Ино неохотно вскинулся. Дарина склонила голову; желтые чуть раскосые глаза лукаво сверкнули.

— А расскажи, откуда ты сам-то тут взялся? Зачем маар тебя купил, если ты не его сын или… ну… какой-нибудь похищенный гаремный мальчик?

Ино насупился.

— Он меня не покупал. И я не гаремный, брось эти глупости. Я ушел из дома сам и…

Дарина вдруг приоткрыла рот и даже отшатнулась, будто он чем-то болел.

— Так у тебя… есть семья? И… дом?

«И куча виселиц на берегу этого дома». Ино вспомнил свой последний день в Ганнасе, ощутил тошноту и крепко впился пальцами в борт.

— Это не имеет значения. Они мне не нужны, лучше бы их и не было… Ненавижу.

Слова, кажется, удивили еще больше. Дарина нахмурилась и резко выпалила:

— Гоцу, напавшие на нашу деревню, вырезали нас. Почти всех стариков и мужчин, а женщин, юношей и детей забрали. — Она опять подступила ближе, не отводя пылающих глаз. — Что, хотел бы так? Хотел?

Что тут ответишь? Каждый ведь глядит на чужую беду с горных пиков своей собственной. Ино прикусил язык, промолчал. Дарина отвернулась, взяла рубашку и начала снова ее надевать. Получалось неловко: руки подрагивали, да и с пуговицами девочка едва справлялась.

— Ты вообще какой-то странный, я сразу заметила. Будто из… этих.

— Каких — этих?

— Титулованных, — процедила она сквозь зубы. — Вот кого ненавижу. Все эти мерзкие кхарры, графы, короли… Они могли бы объединиться и прибить это проклятущее гнездо, этот Гоцуган, сожри его Джервэ! И некоторые сагибы бы даже это поддержали! А они только жируют! Пьют свой кофе! Ждут, пока всех продадут, кого вообще можно продать!

Ино вздрогнул под ее новым взглядом — пристальным, но будто чем-то затуманенным. Он не знал, что нужно сказать, и сказал то, что приходило ему в голову еще в детстве, на уроках истории и краеведения:

— Ты права. А давай когда-нибудь их возьмем и… взорвем!

Нуц удивленно моргнула: Ино показалось, что она окончательно записала его в идиоты. Но вдруг Дарина улыбнулась — молча и уже не показывая своих заостренных клыков, как-то задумчиво и очень, очень красиво. Ино, у которого на сердце почему-то потеплело, хотел что-нибудь добавить, но не успел.

— Забудь. — Дарина застегнула последнюю пару пуговиц. Рубашка доходила до ее острых колен. — Я так… просто маму очень любила, тяжело привыкать. Извини.

С этими словами, с этими глупыми извинениями за то, за что перед принцем никогда не извинялись, нуц ловко полезла на мачту и вскоре скрылась за каким-то парусом. Наверное, она забралась в «воронье гнездо», которое сразу приглядела и облюбовала. Ино стоял, запрокинув голову, еще какое-то время: тщетно ждал, что девочка вернется. Не дождавшись, прислонился к борту и стал смотреть в воду. Конечно… Тайрэ сказал бы что-то другое. Объяснил бы, почему мир устроен так несправедливо и почему с этим надо смириться. И, наверно, утешил бы.

Но ведь нуц была права: даже храбрый король Талл Воитель никогда не шел против работорговцев. Для него гоцу — как и для большинства правителей Морского Края — были злом, но злом, с которым слишком проблематично бороться. Злом, незримо рассеянным всюду, ведь в каждом королевстве, большом или малом, хотя бы несколько десятков знатных семей не брезговали покупкой рабов подходящего цвета и возраста. Держать их было дешевле, чем слуг, а иные бароны создавали из невольников вооруженные отряды. Запрещающие законы же, конечно, принимаемые в избытке, никогда не было трудно обойти. И это не говоря о монополии Гоцугана на кофе, чай, табак и обезболивающие наркотики, красивый строительный камень и некоторые руды. Как и соляная Альра’Илла, эта порочная дыра давно заставила соседей считаться с собой. Так что зло было не только вездесущим, но и необходимым.

Ино рассказал Дарине свою тайну только спустя несколько Приливов. Поначалу он не был уверен, что нуц сбережет ее и не перегрызет глотку, но уже тогда все же начал понимать, что эта черная как уголь девушка должна быть рядом, что вряд ли у него появится кто-то ближе и вернее. Какой бы дикой и ненормальной Дарина иногда ни казалась, без нее он уже не мог жить.

Он не ошибся: сейчас она осталась практически единственной, кому он доверял полностью. Доверял, даже оказавшись в агадэре, который пока еще прикидывался дворцом. Дверь была открыта. У него был шанс выбраться.

В большом зале играла карана — плавная, немного монотонная мелодия первого церемониального танца, обязательного на каждом балу. Одетые в белое музыканты смотрели на знать с широкого трехступенчатого помоста. Они, как и неизменно, должны были быть поближе к богам, потому что боги тоже любили музыку, но сами не умели ни создавать ее, ни играть. Лишь люди во время празднеств ненадолго даровали ее: именно поэтому мир еще стоял и именно поэтому на всяком торжестве музыканты располагались выше всех. Дуан, стоя на другом возвышении, в противоположном конце зала, наблюдал, как длинные пальцы одной из женщин перебирают струны валлады — большого инструмента, форма которого напоминала диадему Лувы. Нижний край деревянного остова был увешан колокольчиками, которые покачивались при каждом колебании струн и добавляли к их пению свой звук. Баллада сейчас солировала, и музыка казалась завораживающей.