43. Когда жаловались батюшке на тоску, охватившую душу, он указывал на молитву как на самое решительное и действенное средство борьбы с таким состоянием. Если и с молитвой плохо (а это всегда вместе, как правило, бывает), то он говорил: «Это и ведет к тому, что потом испытываем мы тоску». Понимаешь, что нельзя запускать себя, надо вырабатывать навык молиться, но порой так трудно бывает! Слава Богу, что есть на свете Церковь, где молитвы одних могут хоть как-то коснуться и ослабевшей души другого.

44. К вопросу о молитве возвращались многие. Кто-то батюшке сказал на исповеди, что забывает молиться, уходит мыслями в дела, заботы, а помолиться некогда. Он только спросил: «А поесть не забываешь?». Ясно, молиться надо хотя бы так усердно, как готовим пищу, а может быть, и лучше. Только вот до такой потребности в молитве, какую испытываем в пище, дорасти мешает многое…

45. Как-то спросили у батюшки, есть ли у него такой близкий друг, которому можно все доверить. «Есть». Ну, слава Богу, это теперь большая редкость. Он видел, что не так его поняли, и добавил: «В келии – Матерь Божия. Ей все говорю».

46. Когда говорили батюшке о бесконечных скорбях, переживаниях, опасениях, страхах, он отвечал: «Мы искуплены для вечной радости не золотом и серебром, а Кровью Спасителя [60] . Не может быть, не попустит Господь, чтобы все, что Он дал нам, погубил враг. Не погубит. Матерь Божия не попустит погибнуть». Дай Бог и уверенность в этом, и силы противиться унынию, всяким тревогам, и светлую надежду на милость Божию, которой только живы еще.

47. Вряд ли кто подходил с радостью, больше шли и каялись в грехах, жаловались на подавленность, уныние, душевную холодность и другие состояния, от которых так трудно избавиться. Батюшка старался напоминать: «Мы уже возлюблены Господом, нам остается только полюбить Его ответной любовью». Легко сказать – полюбить! И кто бы это го не хотел, но как трудно это для многих, если не сказать – для всех! Только кому Бог Сам даст эту милость… Но ведь Он дает больше, чем мы замечаем…

48. Многих смущало то, что очень часто в храмах на исповеди священники почти не слушают исповедующихся. Одни, перечислив грехи в «общей исповеди», просто накрывают епитрахилью, другие, наклонившись к кающемуся, не дают сказать, говорят сами, еще не все выслушав… Как в таком случае быть? Батюшка советовал каяться тут же, молча, в душе, Богу во всем, в чем совесть обличает, пока в очереди стоишь, а как уж священник поступает – дело его совести.

49. Приходили на исповедь часто очень юные, восторженные души. Батюшка предупреждал таких о том, что потом будет приступать охлаждение. От него одно спасение – «понуждение любить Любящего нас». Охлаждение как попущенная воспитательная мера – трудное искушение, но «неискушен – неискусен» [61] . Трудно еще и потому, что большей частью в искушении люди остаются одни, без поддержки искусных, добрых и любящих.

50. Заканчивая краткие записи отдельных советов и того, как они воспринимались в дальнейшем, хочется вспомнить последнее, не раз слышанное: «Люди созданы для любви, чистой, святой, для счастья любить и быть любимыми». Теперь, много лет спустя, при воспоминании о них, думается: дай Бог, чтобы все, кто искренно, от души всегда спешил к Преподобному в его Лавру, встретил по отношению к себе хотя бы искорки по-настоящему чистой, святой, возвышающей душу любви Божией, открывающей небо и освещающей землю, дающей силы жить и все терпеть. И благодарить за это Господа и Его Преподобного.

Обстоятельства под корень срубили так и не возобновившиеся наши отношения, время унесло их в прошлое, оставив воспоминания, за которые можно сказать: «Слава Богу!». За все, что было и чего уже не будет. Этим можно закончить второй период уже более систематического посещения Лавры, когда очень хотелось реального и надежного духовного руководства. Этого не получилось, и третий, пока еще не окончившийся период, – это все доступные поездки к Преподобному, когда внимание полностью поглощено богослужением. В разные праздники приходилось бывать, и о некоторых из них остались очень яркие, незабываемые воспоминания. Даже просто трудно представить себе церковное торжество в отрыве от Лавры. Более всего это касается самых значительных праздников – Пасхи и Рождества Христова. И конечно, праздников Святой Троицы и памяти преподобного аввы Сергия.

Было время, когда на исповедь хотелось попасть только к одному из исповедующих. Он знал по прежним исповедям многое, ему не надо было говорить обо всем, можно было продолжать. Пришлось довольствоваться тем, что есть, то есть исповедоваться у того, кто пришел. Некоторые исповеди проходили почти бесследно, вернее, не запомнились, а от некоторых остались «бумажные следы».

Например, было так. Пришел один иеромонах, который вызывал уважение одним видом, казавшийся серьезным, сосредоточенным. Каких лет? Может быть, близких к моим, но отцы всегда мне казались старше, солиднее. Немного удивила его привычка всем говорить «ты» с первого раза, но, может быть, это осознанно, даже специально. Как бы там ни было, сразу же: «Что у тебя?». Говорю, что мучает сознание своей неисправимости. Каждый раз на исповеди думаю, что надо браться за себя серьезно и решительно и – ни с места. «Что мешает, как считаешь?» – «Думаю, что и лень, и самость, и рассеянность, и погруженность в суету…». Он берет в руки свои четки и говорит: «Вот у кого есть четки, тем надо молиться так: десять раз молитву Иисусову читать, потом “Богородице Дево” или “Отче наш”. Но не подряд читать и читать, а почитать, остановиться, оглянуться на прошедшую жизнь, подумать о смерти, потом опять помолиться…». Говорю, что плохо у меня с молитвой на деле, а хотелось бы, чтобы вся жизнь была освящена молитвой, памятью о Господе. «Это хорошо, это святые отцы называли плачем. Плач души без видимых слез. Но без молитвы ничего не выйдет». Говорю ему, что никак не научусь видя не видеть и слыша не слышать всего того, что вредит душе. «Это желание так и будет только желанием, если не будет постоянства в молитве. Так и будет тянуться – и видя все, увидишь, и слыша – услышишь… Что еще?». Он не спешит, не торопит. Мне стыдно за свою лень, беспечность, нерадение… Он советует больше читать, завести тетрадку, куда надо записывать свои добрые мысли, слова святых отцов, чтобы вера была осознанной, глубокой. Спросил, читаю ли утренние и вечерние молитвы, соблюдаю ли пост. Говорю, что плохо читаю, особенно вечерами, только глазами бегаю по строчкам. «Читай. Даже если не понимаешь (от усталости) смысла произносимых слов, то бесы понимают. Понуждение себя и будет подвигом. Господь за усердие дает благодать». Задав еще несколько общих вопросов, читает разрешительную молитву. Самое удивительное в тот момент было ощущение касания «того» света, который иногда трогал мою грешную душу. На какое-то время было дано желание молиться. Этому не мешало присутствие людей, необходимость говорить с ними, делать обычные дела. Потом это пройдет, к сожалению. Но в тот миг – было. Было дано так, ни за что, даром. Наверное, как призыв, на который надо ответить исправлением жизни…

И еще одна исповедь у неведомого молодого иеромонаха. Очередь к нему, как, впрочем, и ко всем, большая. Поневоле волнуешься. Страшит молодость исповедующего. Вдруг он очень требователен? Вдруг чрезмерно активен в навязывании своих советов, которые, увы, почти невыполнимы в наших условиях (приходилось и с такими явлениями встречаться)? Настроение далеко не бодрое. Подошла очередь. Говорю о самом больном – о молитве: и рассеянная она у меня, и собраться с мыслями как надо не умею, и болтливость мешает, и нужной ревности – заставить себя – нет. Он будто обрадовался возможности говорить о молитве и стал о ней спрашивать, забыв об очереди за моей спиной, о времени, обо всем. Спросил о том, читаю ли я во время богослужения Иисусову молитву. Говорю, что да, если не слышно службу. Он советует читать и когда все слышно, хотя бы кратко читать: «Господи, помилуй». Говорил и о необходимости читать творения святых отцов. По древним правилам надо было читать их по два часа в день. И как многие: «Что еще?». Говорю о желании оправдать свое нерадение усталостью. На это он сказал, что ревность без разума так же вредна, как и безразличие, что надо беречь здоровье как дар Божий, постоянно проверять себя… Говорил он об этом так охотно, по-доброму, что мне было очень стыдно за себя…