А самое главное, на митинге ко Дню Победы он неизменно проходит и садится среди фронтовиков. На упреки отвечает, мол, я тоже много сил войне отдал, в тылу работал от зари до зари. Но старухи рассказывали, как он работал, бригадирствовал, хапал все подряд, не стесняясь опухших от голода женщин. И у такого человека отменное здоровье, быка на спор поднимает, а свекор, хоть и старше его всего лишь на год, умирает от фронтовых ран и трудной жизни.

…Вот и сейчас Римма лежит без сна, думает о муже, а мысли то и дело переходят на свекра. Он такой хороший, добрый, отзывчивый человек, работящий, ни минуты не сидел сложа руки, так почему Миша совсем другой? Это его испортила своим воспитанием мама, всю жизнь баловала, нежила, пылинки с него сдувала. Отцу было некогда заниматься воспитанием сына, работал с утра до темна. А мама работала много лет вахтером в общежитии техникума, особо никогда не утруждалась. И только последние десять лет они работали чабанами, тогда-то пришлось и ей попыхтеть, и Михаилу, но лень, заложенная еще в детстве, осталась у Миши.

– Уеду я к родителям, – вдруг решила Римма, – сколько можно так жить.

Римма встала, подошла к зеркалу и взглянула на себя. В комнате у девочки всегда горел светильник, Аня боялась спать в темноте. Римма увидела в зеркале худую женщину с огромными печальными глазами. Присмотревшись, заметила морщинки на лбу, вокруг глаз, печальные складки у губ. Кожа обветренная, неухоженная. «Боже, во что я превратилась, – подумала Римма, – мне ведь только двадцать семь лет».

В ней укрепилось желание уехать к родителям, она знала, что ей там будет хорошо, они всегда ждут не дождутся любимых девочек, особенно папа, который при каждой встрече уговаривает переехать в город, закончить учебу, наконец.

На следующее утро Римма с тайной надеждой ждала, что тот извинится за грубые слова, но Миша молча попил чаю и ушел на работу. Римма долго смотрела ему вслед, затем начала собирать чемодан, подняла дочурку, накормила, и обе быстро зашагали по направлению к остановке. Аня весело щебетала о чем-то, одной рукой обнимая куклу, другой держась за руку мамы. Они зашли к Тасе, чтобы попрощаться, сказать, что уезжают, но дома застали только бабушку Долгор, свекровь Таси.

–Уууй, дочка, семи еще не было, как убежали на работу, – весело проговорила Долгор. – Они ж больные работой люди, оба. Хорошо, что есть я, а то б мой внучок как сирота рос.

При этом она весело рассмеялась над своими словами.

Римма не в первый раз позавидовала подруге белой завистью. Как ей повезло со свекровкой! Живут душа в душу, никогда не ссорятся, если случайно назревает ссора между супругами, бабушка Долгор всегда на стороне Таси. И Гоша, смеясь, сдается, шутя поднимает руки:

– Все, сдаюсь, сдаюсь, пока не разорвали на куски, хуроо, боле, – кричит он.

Мише он говорит:

– Нет, с двумя бабами спорить нельзя, живого места не оставят.

В выходной, в воскресенье, бабушка Долгор никого и близко не подпускает к дому, не дай бог еще на машине или тракторе подъедешь, выскакивает на улицу и машет рукой:

– Тихо, тихо, заглуши мотор, говорю, шудхэр тут вас носит. Дайте выспаться людям хоть раз в неделю. И не подумаю будить, они тоже люди, им тоже отдыхать надобно. Раньше обеда никого не пущу.

Сама бабушка живет в отдельном домике в ограде, сама попросила ее отделить, говоря: «Что я буду мешать молодым».

Гоша и Тася сколько ее упрашивали не отделяться, но мать была неумолима, нет и нет: «Стройте отдельный домик. Зачем вам, молодым, со старухой жить». Хотя самой едва исполнилось пятьдесят семь, была еще очень живой, подвижной.

Гоша вынужден был смириться, построил маленький домик во дворе, очень теплый и уютный. И, когда после рождения внука Тася вышла на работу, частенько забирала его к себе ночевать, говоря:

– Я Аюрку заберу, вам отдохнуть надо.

А в субботу внук неизменно оставался ночевать у бабушки, ставни в воскресенье в большом доме не открывались до обеда, пока отсыпались «рабочие люди», так их называла Долгор.

Люди очень скоро поняли, что в воскресенье с утра бесполезно обращаться к Гоше и Тасе, бабка Долгор дальше порога не пустит. Один раз даже самого нового председателя прогнала:

– Да пойми ты, Жамьян Дабаевич, они каждый день приезжают ночью, спят от силы четыре-пять часов. Дай им отдохнуть хоть раз в неделю. Ничего не случится с твоими коровами, отелятся, как пить дать, бабы вон во ржи рожали раньше и ничего.

И пришлось молодому председателю уйти несолоно хлебавши.

Все это сейчас вспомнила Римма, когда, попрощавшись, они пошли к остановке.

…Подъезжая к дому, Михаил сразу заподозрил неладное. Вся живность почему-то стояла у ворот. Довольные, сытые телята, напившись мамкиного вкусного молока, весело резвились на лужайке перед домом, коровы, у которых были телята, вальяжно разлеглись у дома, лениво пожевывая жвачку. Лишь Маня, у которой родился недавно мертвый теленок, громко мычала, требуя, чтобы ее подоили. Из набухшего вымени сочились струйки молока, она была самой удоистой коровой. И молочко густое, жирное, и сама спокойная, чудо, а не корова. Жалобно блеяли овцы, просясь в загон, чтобы устроиться на ночлег. В глубине двора истошно визжали голодные свиньи, возмущенно кудахтали куры, прося вечернего корма.

У Михаила сразу похолодело внутри. Все, ушла Римма, вот, доигрался. Но все же сначала прошелся по дому, и, удостоверившись, что нет вещей и документов жены и дочери, вышел на крыльцо и тяжело опустился на крыльцо. «Какой же я дурак, и чего разорался вчера? Она же не заслужила такого обращения». Вспомнив жену, всегда веселую, всегда старающуюся угодить ему, он невольно застонал и ударил себя по лбу кулаком. «Дурак, балбес, – ругал себя последними словами мужчина. – И чего мне не хватало».