— Стоять возле окна не полагается!

Волховский не стал спорить. «Надо вести себя смирно. А то, чего доброго, придет им в голову надеть на меня наручники. Как хорошо, если это в самом деле Кравчинский! Значит, завтра, не позже, можно будет с ним повидаться. Интересно, что он делает на вокзале? Встречает кого-нибудь? Или провожает? Или уезжает сам? А может быть, это вовсе и не он, и я зря волнуюсь».

Он постарался отогнать эти мысли. Они мешали сосредоточиться на том, что должно было произойти через несколько минут.

Наконец открылась дверь — и жандармский офицер пригласил его следовать за ним.

Волховский задержался на ступеньке, оглядел публику и, когда один из жандармов повернулся к нему спиной, быстро побежал через перрон.

Сзади хлестнул отчаянный свист. Грохнул револьверный выстрел.

Волховский прыгнул на рельсы, упал, подвернул ногу. «Это ерунда, — со злостью подумал он, — я от них уже далеко». Он вскочил, но от боли в ноге охнул и понял, что все кончено.

По перрону прямо к нему бежали жандармы и один за другим спрыгивали вниз.

Публика тоже повалила глазеть, но ее быстро оттеснили. На помощь трем жандармам, упустившим и тут же поймавшим арестанта, из вокзала набежала еще целая куча солдат в голубых мундирах…

Когда раздался выстрел из револьвера, Сергей забеспокоился. Возня на вокзале могла помешать плану. Но ему и в голову не пришло, что этот переполох мог подняться из-за Феликса.

Сергей двинулся навстречу толпе и вдруг увидел Волховского, которого держали за руки жандармы.

Он хромал, но лицо его было совершенно спокойным. Он даже улыбался, словно ему очень нравилось идти с помощью таких дюжих молодцев. А у тех лица были насуплены. Жандармский офицер тоже шагал со свирепой физиономией, и в руке у него был наведенный в спину Волховского револьвер.

О том, чтобы теперь отбить Феликса, нечего было и думать.

Мама ухаживала за Соней, как за больной. Маме казалось, что Соня рано или поздно отойдет от своих страшных дел. Правда, в будущем Соню ждал суд, но она почти уверила мать, что суда бояться нечего.

Для Сони потянулись бессмысленные дни. Единственным утешением было то, что за целый месяц, который отец провел с семьей в Крыму, он ни разу не кричал на маму. История с дочерью научила кое-чему и его.

Маша и ее муж, какие-то высокородные кузины и прочие родственники и знакомые, съехавшиеся на летний сезон в Ялту, проводили время на пикниках, музыкальных вечерах, приемах во дворце великого князя. Соня жила замкнуто, возилась с деревьями и цветами, играла на рояле и читала, читала, читала.

Чтение, как лекарство, на какое-то время отвлекало от постоянных мыслей о товарищах.

Она поднималась на старое кладбище и оттуда подолгу смотрела на море, на Ялту, разбросанную внизу. Там, на горе, ее никто не видел, никто не мешал. У нее была своя сосна у памятника художнику, который умер в Ялте год тому назад.

Все лето она ходила к скромному обелиску, и ей казалось, что молодого пейзажиста она давно и хорошо знает, как брата, как друга. Она помнила некоторые его картины по выставкам в Петербурге, а Маша сказала, что в ялтинском дворце великого князя есть ширмы с пейзажами этого художника. Он их кончал за несколько дней до смерти. А умер от чахотки, задолжав кредиторам…

Великий князь, без сомнения, не нес прямой ответственности за его смерть. Но Соня с раздражением думала о меценате из царской семьи. Ведь художник умирал, а должен был расписывать эти ширмы…

Все, к чему причастны сановники, дворяне, чиновники, оборачивается для людей издевательством и кабалой.

Потом настала осень, пошли дожди, Ялта опустела. Следствие в Петербурге над чайковцами и другими пропагандистами затягивалось, суда все не назначали. Соня с мамой переехали в Симферополь. Соня поступила в тамошнюю фельдшерскую школу. Работа сестрой милосердия в симферопольской больнице все же приносила некоторую пользу людям.

— Сестрица, мне бы перевязку, — попросил больной очень знакомым голосом.

— Снимайте верхнюю одежду, — приказала Соня.

Пациент, поворотясь к ней спиной, долго стаскивал с плеч крестьянский зипун и шаркал ногами о половик.

Соне уже не в новинку были самостоятельные приемы. Экзамен на звание фельдшера предстоял летом, но доктор спокойно доверял Перовской часть своей работы.

— Ну, что у вас стряслось? — спросила она мягко, поднимаясь навстречу больному.