Клим отстранился от него:

– Не дело говоришь! Атаман пьяным был, да и ударил я его здорово.

– Верно, верно… – сразу изменил тон купец. – Видать, послышалось мне. А бился ты славно, хотя и левой рукой, а как витязь богатырский. Троих уложил да человек пять покалечил.

– Сознаюсь тебе, Исай Никитыч, – со вздохом ответил Клим, – это убийство – мой тяжкий грех. Клятву я дал – не брать в руку меч.

– Какой же тут грех?! Девчонку спас, меня выручил. Да опять же пропащие это человеки, людьми и Богом проклятые.

– В спасении невелика моя заслуга. Если бы не твои ребята, плохо бы мне пришлось. Только вот почему они сначала отарой овец сбились? Число их, как и разбойников. Сперва казалось – надежные парни.

– Очень надежные. С ними готов в огонь и в воду. А сбились потому, что запретил я им обороняться. Расчет простой. Разбойники они тоже понимают: без нашего брата им грабить некого будет. Потому они всех подряд не убивают, оберут и пустят. Ну, меня поколотили, да тоже отпустили б. Вот пытать бы начали, пришлось отдать часть золотишка.

– Значит, золото было?! И ты терпел?

– Какой же дурак с собой все деньги носит! А терпеть… Ежели терпения не наберешься, купцом не будешь… Вот ребят начали б пытать, пришлось либо бой принимать, либо все отдать. Вот так-то.

Речная дорога дальняя, две седмицы тянули струги до Москвы. О разном говорили потом, но Исай больше не возвращался к вопросу о происхождении Клима, а у Клима последний разговор не выходил из головы. Он начал даже подумывать, не уйти ли как-нибудь потихоньку со струга.

Видать, Исай почувствовал настроение Клима. Недалеко от Москвы, на последней стоянке, он отозвал его в сторону и сказал:

– Ты прости меня, тогда сболтнул я несуразное. – Клим попытался возразить, но купец остановил его. – Погоди. Ты меня не бойся и не сторонись. Однако в Москве люди разные бывают. Будешь ты со многими встречаться и свои ладные сказки сказывать. Так вот что скажу тебе по-дружески: лепо славословишь ты святого Дмитрия Донского, великого князя Василия Грозного да всякого другого люда малого и большого. А вот о государе нашем Иоанне Васильевиче не нашлось у тебя хвалебных слов. Так что поищи их пользы ради.

Клим обнял купца:

– Благодарствую тебе, Исай Никитыч, за твои добрые советы. Воистину говорится: язык мой – враг мой! Спаси Бог тебя.

Клим, собираясь искать Василисину тетку, посоветовался с Исаем, как одеть Василису, чтобы не считали ее нищенкой. Исай поручил эту заботу своей дочке-невесте, а ему сказал:

– Не верю я, что найдешь эту… Как ее? Тетку Агашу. А тащить девку на Белоозеро не с руки тебе. Оставь ее у меня заместо дочери. Моя-то невеста в мясоед упорхнет. Один я со старухой останусь. Не бойся, не бойся, я заметил веселость ее. Бог даст, повзрослеет, поумнеет. А так, видать, она работящая.

Клим поблагодарил купца, но все же на поиски пошел. Искал он, разумеется, не выдуманную тетку Агашу, а названую мать свою Агафью и вдовушку стрелецкую Акулину. И вот тут началось невезение. В Стрелецкой слободе Акимова дома не было, Клим знал – сожгли его. На этом месте стояла пятистенка. Кусок хлеба подали ему незнакомые люди.

Подошел к дому вдовушки. Дом стоит, ворота на запоре. Выбрал местечко на лугу, чтобы ворота было видно. Принес водички, достал хлебушка и принялся полудневать. Часа через два из ворот вышла незнакомая старушка, потом парень. К вечеру пришел дядя – косая сажень в плечах. Подумал: вдовушка мужиком обзавелась. К вечеру все собрались. Спрашивать никого не стал, и так ясно – Акулина и Агафья тут не живут.

Другой день толкался на Пожаре – на Красной площади, приглядывался к бабам-лоточницам, что торговали пирогами да кренделями. Среди них Акулину не увидел. Следующий день тоже оказался неудачным. Клима все чаще и чаще охватывало сомнение – может, напрасно ищет? Может, их нет в живых… А вдруг Неждан невзначай навел соглядатаев?

Перед вечером решил спросить лоточницу, лицом похожую на масленый блин подрумяненный.

– Акулина-то?! – удивилась лоточница. – Так она тут всегда. Разбогатела, ларек завела. Последний вон в том ряду.

– Да смотрел я и ларьки…

– Так вчерась она на мельницу ездила, а сейчас небось свежие калачи печет. Но девка там всегда сидит, такая чернявенькая. Племянница ее, Агашкой звать. Уж такая умница…

Клим, не дослушав, поблагодарил и чуть не бегом пустился к ларьку. Верно, небольшой ларек, небесной краской выкрашенный. В окошке девушка лет пятнадцати, чернобровая, черноглазая. Зеленым платком повязана, а из-под платка коса до пояса, вороньего крыла черней. Отсчитывает она мужику крендели и весело разговаривает. Клим от нее глаз отвести не может, затуманился взор от набежавшей слезы. А она заметила его, приветливо зовет: