебе обещала быть на бале, – ответила она с чарующей улыбкой.

«Ах, бог мой, кажется, я готов отдать за эти глаза и улыбку все на свете». Эта мысль сверкнула в мозгу Лермонтова, как молния.

Они уже станцевали несколько туров, стояли у колонны, тихо переговариваясь. Одновременно к ним подошли Столыпин и распорядитель бала.

– Господин Лермонтов, – обратился к нему распорядитель, – вас приглашает подойти их высочество Мария Николаевна.

– Алексей Аркадьевич, я тебе поручаю развлекать Эмилию Карловну на время моего отсутствия.

– Не беспокойся, Мишель, мы обещаем не скучать.

Подойдя к великой княгине, Лермонтов поклонился.

– Я весь в вашей воле, ваше высочество.

– Мсье Лермонтов, признаюсь, я очарована вашей поэзией.

– Благодарю вас.

– Но я бы хотела, чтобы вы, Лермонтов, были окружены самым высоким блеском, вы заслуживаете его. Только близость ко Двору даст вам этот блеск и свободу. Она придаст великолепие и Двору, и особую силу вам как поэту. Как прекрасно было бы, если бы при Дворе существовал поэт, могучий, блистательный. Тогда наша эпоха могла бы считаться одной из самых просвещенных эпох в истории России. Что же вы молчите?

– Я слушаю вас с чрезвычайным вниманием.

– В ближайшие дни я позволю себе оторвать вас от вдохновений, чтобы поговорить с вами об этом в другом, более уютном и спокойном месте.

– Это будет совершенно бесполезно, ваше высочество.

– Почему?

– Потому что поэзией торгуют только подлецы, ва ше высочество. А я не считаю себя в их числе.

Марина Николаевна, закрывшись веером, с гневным выражением лица отвернулась от Лермонтова, прошипев:

– Выскочка!..

Лермонтов поклонился и тоже отвернулся.

К нему быстро подошел Столыпин:

– Миша, я тебя очень прошу. Уходи сейчас же отсюда. Не затягивай ты петлю у себя на шее.

– Иначе я не мог поступить, Монго.

– Я не знаю, о чем вы говорили, но великая княгиня была оскорблена.

К ним подошел и молодой князь Вяземский, оказавшийся также на балу:

– Теперь у всех ваших врагов, Михаил Юрьевич, развязаны руки. Ты ставишь и нас, твоих друзей, в отчаянное положение.

Лермонтов, с грустной улыбкой, очень тихо ответил:

– Хорошо. Я уйду.

Лермонтов медленно направился к выходу. Дорогу ему преградил Соллогуб.

– Что же ты наделал, Михаил Юрьевич? Я же хотел для тебя как лучше! Лермонтов, того и гляди, тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович! Вскоре сюда прибудем сам Николай Павлович с супругой…

– У меня не арестуют, – сказал граф Воронцов-Дашков, проходя мимо.

– Оставьте меня, друзья… Мне здесь душно и гадко… Вы слышите это шипенье? Здесь, как в клубке змей, все против всех!..