И вновь эта убежденность, уверенность фанатика, не ведающего сомнений. Он мог бы быть комиссаром, обращающимся к полку перед важным боем, или мучеником, готовящимся встретить свой рок на разложенном еретиками костре. Он попросту не мог быть неправ.

— Я побывал в парочке мест, прежде чем достичь Локи, — мы останавливались по пути на всех перевалочных пунктах, и я общался со многими людьми. Я люблю говорить, люблю слушать и слышал некоторые истории, от которых у тебя волосы дыбом встанут.

— Например?

— Например, о призрачных кораблях, которые вышли из варпа и уничтожили наши суда снабжения, поработили их экипажи и увезли предназначавшиеся нам припасы в свои демонические миры, где обитают еретики.

— Подобные истории — не редкость, — произнес я. — Я постоянно слышу их с тех пор, как впервые поднялся на звездолет больше тридцати лет назад.

— Знаю, — невозмутимо ответил Захария. — Но ответь мне, впервые ли ты веришь в то, что эти истории — правда?

И вновь отсутствие сомнений в голосе, только непоколебимая уверенность. Я должен ему верить. Странно, но он был прав. Конечно, в прошлом, в моменты сомнений и страха, во время путешествий меж звезд я вспоминал те старые истории. Каждый из нас вспоминал. Но миры Ореола стали первым местом, где я действительно начал считать их правдой, когда не находился на борту корабля.

Мужчина кивнул, словно прочел на моем лице подтверждение своей догадки. Захария продолжил, словно боец, решивший развить преимущество в схватке:

— Все генералы помышляют о мятеже, если уже открыто не восстали, как Рихтер. Чем еще это может быть, если не скверной этого злого места, проникшей в наши разумы? Иначе почему они бы стали плести заговоры и интриги против величайшего героя, которого знало человечество со времен Императора?

Он поднял руку и принялся поочередно загибать пальцы:

— Армии, целые имперские армии впали в ересь. Их генералы сочли себя богами среди людей, сатрапами старых злых сил. Их сокрушают и сокрушают, однако они восстают вновь. — Еще один загнутый палец. — Ты видел это здесь, на Локи.

— Наши армии рассыпаются. У людей нет боеприпасов. У техники нет топлива. Среди дальних звезд славные клерки Администратума плетут сговор против героев. — Он добрался до предпоследнего пальца.

— Мы встречаем все больше и больше монстров, все больше и больше странностей, и такие странности можно найти не только у наших врагов, но и среди нас, — закончил Захария.

Будто еще в экзальтации после своей речи, он снова присел на кровать. Я заметил, как он побледнел и в его глазах набухли капилляры. На его коже появились точки, что-то мне напоминавшие, и тут я понял, что он был очень болен.

— Настали времена дурных знамений, — сказал он, его голос начал затихать, в нем еще чувствовалась уверенность, однако тело больше не могло отвечать на волю фанатика. — Все закончится плохо.

Захария кивнул и упал в постель, словно заводная игрушка, у которой кончился заряд. Затем он плотнее завернулся в одеяло и окончательно замолк. Я чуть обернул голову, чтобы держать его в поле зрения, на секунду закрыл глаза и провалился в сон.

На следующее утро, проснувшись, я увидел рядом двух сестер-госпитальерок. Захария был накрыт белой простыней. Я чувствовал себя намного лучше, поэтому сел на кровати. Я опустил руку на плечо женщины, и та, встрепенувшись, обернулась ко мне, словно ощутив прикосновение покойника.

— Что случилось? — спросил я. — Что с Захарией?

— Он мертв, — ответила сестра. — Думаю, это и так ясно.

— Я говорил с ним ночью, — сказал я.

Женщина уставилась на меня. Ее лицо было бледным. Глаза поблескивали. Высоко на ее щеках виднелась пара цветных пятнышек.

— Это невозможно, — сказала она. — Он умер два дня назад. Нам лишь сейчас велели вынести тело.

Я просто смотрел на нее, не понимая, шутит ли она. Вскоре я понял, что нет, и больше ничего не стал говорить.

Я чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы прогуляться по палате. Поблизости не оказалось никого, кто бы смог мне запретить. Я все еще хромал и испытывал незначительную слабость, а иногда краем глаза по-прежнему замечал мелких суетящихся демонов.

В палате было полно раненых солдат в окровавленных халатах. У некоторых не было ног. Кто-то непонимающими апатичными глазами разглядывал культи, оставшиеся на месте рук. Другие были слепы, с повязками на глазах. Многие лежали на кроватях, дыхание хрипло вырывалось у них из груди, в легких булькала мокрота. У них были бледная кожа и белые глаза. Все в палате постоянно напоминало мне о наступавших еретиках. Тут не хватало лишь звуков стрельбы, ибо все прочие звуки были мне до боли знакомыми.

По пути я размышлял о словах сестры и о том, что видел краем глаза. По-видимому, я восстановился не на все сто процентов, у меня все еще была горячка, по крайней мере приступы ее иногда возобновлялись.

Я оказался в большой палате с закопченным витражным окном. Я приблизился к нему и выглянул наружу. Внизу клубились темные облака промышленного газа, из которых ввысь тянулись исполинские трубы-башни, высокие, словно звездоскребы. В стенах некоторых из них горели окна. Вокруг построек вились дороги, позволяя наземным машинам возноситься еще выше, а между ними носились воздушные автомобили, перевозившие одному Императору известно что.