Он обмакнул перо в уныние.

Стихи зачитаны, замацаны,

Хотя все сплошь в заемном инее

Из Северянина и Надсона.

Он обмакнул перо в веселие,

Сдал юмор на переливание,

Но получившееся зелье,

У всех рождает лишь зевание.

Он обмакнул перо в страдание,

А дальше было что-то странное:

Ну, ни малейшего внимания,

И в результате – бритва, ванная…

Устав от стихотворных оргий,

Отбросив испещренный лист,

Подумал: что б сказал Георгий.

Я графоман, или стилист?

Да я один из грезящих болванов,

Таких всегда немало на Руси.

Хоть что-нибудь ответь же мне Иванов!

Не знаешь? Адамовича спроси!

Солнце вечером зайдет,

День потерпит пораженье.

Знает каждый идиот —

Жизнь есть вечное движенье.

Нет надежды никакой,

Чтоб вечернее светило,

Вдруг застыло над рекой,

Лишний час нам посвятило.

Нет надежды никакой,

Что конечно – не продлится.

Разве что, какой строкой

На какой-нибудь странице.

Живая роща на холме,

Прошедший дождь искрится в лужах,

Спокойны мысли на уме,

Чисты и впечатленья в душах.

Я этим миром восхищен,

Но понимаю холодея,

Наш мир всего лишь воплощен,

И где-то есть его идея.

Своей больною головою,

Склоняюсь постепенно к вою.

Я мыслю, значит, я страдаю,

Живу, как будто срок мотаю,

Мы все сидим и поголовно;

Досрочно или же условно

Отчалить нам бы не хотелось,

Как бы отвратно не сиделось.

Свобода бродит за стенами

Как смерть интересуясь нами.

И в частности немного мною,

вот от чего я, в общем, ною.

Всё к сожаленью прояснилось,

И в курсе мы – куда нам плыть,

Все прожитое, нам приснилось,

И хромотой сменилась прыть.

От нас разит не перегаром —

Лишь слабенький хмельной душок,

Но коньяком предельно старым

Мы чокнемся на посошок.

Завечерело, воздух зрел и густ;

Корзина с помидорами и перцы;

Айвовый и смородиновый куст

Горят в закате как единоверцы.

Соседский мотоцикл, тарахтя

Увозит в вечереющие дали,

Компанию из деда и дитя,

Им хорошо, они не опоздали.

Отчаливать пора бы надо всем,

Все мы уходим, таем, улетаем.

Давайте вымрем, но не насовсем,

И утром заново возобладаем.

Я выяснил: а кто там судьи.

Какие есть на солнце пятна,

к тому ж дошел до самой сути,

и что теперь? Идти обратно?

Опять жара, да вместе с духотой,

Нет сил из кресла в тень переселиться,

И что-то шепчет мне внутри – постой,

Там то же ждет, не надо шевелиться.

Все трудно: думать, спать, смотреть,

Да будьте чувства все мои неладны,

Да, я готов сей час же умереть,

Вот только б были ангелы прохладны.

Мозг питается только глюкозой,

Почему же так мысли горьки,

Вот стою я смурной и тверезый —

Смысл появится с новой строки.

Что нам делать, доподлинно знаю,

Ещё явственней – кто виноват?

Оттого я теперь изнываю

Словно командированный в ад.

Перейди в состоянье блаженное,

И откройся вечерним лучам,

ведь прозрачность твоя совершенная,

Тем ясней, чем темней по ночам.

Принимай затаясь сообщения

Из родных и распахнутых бездн.

Неподвижность – дитя дуновения,

Что нисходит ночами с небес.

Поутру на подушке останется

Пара слез, излучающих свет…

И куда твоя душенька тянется?

Разве есть что-то там, где нас нет?!

Да, теперь не рано вечереет,

И природе, в общем, не до сна,

Голова конечно же дуреет,

Предвкушая, что в четверг – весна.

Кучи снега залегли как предки,

И по саду веет холодком,

Возле позаброшенной беседки,

Призраки, и с ними я знаком.

Только что оттаяли бедняги,

С осени ведь подо льдом лежат,

Смесь холодной памяти и влаги,

Шепчутся и радостно дрожат.

Я хотел бы подойти, вмешаться,

Я б не тронул их и не задел,