Вдруг Костас прижался носом к иллюминатору:

–  Оп-па! А это что такое?

Остальные проследили за его взглядом. Далеко внизу темноту прорезала вереница красных вспышек.

–  Авиаудар по хребту, - пробормотал индиец.
– Американцы или британцы, если не пакистанцы, бомбят с низкой высоты. Мы сейчас над территорией талибов, в сердце бандитской вольницы.

–  А у нас есть что-нибудь против их радаров?
– спросил Костас, с беспокойством глядя на Джека.
– Скажем, диполльные отражатели?33

–  Мы летим на большой высоте, не менее сорока тысяч футов. Талибам до нас не дотянуться. Максимум, что моджахеды получали в восьмидесятых от американцев, - это "стингеры", а их уже почти не осталось.

–  Ой, - сказал Костас.
– А я и забыл, что мы снабжали этих ребят.

–  До вторжения русских у афганцев на руках было в основном старое оружие британского производства, наследие "Большой игры",34– начал Прадеш.
– Винтовки систем "Ли-Энфилд", "Пибоди-Мартини", даже "Снайдер-Энфилд" 1860-х годов. Еще они мастерили кустарные копии, так называемые винтовки с Хайберского перевала. Все эти диковинки встречаются и в наши дни, и недооценивать их нельзя. Афганцы показывали чудеса стрельбы даже с винтовками собственного изготовления, так называемыми "джезаилами". С британским оружием они уже не знали себе равных. Эти края - рай для снайперов, на плато полно точек с великолепным обзором. Классический афганский стрелок с презрением смотрит на молокососа-талиба, молотящего по воздуху из "калашникова" и что-то там вопящего про джихад. И его сомнительная меткость, и его фанатизм вызывают в настоящем мастере лишь отвращение. В афганском обществе смерть поджидает на каждом шагу, но остается в рамках почтенной традиции. Ни один афганский воин не желает умирать. На террористов-смертников он смотрит свысока. Он ненавидит фундаментализм. Склонность к мученичеству и автомат Калашникова - вот две главные бреши в броне Талибана.

–  Похоже, разумнее поручить эту войну самим афганцам, - заметил Костас.

–  Вооружите сотню-другую афганских горцев снайперскими винтовками, и они переломают талибам хребет. Им просто нужно понять, что фундаменталисты - их главные враги. А еще им нужна уверенность, что коалиция останется и поможет восстановить страну.

–  Для саперов будет много работы, - вставил Костас.

–  Мы к ней готовы, - с воодушевлением отозвался Прадеш.
– Я с коллегами изучил архивы 1878 года. Тогда мадрасские саперы возвели на Хайберском перевале несколько мостов. Мы могли бы проделать это еще раз.

В проходе показался второй пилот и жестом позвал капитана за собой.

–  Моя очередь усесться за штурвал, - сказал Прадеш.
– Давненько я не пилотировал самолет. До скорой встречи.

–  Пап, - Ребекка снова посмотрела в книжку, - надо же, только сейчас заметила. На полях что-то ниписано карандашом. Едва разборчиво.

–  Что за книга?
– поинтересовался Костас.

–  "Записки о походе к истоку реки Окс" Вуда, - ответил Джек.
– Из моей каюты. Личный экземпляр Джона Ховарда. Я как-то тебе ее показывал.

–  А, да. Обалденно пишет про горное дело.

–  Пока вы тут храпели, я дошла до места, где он натыкается на лазуритовые копи, - заявила Ребекка.
– Увлекательно до жути, будто приключенческий роман читаешь. Он говорит, существует три оттенка ляпис-лазури. Вот послушайте: "Называются они так: Нили, то есть индиговый; Асмани, светло-голубой; Сувси, то есть зеленый". По его словам, самый ценный из них - это Нили. "Чем темнее порода, тем насыщенней оттенок; чем ближе залежь к реке, тем меньше, по слухам, в минерале примесей".

–  Нили… - повторил Костас.
– Очень похоже на nielo, как в той надписи на саркофаге: sappheiros nielo minium.

Джек кивнул:

–  Это одно и то же слово на пушту и латыни. Судя по всему, оба произошли от общего индоевропейского корня. Если моя версия верна, то автор надписи, древнеримский скульптор, и сам побывал в афганских копях. Выбор именно этого слова вполне может объясняться тем, что местные жители называли лучшую ляпис-лазурь "темной", а наш легионер успел с ними пообщаться.
– Он подался к Ребекке.
– Стало быть, заметки на полях… Куда мне смотреть?

–  Под абзацем, который я сейчас прочла.

Джек вгляделся в книгу.

–  А ведь ты права. Раньше я их не замечал. Ховард часто писал на полях, а на эту страницу я что-то не обращал внимания.
– Он забрал томик у дочери и поднес поближе к светильнику.
– Почерк определенно его. Хотя следы карандаша поистерлись, надпись по-прежнему разборчива.
– Он снова приник к книге и начал медленно читать: - "Говорят, что если соединить ляпис-лазурь с перидотом, человеку откроется секрет вечной жизни. Однако кристаллы должны быть правильной формы. Так гласит древняя китайская мудрость, поведанная мне моей айей". О Господи…

Джек опустил книгу.

–  Перидот и ляпис-лазурь!
– воскликнул Костас.
– Знакомое сочетание. А кто такая "айя"?

–  Няня, - проговорил Джек.
– В детстве Ховард жил на отцовской плантации индиго в Бихаре, недалеко от границы с Непалом. За ним присматривала двоюродная бабка Хуань-Ли - того самого слуги, который в 1908 году провожал хозяина из Кветты. Во время восстания сипаев она прятала мальчика в Гималаях. Впоследствии старушка нянчила его собственных детей и даже внуков. Никто наверняка не знал, сколько ей лет, но за сотню ей перевалило задолго до смерти. В 1930-х она ушла на покой и отправилась доживать остаток дней в горах Тибета. Больше ее никто не видел. Она утверждала, что ее предки явились в Гималаи с далекого востока, из северного Китая. Когда мой дедушка был маленьким мальчиком, айя рассказывала ему истории о Первом императоре, великом властителе динстии Цинь, объединившем под своим началом Китай в третьем веке до нашей эры. А еще она уверяла, будто ведет род от хранителя гробницы Первого императора. Легенда скорее всего, но моего деда она приводила в восторг. Среди книг, с которыми он меня познакомил, были "Исторические записки" Сыма Цяня - большой труд о династии Цинь. Раньше книга принадлежала Джону Ховарду, и после исчезновения полковника ее нашли в его кабинете.