Танец с лентами

Аннотация

Ей не суждено танцевать с лентами; ему - фотографировать её украдкой. Она сжигает его снимки; он равнодушно смотрит на пламя. У неё есть будущее, у него - прошлое. Он мечтает уничтожить её. Она уже растоптала его жизнь.

"Tы сдохнешь через три дня", - пишет он ей.

"Только вместе с тобой, любимый", - отвечает она.

Зингер Татьяна Танец с лентами С листьями чая храни своё тепло и уют. Враги друг друга не предают. Znaki— Верь мне. — Тварь! — выдыхает некогда любимый мужчина. — Убирайся! — ударяет кулаком по стене. — Тварь! Я запрыгиваю в подъехавший лифт. Прихрамывая, спускаюсь с крыльца. Черный тонированный джип ждет возле подъезда, перегородив дорогу. Сажусь вперед. — Ну как? — спрашивает с водительского сидения Егор. Он волнуется. Понимаю его. От моего ответа зависит наше будущее. — Расстались полюбовно, — улыбаюсь. — Поехали. И тут вибрирует мобильный. Так и знала, ха! Сообщение. «Ты сдохнешь через три дня». «Только вместе с тобой, любимый», — набираю в ответ. — Куда тебя везти? — К тебе. Я окидываю прощальным взглядом знакомый каждой черточкой дом, окно на девятом этаже, поджимаю губы. Теперь всё кончено. Колено нестерпимо ноет. То ли к дождю, то ли к неприятностям. У нас осталось три дня… Тогда. 1. С раннего детства Саша знала, что станет гимнасткой. Она с замиранием сердца смотрела по телевизору на гибких, точно кошки, девушек. На то, как они крутились с лентами. Как перегибались через спину, как балансировали на одних носочках, как вытягивались в струну. Это было так завораживающе и просто, что Сашино сердце замирало. Возможно, она бы исполнила свою мечту раньше, но никто к её просьбам не прислушивался. Но в семь лет бабушка, к которой переехала жить Саша, устала от нытья внучки и отдала ту в класс гимнастики. — Поздновато вы опомнились. Кто ж в таком возрасте начинает заниматься? — посетовала молоденькая учительница, рассматривая маленькую Сашу. Та стояла, сжав кулачки. Она ещё покажет этой учительнице! И детям, которые пялятся с пренебрежением — будто они лучше её, потому что в гимнастике с пяти, а кто и с двух лет. А они не лучше… Саша тренировалась на износ. Ревела, когда садилась на шпагат, или тянула спину; доводила мышцы до изнеможения; не могла с утра встать с постели — но никогда не сдавалась. Вскоре учительница перестала относиться к ней как к лишнему элементу, а в конце первого класса Сашу пригласили на первые в её жизни соревнования! Костюм ей достался по наследству от участницы, завязавшей с гимнастикой. Бабушка практически вымолила его у мамы той девочки — на покупной денег не хватало, а ношеный обошелся, как сказала бабушка, «по дармовой цене». Костюм сидел плохо, колол, рукава были коротковаты, он жал между ног и в подмышках. Но всё равно был великолепен. Перед началом выступления учительница собственноручно заплела Саше кичку. Погладила по тощей спине и сказала: — Давай, юла, я верю в тебя. И Саша показала высший класс. Она извивалась змеей, кружилась, вертелась, прыгала. Погрузилась в музыку, жила её переливами. Её пальцы стали продолжением нот. Тело перестало принадлежать ей, оно обратилось в мелодию. Ей аплодировали. Она запомнила чарующих вкус этих первых оваций. Учительница показывала большой палец. А Лена, первая соперница Саши, светловолосая и голубоглазая худышка, недовольно надулась. Саша сделала её! Саша — победительница! Она не заняла первого места на тех соревнованиях, но получила приз зрительских симпатий. Бабушка освободила в старом советском серванте полку и поставила кубок туда. — Пока не заполнишь всю полку — гимнастику не бросишь. — Она потрепала внучку за смешную кичку. Саша фыркнула. Дел-то, она этими кубками весь шкаф уставит! 2. Октябрь выдался холодным и ливневым. Городские соревнования начинались через неделю. Саша дневала и ночевала в зале. Она осваивала ленты — кручения давались сложнее всего, она то и дело путалась в них. Вот и сейчас не удержалась, упала на левое колено. — Ай, — присвистнула сквозь зубы. — Неуклюжая, — Лена, растягивающаяся у зеркал, закатила глаза. Царапина ерундовая, кровь едва проступила. Саша потерла ногу, упрямо поднялась. На Лену она не обращала внимания. — Прям вижу, как ты грохаешься перед жюри. Нос наверняка разобьешь, косолапая! — не унималась та. Пользуется тем, что тренер их не слышит. Саша молчала; бабушка учила её не отвлекаться на внешние раздражители. Она схватилась за скользкие как змеи ленты. Один. Два. Три. Поворот. Домой она всегда возвращалась через парк. По одной и той же тропинке, заученной наизусть. Парк не пугал Сашу — он был свой. Зимой озябший и голый, дождливой осенью заплаканный, а жарким летом — цветущий и счастливый. Поздняя ночь стелилась по небу, укутывала одеялом из тумана плакучие ивы у озера. Раньше Сашу встречала бабушка, но с тех пор, как она устроилась на вечернюю работу, Саша стала самостоятельной. Она никогда никуда не заворачивала, ни с кем не разговаривала, а если её (да даже если не её) кто-то окликал — бежала со всех ног. За спиной послышался мальчишечий смех. Саша не любила мальчиков и совсем не умела себя с ними вести. Её десятилетние одноклассницы гуляли с ними, даже — невиданное дело! — целовались за школой, а Саша замыкалась в себе при малейшей необходимости пообщаться. На двадцать третье февраля она вручала подарок молча. И вся зажималась, если мальчики начинали её обсуждать. А она любили похохотать над нескладной фигурой, длинными руками. Называла её вороной — за темные волосы и острый нос. Мальчишки приближались. Саша замедлила шаг — пусть обгонят её. Но те словно специально шли за спиной. Их голоса обжигали лопатки. — Девочка, а, девочка, есть курить? — крикнул один и заржал своей шутке, между прочим, несмешной. Саша ускорила шаг. — Гога, не пугай малявок, — сказал ему второй голос. — Я и не пугаю! Эй, мелкая, как тебя звать? Извини, если обидел. Но интонация злая, в ней нет ни грамма тепла. Сашино сердце устремилось к пяткам. Страшно было — до слез. Она хотела побежать, но тут её схватили за рюкзак. Потянули на себя. Саша грохнулась на землю и уставилась на троих парней. Им лет по четырнадцать, наверное, совсем взрослые и очень опасные. Под светом единственного фонаря их лица приобретали желтовато-белый цвет. — Что вы… что вы… — всхлипнула она. — Ты не ответила. Извинишь меня или нет? — ухмыльнулся брюнет, немытые патлы которого спускались до плеч. — Извиню, — выпалила Саша. — А сигареты есть? — Брюнет склонился к ней совсем близко, дохнул гнилостно. — Н-нет. Она отползала от них задом, на руках. — А деньги? — вдруг спросил высокий парень с лошадиными чертами лица: широкой челюстью и выступающими передними зубами. У Саши в кармане лежало десять рублей — сэкономила в школе на пирожке. Но отдавать их хулиганам не хотелось. Саша помотала головой. Теплый вязаный берет слетел с волос и упал ей под ноги. — Не верю! — парень опасно надвигался. — По глазам вижу: врешь. Остальные отступили в сторону, позволяя ему самому решить, что делать с вруньей. Он схватил Сашу за локоть, потянул наверх. Она ойкнула. Из глаз градом посыпались слезы. Она бы рванула, но парни обступили её кольцом. Их взгляды цепляли, кололи, драли. Высокий скрутил Сашину руку ей за спину. Она выгнулась в нелепой позе, да так и осталась стоять, пытаясь брыкаться. Брюнет полез в карман, выудил десятку. — Реально врет! — гоготнул он. — Давай дальше смотреть, чего ещё прячет. Он сорвал с неё рюкзак и вывалил его содержимое на мокрую землю. Тренировочный костюм, чешки, заколки — всё разлетелось. — Гы, лифчик! — Брюнет вытянул спортивный бюстгальтер, помахал им как флагом. — Такая мелкая, а уже лифчики носит. А прокладки есть? Саша заревела от стыда и боли. И от страха, прожигающего до самых костей. Брюнет шарил по её карманам, высокий крепко держал и иногда одергивал, если Саша начинала вырываться. Безучастным оставался лишь третий парень, которого она так и не разглядела. — Хватит, — вдруг сказал он. — Отпустите девчонку… — Ник, ну мы ж развлекаемся, — загундосил брюнет. — Смотри, десятку получили. Ей она ни к чему! — Отпустите. И почему-то они послушались. Саша собрала вещи в одну кучу, не помня себя от ужаса, и понеслась по аллее домой. Она слышала окрики и издевательский свист, но ветер в ушах заглушал посторонние звуки. Саша ввалилась в квартиру, нырнула в свою комнату. Перед бабушкой было стыдно показываться — та не поверит, начнет осуждать или говорить, как надо было поступить с обидчиками. Нет уж, Саша сама справится. Она причесалась, переоделась и, скомкав грязную одежку, пошла в ванную — умываться. Заодно постарается отстирать костюм — иначе ей завтра конец. Тренировку нельзя отменить! На кухне бабушка разговаривала по телефону. Саша бы прошла мимо, но бабушкина фраза заставила её напрячься. — Свет, приезжай, я тебя умоляю. Светой звали маму Саши, и бабушка очень редко звонила ей. Сама Саша маму видела всего несколько раз в год: та приезжала с подарками, целовала в макушку, выпивала чашку чая и уезжала. Она никогда не оставалась на ночевку или не брала Сашу в кино, как другие мамы, и не плела ей замысловатых косичек. Но Саша ждала маминого приезда как праздника. — Это очень важные соревнования для твоей дочери, — бабушка помолчала. — Света, прекрати выдумывать оправдания! И что, что у Вадима температура? С ним некому посидеть? Не забывай, у тебя два ребенка, а не один. И вновь тишина. Мама что-то говорила. Вот зачем бабушка с ней ругается?! Сейчас мама разозлится — и вообще не приедет. Назло. Бабушка гневно швырнула трубку. Саша быстренько юркнула в ванную. Сердце трепыхалось в груди. Мама точно не приедет… Она беззвучно плакала, натирая ткань хозяйственным мылом. Не день, а катастрофа. И пятно на костюме будто специально не отстирывалось! Когда Саша потерла его чуть сильнее — ткань прорвалась. Придется звать бабушку и рассказывать ей о своем позоре… 3. Никита не терпел двух вещей: когда его называли по фамилии и нытиков. Его отец воевал в Афганистане и был вечно хмурым, замкнутым человеком — и это людское качество Никита ценил больше всего на свете. Он и сам старался смотреть исподлобья и говорить сквозь зубы, но у него не всегда получалось. Никита не терпел слабаков, но эта девчонка чем-то его зацепила. Нет, ну глупость какая-то. Они с парнями не один раз нападали на малышню. И деньги у них отжимали, и отправляли домой с синяками под глазом или даже пинком под зад. Их называли «местной бандой», и Никите нравилось быть частью банды. Он, правда, не любил глумиться над кем-то, чаще оставался в сторонке. Он тащился от ощущения превосходства, а не физической расправы. А эта девчонка… Блин! Мелкая, пучеглазая, угловатая какая-то. Да ей бы ни Серый, ни Гога никакого вреда не причинили — покопались бы в шмотках и отпустили. Не совсем же они уроды, чтоб девок бить. Но почему-то Никита удумал её защитить. За что, разумеется, тут же был осмеян. — Твоя деваха, а, Ник? — гоготнул Серый. Никита сжал кулаки. — Она не моя, понял? Гога понимающе подмигнул. — А вы с ней уже того? — Отвалите, ну, — сказал недовольно, и друзья как-то сразу поникли. Все-таки в их компании главенствовал он. Дома папа приготовил фирменный борщ. Мама сидела рядышком с ним, болтая ногой. Смешная Никите досталась мама — веселая, активная, щебечущая. Они с папой здорово контрастировали. Никита даже мечтал когда-то в детстве найти себе в жены такую же, как мама. Потом, конечно, идиотские мечты о женитьбе прошли — кому надо жениться? И как с этими девчонками вообще можно общаться? Они же тупые, только о шмотках и болтают. — Иди к столу, — приказал папа. — Чего такой озабоченный? — удивилась мама. Никита нехотя поводил ложкой в тарелке. Аппетит пропал. А у девчонки какой-то спортивный костюм лежал в сумке. И тапки. Спортсменка она, что ли? А чем занимается? А ему-то какое дело до её занятий?! Она ему кто, сестра родная? 4. На следующий день выяснилось, что девчонка учится в школе Никиты. Он увидел её в столовой, стоящей в очереди за льготным обедом. Фу, убогая; все приличные люди берут в буфете беляш или пиццу. Ни Серый, ни Гога её то ли не узнали, то ли не приметили. Ну и отлично, а то бы опять засмеяли. Она носила старенькие джинсы и старушечий свитер. Смотрела затравленно, передала талончик своей ручонкой-веточкой повару и получила обед: котлету с макаронами. Нищая дура. Нет, ну какого черта он на неё пялится? Даже не слышит, о чем говорят парни. — Ник, ты с нами? — Гога пощелкал пальцами у него перед глазами. — С вами, — буркнул Никита. Всё, отныне никаких мыслей о нищей идиотке. Как-никак он взрослый тринадцатилетний парень, ему по статусу не положено. 5. Её звали Сашей, и она занималась художественной гимнастикой. За два года Никита узнал, что за зверь этот гимнастика, с чем его едят и почему Саша в нем так хороша. А она была просто прекрасна. Никита сначала ходил к ней на выступления украдкой, садился на последнем ряду и изображал скучающего человека, которого заставили прийти родители или учителя. Потом проникся… Она была как фарфоровая фигурка, как заводная куколка на шкатулке. Вся её нескладность куда-то исчезала, едва Саша начинала танцевать. Её руки двигались плавно и осторожно, она умудрялась кружиться на одной ноге, задирая вторую к голове. Непостижимо! Никита дома попробовал поднять так ногу — но потерпел неудачу. А как ей давался танец с лентами! Она рисовала алыми ленточками узоры, буквы, выписывала целые слова. И улыбалась так беззащитно и открыто, что Никита забывал, как дышать. Так вот. Сначала он изображал из себя ленивого зрителя, пока не увидел объявление, висящее на доске в спортивном зале. Секции гимнастики требовался фотограф из числа школьников для съемок их мероприятий. Никита подумал-подумал, взял у отца фотоаппарат — и пошел будто бы невзначай. Парни, когда узнали, назвали его бабой, тупицей, гомосеком и даже кое-кем похуже. Но Никита отмазался — отец заставил заняться фотосъемкой. Отца Никиты парни уважали, поэтому повздыхали и издевательства практически прекратили. За два года, впрочем, они остепенились, малолеток уже не грабили. Серый за девчонкой начал ухаживать, Гога увлекся сочинением рэпа. Рэпер из него был так себе, но парень тащился — а друзья его всячески поддерживали. А Никита фотографировал Сашу. Приходилось щелкать всех, но её он снимал с особым трепетом. Ловил самые удачные кадры и после отбирал из груды заснятых фоток самые-самые. Только вот Саша, кажется, совсем не глядела на доску, где висели фотографии, и не любовалась собой. Никита понимал, что он — придурок. Что только придурок может любить двенадцатилетнюю замухрышку-гимнастку и бояться признаться ей в этом. Но всё равно его тянуло к ней: смотреть, изучать, запоминать. Они были знакомы постольку-поскольку а как быть незнакомым, когда ездишь с ней на большинство выступлений, но ни о чем серьезном никогда не общались. Когда-нибудь он обязательно подойдет к ней. Но не сегодня. И не завтра. Скорее всего, даже не в следующий понедельник. Сейчас. 6. Мы сидим за столиком в баре, и услужливый мальчик подносит рюмку за рюмкой. Обычно я предпочитаю красное полусухое вино, но сегодня до нестерпимой жажды хочется крепкого. Может, текилы? Да, наверное, текилы. Заказываю у бармена рюмку золотой и залпом выпиваю её. Огонь опаляет горло, обжигающей струей пробегает по пищеводу. Трясу головой. — Тебе уже хватит, — напоминает Ира. — Ты ушатала три стопки водки, а теперь решила добить себя текилой? Когда полезешь на стол танцевать стриптиз? — Нет, не хватит, — упрямо спорю я. Ира мне не подруга, даже не приятельница. Сугубо коллега по работе, которая иногда выводит меня в общество. Я выводиться в общество ненавижу, потому как не терплю всё то, от чего тащится большинство моих сверстниц: клубы, громкая музыка, танцы. Я в свои двадцать лет ужасная затворница и брюзга. Так сказать, бурное детство и унылая старость. Сегодня я уничтожила того человека (не мужчину, не парня — человека), по которому сходила с ума долгие годы. Чьего звонка ждала как жизненно необходимого. Того, кому отдала себя без остатка. Чей профиль мерещился повсюду. Чей тихий голос с неизлечимой иронией слышался среди чужих голосов. Того, кто не звонил и не писал четыре года, но считал нас друзьями. Ха, друзьями! Разве я не имею права напиться после своего триумфа? — Саша, ты не подумай, что я тебя поучаю а-ля мать, но завтра у тебя будет болеть голова. И тошнить. Даже скорее так: ты будешь обниматься с унитазом во время головной боли. А у тебя завтра собеседование, между прочим. — Помню. Я морщусь. Да Ира хуже матери, та хотя бы в мою жизнь ни разу за двадцать лет не влезла. Поэтому её звонок недельной давности выбил меня из колеи. Мама впервые поинтересовалась моими успехами! Я по наивности растаяла и даже как-то неумело отчиталась: магазин успешно работает, нагрузка большая, заказов много. Как маленькая девочка, решила, что меня похвалят. А мама, одобрительно помычав, попросила пристроить ко мне своего сыночка. — Будь с ним помягче, — сказала напоследок. — Как-никак, он — родная кровь. Да конечно! Сколько раз за всю жизнь он позвонил мне просто так или поздравить с днем рождения, или справиться о здоровье? Впрочем, я тоже ему не звонила и видела раз тридцать от силы. Мы квиты. Мысли о завтрашней встрече туманят рассудок сильнее, чем выпитый алкоголь. — Уговорила, — сдаюсь я, хватаясь за барную стойку, чтобы не упасть. — Вызовешь такси? Голова ясная, но тело ведет. — Без проблем. Ира называет таксисту наш адрес. Минут через десять ко входу в клуб подъезжает серебристая большеглазая иномарка. Мы усаживаемся на заднее сидение. Пахнет дешевым одеколоном. Меня тошнит. Вдобавок напоминает о себе давняя подруга мигрень, и виски сдавливает болью. Я пытаюсь открыть окно, но по нажатию кнопки ничего не поддается. — Приоткройте окно, — хриплю. Перед глазами плывут цветные пятна. Водитель делает небольшую щелочку — только раззадоривает. Я высовываюсь в щелку носом и вдыхаю вечерний холодный воздух. Пахнет свободой. Мы едем слишком быстро. Не люблю скорость, она ассоциируется с фатальностью. На скорости ты не отвечаешь за себя, за машину; ты не успеешь увернуться. За тебя решает судьба, а она та ещё стервозная штучка. Ира подпевает песне, разносящейся из колонок. Я сдерживаю тошноту. Интересно, как часто пьяные клиентки уделывают салон этой иномарки? А хозяин обидится, если я буду одной из них? Начинаю глупо улыбаться. Светятся вывески, мигают огни. Город никогда не спит. Черная, как нефть, река течет под мостами. По встречной полосе несутся ночные гонщики и те, кто просто спешит домой. Или не домой — откуда мне знать, куда едут эти люди. Я отвлекаюсь на созерцание вереницы фонарей и не успеваю сообразить, что происходит. Слышу скрежет тормозов и вскрик Иры. Машину заносит. Нам гудят на разные лады. Я лихорадочно цепляюсь в сидение, но мне это не помогает. Лбом припечатывает в водительское сидение. Меня всё-таки выворачивает. Водитель матерится. Он успел вывернуть руль в последнюю секунду — и избежать столкновения с каким-то лихачом. Но ещё бы чуть-чуть, и… Я вмиг трезвею. Мысли становятся четкие-четкие, в ушах звучит: Ты сдохнешь через три дня. Как же страшно! Часто дышу. — Всё нормально? — суетится Ира на переднем сидении. — Да… — хриплю, а сама жмурюсь. Перед глазами стоит картинка: одна лишняя секунда — и удар. Я отгоняю дурные мысли. Тот эгоистичный ублюдок, которого я любила, никогда бы не подверг свою жизнь опасности, чтобы угробить меня. Или он попросил какого-нибудь друга-гонщика проехать перед самым носом этого такси? Бред! Откуда он знал, в какое такси мы сядем? Не следил же за мной? У меня определенно развивается паранойя. Руки трясутся, на глаза наворачиваются слезы. Я до одури боюсь машин. Успокойся, Саша, это случайность. Всё нормально. Всё будет хорошо. За испорченный салон с нас не требуют ни копейки, но Ира всовывает водителю лишнюю тысячную купюру жестом бизнес-леди. Типа у неё денег — куры не клюют. Ага, уж не она ли штопала колготки пару лет назад? И питалась неделями одной гречкой, называя безденежье диетой. Голова гудит. На лбу растет шишка — я чувствую её. Мы расходимся на перекрестке. Осенний воздух окончательно отрезвляет. Мне хочется кружиться в такт падающим листьям, но я сдерживаю глупый детский порыв. 7. Собеседование длится минут десять, а диагноз так и вертится на языке: мой брат — тупица, причем непроходимый. Я стараюсь говорить с ним мягко, как с психическим больным: — Нам нужен специалист по общению с клиентами в социальных сетях, понимаешь? Братец кивает, лениво осматривает пустым взглядом наш крохотный офис, заваленный бумагами, каталогами, коробками и буклетами. — Как думаешь, какое общение я подразумеваю? Шишка на лбу налилась изумрудным оттенком. Я украдкой рассматриваю её в карманное зеркальце, которое лежит на столе. Жуть жуткая, тональный крем её подмазал, но не закрасил. Словно я начинаю медленно, но верно зеленеть. Превращаюсь в лягушку, ха-ха. Мало мне головной боли, так ещё и это. — Ну, продавать что-то надо, типа того? — он мнется. — Не совсем. Наш интернет-магазин… — Кстати, да. А что вы продаете? — перебивает он и тупо лыбится. Мне не хватает злости! Он пришел устраиваться на работу и не удосужился поинтересоваться, чем я занимаюсь?! Хорошо, что Иру и Леру — третьего нашего бизнес-партнера — я попросила не присутствовать. Решила разобраться с родственничком для начала сама, а уже потом показать его девочкам. И правильно сделала, иначе бы пришлось перед ними краснеть. Красно-зеленая лягушка по имени Саша. — В основном одежду для женщин. — И чего? — не понимает он. — На бабских шмотках можно поднять деньги? О, милый братец, ты даже не представляешь, какие! Мы построили интернет-магазин «Ли-бертэ» с нуля вдвоем с Ирой. Просто в один день две голодающие студентки-первокурсницы узнали от какой-то знакомой, что одежду можно покупать не на рынках или распродажах, а в интернете за смешные цены. Нашли китайские сайты, накупили хлама на всю стипендию. Стыдно вспомнить, какой ужас нам пришел — а что мы ожидали от кофточек за пятьдесят рублей и джинсов за двести? Потом чуть обтерлись, нашли продавцов с хорошим рейтингом и качественными вещами. И когда наши гардеробы были переполнены, Ира глубокомысленно изрекла: — Пора перепродавать. А я, посмеявшись, добавила, что нужно открывать свой магазин. Мы переглянулись и замолчали. В воздухе запахло идеей. Благодаря болтливости Иры новость о мини-магазине разлетелась по корпусу. В общаге дешевые тряпки приняли на ура — тотальное безденежье знакомо многим студентам-бюджетникам. Тогда я предложила в следующий раз заказать из Китая побольше кофточек: разных фасонов, размеров, расцветок. И они разошлись, как горячие пирожки, в первый же месяц. Наверное, природа наградила нас отменным вкусом — ни одна вещь не залеживалась больше недели. Для нашего городка зарубежные интернет-магазины тогда были чуждыми зверями, дикими и страшными. И наш маленький домашний бизнес потихоньку разросся. Парни сделали нам группу в социальных сетях, и буквально за полгода в неё вступило несколько тысяч человек. Ира договаривалась с поставщиками, выбивала дополнительные скидки, с кем-то ругалась до пены у рта. Качество одежды возросло, следом оказалось, что не всем покупателям нужен эконом-класс. Кому-то — ничего себе! — подавай брендовые очки и сумочки, сапоги и туфли за несколько тысяч рублей. А потом мы познакомились с Лерой, скучающей дочкой богатого папеньки. Та сказала просто: она нам — деньги для развития, мы ей — прибыль. Как-то неожиданно заказали у солидных дизайнеров свой сайт, так же неожиданно превратились в небольшую компанию, а теперь у нас есть точки самовывоза, несколько мальчиков-курьеров, укладчики, операторы; работает внештатный фотограф и девочка-модель и кто-то ещё, с кем разбирается Ира — так называемый отдел кадров; целый склад одежды, а Лера планирует расширяться в соседние города. Я, если честно, до сих пор в шоке от того, сколько мы выдержали. Сколько бессонных ночей наполняли разделы сайта; как сами договаривались с клиентами и мотались с коробками по городу, как мы не успевали вдвоем развезти все заказы. Как нас выгоняли, заметив выступающий шов или некачественный принт на футболке. Как нам отказывались платить, как наша прибыль не покрывала расходов. Но сегодня «Ли-бертэ» процветает, несмотря на убогий офис на окраине города и вечный недосып. Недавно я провела маркетинговое исследование, и оказалось, что даже со своим разрекламированным сайтом без социальных сетей не обойтись: вся клиентура вертится в них. Тогда Ира предложила нанять торгового представителя, в идеале девочку из числа покупательниц, которая завлекала бы народ и помогала бы консультацией по основным вопросам. И тут, как нельзя кстати, позвонила моя матушка. Да только братец на роль представителя подходит с трудом. Едва я берусь рассказывать о том, чем мы примечательны — он начинает зевать и нервно дергать ногой. — Ну что, я свободен? — узнает, дожидаясь паузы. — Угу. Мы тебе звякнем, — обещаю, мило улыбаясь. — Круто. А сколько я буду получать на руки? Моя улыбка перерастает в идиотскую. Ещё немного, и губы треснут. — Обсудишь с нашим финансовым директором. Проблема в том, что у нас отродясь не водилось финансового директора. Но братца ответ устраивает. Он кивает и шустренько уходит, забыв попрощаться. А я высовываюсь в окно и вижу, как он садится в темно-зеленую «Ладу», купленную мамой на восемнадцатый день рождения. Мне на совершеннолетие мама подарила, по-моему, коробку конфет и духи из магазина бытовой химии. Почему я должна устраивать брата на работу? В фирму, которую мама с первого дня называла «ребячеством» и «пустой тратой времени». Трясу головой, разгоняя тоску. В последнее время уныния слишком много, осень, что ли, тому виной? Ещё неделю, месяц, полгода назад было иначе. Допоздна засиживаюсь за месячными отчетами. Из всего выходит, что мы опять растем, а значит, придется набирать дополнительный штат. Клиенты уже недовольны: доставка запаздывает, курьер приезжает запыхавшийся или злой, не дает толком примерить вещь. И сами доставщики жалуются, что им приходится безостановочно мотаться из одного района в другой. Логисты переводят стрелки — они маршруты выстраивали правильно. Плохо дело. Ненавижу анализировать, но именно это моя основная обязанность. На небе рассыпаются звезды, когда я еду домой. На общественном транспорте, потому как не приемлю лишних трат. Это Ира отрывается за бедную жизнь, транжиря зарплату направо и налево. А я понимаю, что мне всего двадцать, и любой успешный бизнес может рухнуть. Тем более наш магазин далеко не единственный на просторах рунета, достаточно и других, более известных и популярных. Вполне вероятно, что мы не переживем какой-нибудь кризис или нас подомнут под себя более крупные фирмы. Тьфу! Да что за мысли лезут в голову целый день? Автобус выплевывает меня на промозглую улицу. Моросит. Долго стою у светофора, дожидаясь зеленого сигнала. Автомобили несутся, безумно рыча. Как дикие звери, выпущенные на волю. Звонит телефон. — Как дела?! — вопрошает Ира; у нее такой голосок, что любой вопрос напоминает изумление. — Извини, не заехала сегодня! Весь день в бегах, зато наш склад прошел проверку. Мы молодцы? — Разумеется, молодцы, — соглашаюсь я, ступая с тротуара. — Дела никак. Мой брат — олух, и я возьму его к нам только тогда, когда решу разрушить компанию к чертям собачьим. Прикинь, он назвал наше дело продажей бабских шмоток. — Ну, парень-то прав. — Ира ржет. — А я… Эту машину я замечаю слишком поздно. Свет неоновых фар на миг ослепляет, и я теряю ориентацию. Машинально отпрыгиваю в сторону. Кто-то заходится в крике. Я падаю на асфальт, сдирая ладони в кровь. Телефон, отскочив, разбивается на три части. Автомобиль уносится вдаль, и не подумав притормозить. Меня поднимают, отряхивают, машут перед лицом руками. Я не понимаю, где нахожусь. Колотит дрожь, и сводит пальцы левой ноги. В меня запихивают малюсенькие таблетки, по вкусу — валерьянка. Я выплевываю, не хватало ещё пить незнамо что с чужих рук. Неужели опять он?! Не бывает таких случайностей! Два-ноль в его пользу. Что ж, дорогой, я побарахтаюсь. Телефон я собираю и отписываюсь Ире, что всё в порядке. Домой идти уже не хочется, да и нет у меня своего дома. Я покупаю из-под полы в круглосуточном магазинчике коньяк и пью его из горла, сидя на лавочке у подъезда. Горло сводит судорогами. Скалится рыжеватая луна. Даже в подростковые годы, будучи проблемным ребенком, я не напивалась в одиночку поздним вечером под окнами своего дома. Под окнами чужого — бывало; но точно не своего. Промываю царапины — нестерпимо щиплет. Дую на руки. А перед глазами уже плывет. Звуки расползаются, тело становится ватным. Хороший коньяк, действенный. Давай же, напади сейчас, пока жертва беззащитна и пьяна! Или завтра с утра, когда я войду в темную арку — стукни по голове кирпичом. И всё, проблема лопнет как мыльный пузырь. Ну же, не медли! Два дня до конца света. Что же ты придумал?.. Тогда. 8. Саша получила разряд кандидата в мастера спорта! КМС, как их называют! Невероятно! Она сама не верила, но это произошло. Ей говорили, что за четыре года в гимнастике она особых успехов не добьется, а Саша взяла и стала КМС! Полка была уставлена кубками, стены увешаны медалями и грамотами. Она сбила ноги в кровь, её коленки пестрели ссадинами, болели суставы и спина (тренер говорила, что это проблема всех гимнасток), от недосыпа иногда кружилась голова, но она добивалась всё новых успехов и покоряла вершину за вершиной. Она научилась танцевать с лентой так, будто этот тонкий алый хвостик был продолжением её пальцев. Научилась крутить обруч и подбрасывать булавы (и даже не выбила себе зуб, как Наташка Петрова — кровищи-то было…) Она зарабатывала баллы за пластику тела, за гибкость, за волны. Она ездила на всероссийские соревнования наравне с другими КМС. Её хвалила тренер. — Чтоб ты шею сломала, — шипела Ленка, главная её соперница. — Только после тебя, — подмигивала Саша. Их вражда стала чем-то вроде привязанности. Не проходило и часа, чтобы Ленка не отвесила колкость по поводу внешности Саши, а та не посмеялась над её пластичностью. Когда Ленка болела — тренировки проходили вяло, без напряжения. Соперничество добавляло тонуса. С такими врагами и друзья не нужны! А с друзьями как-то не складывалось. Они ходили по впискам, по кинотеатрам, зависали на площадке у детского сада, тусовались в фастфуде, пока Саша тренировалась. Но бабушка сказала ей, что без друзей жить можно — а Саша бабушке верила. Сегодня ей исполнилось тринадцать лет. В честь праздника бабушка заплела внучке две косички и купила платьице в горошек, и целый день Саша ловила на себе восхищенные взгляды. А после тренировки позвала девочек из группы к столу, где уже был разлит по стаканчикам сок, а на тарелочках лежало скромное угощение: конфеты да печенье. Единственного мужчину группы, как называла его тренер, фотографа Никиту Герасимова, тоже пригласили на мини-чаепитие. Саше было стыдно перед ним; он всегда смотрел так важно и оценивающе (даже через объектив), а тут обычные сладости, которых полно в любом кондитерском магазине. Никита со знанием дела прицелился фотоаппаратом к нетронутому столу, сделал пару кадров и дал разрешение чаевничать. Только тогда оголодавшие после занятий девочки расхватали угощение. Лена показательно не ела. Саша — тоже; кусок в горло не лез. Ей тринадцать, не может быть. Кто-то в тринадцать лет уже готовится стать чемпионом России, а она всего-то КМС, к тому же не подающий особых надежд. Все-таки возраст сказывался, вот отдали бы её лет в пять… — Обалденный чай, — пробасил Никита, влезая в девичий щебет. На него сразу же посмотрели все без исключения. Конечно, Никита Герасимов — мечта всех гимнасток: высокий, модно одевающийся, веселый, светловолосый парень. Если уж он шутил, то до колик в животе. А его глаза? Признаться, Саша тонула в серо-голубой бездне. Но, понимая, где он и где она, с разговорами не лезла и держала дистанцию. Она зарделась до кончиков волос. — Бабушка заваривала. Он с сушеной мятой. Именно бабушка сервировала стол, после чего ушла домой — чтобы не мешать праздновать. Саше досталась очень хорошая, продвинутая бабушка, которая никогда не покушалась на личное пространство внучки. — По-моему, чай — отстой, — сквозь зубы прошипела Лена так, чтобы не расслышала тренер. — Ну и не пей, — закатила глаза Саша. Они недолго посидели все вместе, после чего Саше вручили большую шоколадную медаль, а всякий желающий подергал новорожденную за уши. Не дергали только Никита и Лена — и ничего удивительного. Ну а потом девчонки разошлись по домам, и Саша убирала со стола, сгребала в пакет фантики и надкушенные пряники. А на душе почему-то поселилась невероятная тоска — хоть волком вой. Не такого она ожидала дня рождения. А какого, спрашивается? Может, завтра приедет мама? И даже с Вадиком? Семью Саша видела крайне редко, и бабушка недавно объяснила ей почему: у мамы другой муж, который не принял дочь от первого брака. Поэтому пока эта дочь, стало быть Саша, подрастает у бабушки. Бабушка, говоря горькую правду, поджимала губы, а Саша не понимала: чем она не угодила дяде Мише? Она вроде гадостей ему не говорила, да и относилась с уважением, называла на «вы», а не папой. Мусор был упакован, а стол протерт. Саша убрала тренировочный костюм в рюкзак и, насвистывая веселый мотивчик, побежала к гардеробу. Дома её ждал старенький компьютер, который принесла мама, когда Вадику купили новый — и бабушка наверняка разрешит посидеть за ним полчаса перед сном. На лестнице поджидала Лена, шнурующая левый кроссовок. — О, Сашенька, куда же ты спешишь? — хмыкнула она, поднимаясь. — А ты решила ночевать в школе? — парировала Саша. — Твое какое собачье дело? — Да никакого. Дай пройти. Она попыталась обогнуть Лену, коснулась своим плечом её наплечной сумки. Лена зачем-то выставила вперед руку, словно защищаясь, и толкнула Сашу в грудь. Та не удержалась на ногах, оступилась и кубарем покатилась вниз по лестнице. Мусорный пакет треснул, осыпав Сашу обертками как конфетти. Она взвыла — копчик прожгло огнем, пульсировал содранный локоть. По колену сквозь колготы расплывалось кровавое пятно. А лодыжка онемела. Она закусила губу. Как же больно! — Кажется, кто-то не поедет на региональные, — гаденько хихикнула Лена и, перепрыгнув через баюкающую лодыжку Сашу, понеслась прочь. Саша с трудом встала, прихрамывая на левую ногу. Ненависть окутала её туманной шалью, заполнила едким дымом каждую клеточку тела. Это уже не соперничество и не детская вражда. Война. 9. Всё, хватит придумывать нелепые отмазки! Никита пригласит Сашу на свидание! Сегодня же! Ну, как на свидание — родители Серого умотали на юг, и в честь этого события тот устраивал в субботу вечеринку на квартире. Никита собирался дождаться Сашу после тренировки и предложить как бы невзначай: «А пойдем со мной?» Она, разумеется, удивится, да и особого оправдания своему порыву Никита не придумал, но действовать-то надо. Нельзя вечно пялиться издалека как какой-то влюбленный извращенец. Если Гоге с Серым можно мутить с девчонками, чем он хуже? Саша стройная, аккуратная, глазастая. И волосы у нее до талии, только она их постоянно прячет в уродливый пучок. Назад пути нет! Он полчаса караулил её у школьных ворот. Гимнастки давно разбежались кто куда, а она всё не выходила. Никита замерзал. Осень выдалась ветреная, брызги не то дождя, не то снега летели в лицо. Он побродил туда-сюда, взад-вперед, попинал решетку, расшатал калитку. Придется отлавливать Сашу внутри, иначе он окочурится от холода, и ей достанется только хладный труп. — Куда? — гаркнула вахтерша, стоило Никите переступить порог школы. — Закрыто. — Я забыл свою шапку, пожалуйста, пустите, иначе отец меня прибьет, — выпалил на одном дыхании, а затем мило улыбнулся. Мама говорила, что у Никиты отменно получалась эта улыбка: чуть смущенная, с ямочками на щеках. Не мальчик, а белокурый ангелок, умилялась мама. Вахтерша махнула рукой. От гардеробов он, как секретный агент, на носочках перебежал к коридору первого этажа. До поворота к лестницам оставалось несколько шагов, когда в узенький коридор прям-таки вылетела Лена. — Ой, — заалела она. — Приветик. А ты кого ждешь? «Уж не тебя», — подумал Никита. Лена не вызывала в нем никаких чувств, кроме неприязни. Идеально накрашенная, но несимпатичная девица: глазенки рыбьи, белесые волосенки зализаны, губки надуты в вечном недовольстве. Она подмазывалась к тренеру, к судьям, флиртовала как с Никитой, так и с другими мальчишками. То ли дело Саша; всего добилась сама, тренировалась, не жалея себя, и никогда, ни при каких условиях, не позволяла себе строить глазки всем подряд. — Не важно. С лестницы донесся жалобный стон, переходящий во всхлип. И подозрительное шуршание. Никита нахмурился, прислушиваясь к непонятным звукам. — А, это Савельева с лестницы скатилась, — хмыкнула Лена, заметив его недоумение. Никита в два шага пересек коридор. Саша выглядела несчастной: колготки продраны, волосы встрепаны. С глаз скатывались злые слезы. Она, прыгая на одной ноге, подбирала фантики от конфет, разбросанные по ступеням и полу. Нет, она упала неспроста! Внезапная догадка пронзила Никиту, и глаза застлала кровавая пелена. Он вернулся к переступающей с ноги на ногу Лене — его, что ли, ждала? — и схватил девицу за воротник. — Ну-ка пошла за мной. Лена взвизгнула как настоящая свинья, только худая и белобрысая, и потащилась следом. Саша начала пятиться, когда увидела их вдвоем. Скулы обострились, тоненькие пальчики сжались в кулак. — Саш, расскажи-ка мне, — учительским тоном завел Никита, — она тебя толкнула? — Нет. Ни секунды на раздумье. Ответ острый как бритва, а во взгляде — пепел. Согнутая Лена брыкалась, пыталась скинуть его руку, но Никита держал крепко. — Отвали, кретин, — выла она. — Черта с два. Извиняйся. — Да не трогала я эту убогую. — Она меня не трогала, — подтвердила Саша и сделала ещё шажок назад, подворачивая левую ногу. — Ты сама грохнулась? — Да. — Герасимов, тебе кранты! Никита с брезгливостью выпустил Лену из захвата. Та встряхнулась, поправила воротник и вновь стала прежней надменный гадиной. — Ты поплатишься. Я дружу со старшеклассниками. — Дура, я тоже старшеклассник, — фыркнул он и помахал ручкой на прощание. Она убежала, а Саша смотрела настороженно и не двигалась. Замерла перед нападением. Загнанный в угол звереныш. По детству они с парнями гоняли кошек, и те были точно такими же: слабыми, но готовыми бороться до последней капли крови. — Иди сюда, — приказал Никита тоном отца. Она помотала головой. — Живо! — и подошел сам, одним движением схватил за талию и взвалил на себя. Мусор из пакета благополучно рассыпался. Саша не вырывалась — затаилась. Только всхлипывала тихонечко и дрожала всем хрупким, будто хрустальным, тельцем. — Где ты живешь? — спросил Никита. Вообще-то он знал, где. И изредка провожал её до дома как преследователь из фильмов: двигался чуть поодаль, а иногда — смешно сказать — снимал на фотоаппарат. Миллион раз собирался пригласить в кино или предложить донести портфель, но не решался. А вдруг обсмеет? Оказалось, необязательно даже говорить. Взял на руки — и она не рыпается. — За кинотеатром. Саша не весила ни грамма. Дышала ему в шею и заливала горячими слезами плечо. Пахла конфетами и сладкой ватой. Из глупого пучка выбились волнистые темные пряди. Распустить бы ей волосы, зарыться бы в них носом. — Спасибо, — пробормотала Саша, когда он бережно опустил её у подъезда. — А давай встречаться? — вдруг предложил Никита. Вместо ответа она заморгала так часто, словно собиралась взлететь. 10. Стемнело, и под тусклым светом единственного фонаря её силуэт казался полупрозрачным. Она шла как королева, осанистая, невозмутимая. Никита выжидал. Он мог бы вынырнуть из темноты, с которой успел сродниться, но смотрел издалека. Пока смотрел. Его пальцы окаменели. Никита не любил обижать тех, кто слабее, но иногда нельзя поступить иначе. Никакие уговоры не убеждают лучше кулака. Он вышел из-за угла и двинулся за девичьей фигурой. Эта надменная девчонка, Лена, почуяла опасность, вжала голову в плечи и прибавила шагу. Наивная, будто она сумеет спастись бегством. Нарочито громко кашлянул; она боязливо оглянулась. Секунда, и Лена ускорилась до бега. Никита с легкостью догнал зазнавшуюся гимнастку. Повалил на асфальт. Она пыталась позвать на помощь, но крик потонул в безлюдной аллее. Его размыл ветер, впитала в себя почва. И все-таки Никита прикрыл ей рот ладонью. — Заткнись. — А от голоса его несло ненавистью. Белобрысая взвизгнула. Свинья! Никита легонько пнул её в бок. Ему даже нравилось нависать над Леной пугающей тенью и дышать в лицо опаляющей злобой. Он властвовал над ней, она дрожала под ним. — Молчи, иначе… — Никита не закончил фразу, но Лена всё поняла и обмякла безвольной куклой. Никита был краток: — Отстань от Саши Савельевой. Никогда не приближайся к ней. Если ослушаешься — мы с парнями придем за тобой, и эта встреча тебе запомнится. Лена не была так самоуверенна как раньше и дружбой со старшеклассниками больше не кичилась. Никита отнял ладонь от пухлых губ. Гимнастка тоненько взвыла. — Прошу… — А вздумаешь пожаловаться — я не буду размениваться на болтовню. Второй пинок пришелся под ребро. Лена закивала. — Пусти. — Я был услышан? — Да... — Точно?! — Да! Он легко спрыгнул с Лены, и та, путаясь в юбке и спотыкаясь на ровном месте, побежала от него прочь. Как от монстра. А он и есть монстр, безумно влюбленный монстр. Саша никогда не узнает про Никитин импульсивный поступок. Ей ни к чему. Она до сих пор верит в чудо, в розовые сказки о справедливости, и не поймет человека, готового причинить страдания кому-то другому. Даже её обидчику, даже такой скотине, как Лена. Саша, его Саша, оттаивала словно весенний цветок. Дикий звереныш одомашнивался, исчезала былая ершистость. Она до сих пор не верила, что Никита всерьез называл её красавицей. От всего сердца, без капли лести, а она одергивала кофту, начинала теребить губы зубами, прокусывая их до крови, хмурилась. И держаться за руки стеснялась. Когда Никита словил её ладошку впервые — отпрянула и зыркнула исподлобья. Потом, правда, привыкла. А первый поцелуй? Саша долго отказывалась, считала касание губ губами чем-то постыдным. Но она сдалась, и поцелуй с ней пах ванилью. Неласковая и нелюдимая, не верящая никому и ничему. Только в себя, только себе. Однажды Никита подарил ей шоколадку — самую обычную, молочную, с изюмом и орехами, — а Саша спрятала ту подальше и отказалась вскрывать — страшилась, что второй шоколадки не будет, а эту она съест слишком быстро. Как он понял, она жила в бедной семье, потому-то подарки, шоколадки, конфеты и угощения были для Саши в новинку. И не только угощения, но и ласка, забота, любовь. Этот шипастый цветочек с невероятно глубокими глазами достался Никите, и тот был просто обязан выходить его. Что угодно, только бы она расцвела. Но, вот досада, Саша третью неделю хромала, и это несовершенство ужасало Никиту. Нет ничего важнее Сашиного танца. Легких движений и плавных перекатов. Лент, струящихся под пальчиками. Если Саша не сможет танцевать — он лично скинет эту свиноподобную Лену с моста. Та может не сомневаться, он ни на миг не усомнится. В его компании с обидчиками расправлялись без лишних разговоров, а перелом — лишь малое из того, что может приключиться с тем, кто перешел дорогу своре бродячих собак. Никита был псом, жаждущим крови. Он шутливо взвыл в спину Лене. Та побежала быстрее. Мальчишечий хохот смешался с шумом листвы. 11. Ванна заполнилась наполовину. От воды валил пар, зеркало запотело. Саша нарисовала на стекле сердечко, но оно поплыло от влаги, будто заплакало. Ладонью смазала его и посмотрела на свое отражение. Зачем она Никите? Он такой… такой… необычный. Он тусуется с крутой компанией и умеет грубить учителям. Одевается так классно, что дух сводит. От его бархатного голоса кожа покрывается мурашками. Он всё делает божественно: закатывает глаза, взъерошивает челку пятерней, смеется. А она? Волосы что смоль, глаза-пуговки и вороний нос с горбинкой. Шея, между прочим, короткая. Саша вытянула голову, чтобы зрительно удлинить шею. Повернулась к зеркалу правым и левым боком. О, и жирный прыщ на виске. Красота неописуемая… Никита её непременно бросит! Но он не бросал. Он фотографировал Сашу, называл птичкой, восхищался её гибкостью, целовал в вороний нос — и не бросал вот уже как девяносто четыре — Саша считала — дня. Они даже целовались не тайком, а на людях, будто бросая вызов всему миру. Ходили, держась за руки. И Никитины друзья больше не казались ей людьми из другой вселенной. Поздними вечерами они все вместе пили приторные энергетические напитки, от которых немножечко мутило; из одной банки на всех, передавая по кругу. Как-то Саша попробовала вместе с компанией закурить, но зашлась в кашле — и передумала начинать. Бабушка подозревала, что с внучкой творится нечто новое; но особо не лезла. Пока её увлечения не мешали учебе и спорту — пускай развлекается. Саша изо всех сил старалась не отставать, тренировалась наравне со всеми, а ночи просиживала за уроками. Саша аккуратно опустилась в ванну и, задержав дыхание, погрузилась с головой в воду. На миг потерялось ощущение реальности: исчезли звуки — лишь бурление воды, — смылись краски. Она — длинноносая ворона, а он — мечта. Почему он её полюбил?.. Вчера он предложил кое-что… хм, новое… Сказал, что не будет торопить и всё поймет. Что она ещё маленькая, но когда-то нужно начать. Спросил, любит ли она его. — Люблю! — не задумываясь, ответила Саша. Она до помрачения любила Никиту, но не была готова заняться с ним этим… Эта тема казалась ей жутко запретной и постыдной. С бабушкой о таком они не заговаривали никогда-никогда. Если бы не зарубежные сериалы, Саша бы знать не знала, что в любви, кроме поцелуев, случается секс. Четыре буквы, а сколько в них вложено. Она краснела, едва думала о том, как… Нельзя думать! Саша вынырнула, глотнула спертого воздуха. Зажмурилась. Согласиться или отказаться? В компании тема секса поднималась часто. В основном парни рассказывали о своих похождениях: кого, как и в каких позах. Саша тогда смущалась, старалась не вслушиваться. Частенько мальчишки подкалывали девчонок, называя их подстилками, и девчонки, вместо того, чтобы смертельно обидеться, ржали, а если и обижались, то как-то не всерьёз. Никита пообещал, что не будет давить. Но вдруг он решит уйти от Саши к кому-нибудь более сговорчивому? К тем же самым девчонкам, для которых секс — явление обычное и вполне понятное, как для Саши — гимнастика. Он точно бросит её… Что ей, в самом деле, терять? Согласилась — и дело с концом! Говорят, это приятно, если не заморачиваться. По секрету девчонки рассказали Саше, что бывает просто невероятно, до искр перед глазами. Она им верила, но переживала. Вдруг она какая-нибудь особенная и ей будет больно? Более того она не сможет сделать приятно Никите? Сашу терзали сомнения. Она до красноты натирала кожу мочалкой и никак не могла решить. Что важнее: её нежелание или желание её молодого человека? 12. Саша не понравилась маме с первого взгляда. Никита, конечно, побаивался вести свою девушку в гости мало ли, как отреагируют родители, но не ожидал, что мама воспримет их отношения с такой неприязнью. Она накормила Сашу ужином, после которого устроила настоящий допрос: кем работают родители, есть ли квартира, чем планирует заниматься в будущем, насколько серьезно её увлечение гимнастикой. Была очень мила — само очарование. Когда Саша смущалась, мама её подбадривала и, улыбаясь, заявляла, что она не кусается. На прощание Саше вручили пирожки, оставшиеся с ужина, и кусочек торта. Но когда Никита проводил Сашу, мама отрезала: — Эта девчонка тебе — не пара. У Никиты перехватило дыхание. — Мам! — Не собираюсь ничего обсуждать. Мой сын не будет водиться с безотцовщиной. Из неё не вырастет ничего путного. Бабка за ней не следит, целыми днями зарабатывает им на пропитание. Вразумить её некому. Уж поверь моему опыту, она покатится по наклонной и тебя за собой потянет! Его добрая заботливая мама вмиг превратилась в озлобленную мамашу. Она не желала даже слышать имя Саши, а уж тем более видеть её в их чистеньком, аккуратненьком доме. Тогда Никита объявил бойкот: не кушал со всеми и не здоровался, не делился новостями. Даже подумывал уехать на дачу и жить там в гордом одиночестве. Нет, не в гордом, а с Сашей. На удивление, конфликт разрулил обычно нейтральный ко всему папа. Когда Никита в очередной раз прошмыгнул мимо мамы, отец отловил его за шкирку и припер к стене. — Ну-ка хватит нервировать мать! — Пап, ну а что она лезет! — возмутился Никита. — Мы с Сашей… — Опять эта Саша! — всхлипнула из спальни мама. — Он ради неё нас в гроб готов загнать. — Блин, пап, угомони её! — Насть, — папа закатил глаза, — и ты прекращай. Дай парню нагуляться с симпатичной девчонкой. Ты себя в их возрасте вспомни. Чем больше будешь запрещать — тем сильнее они потянутся друг к другу. И на удивление, мама, подумав, согласилась. Никите с Сашей разрешили встречаться. Ну и пусть на нейтральной территории, ну и пусть рассказы о ней сопровождались мамиными обидами. Главное — можно! Можно… Целовать и обнимать, вжиматься носом в её волосы, пахнущие мятным шампунем. Говорить с ней обо всём на свете… Всё можно, кроме одного. Мальчишки давно подбивали его переспать с Сашей. Нет, он и сам хотел, но старался не думать о сексе, и, если бы не парни, наверное, и не думал бы. — Что ты всё цветочки да конфетки, — возмущался Гога, затягиваясь одной сигаретой на троих. — Возьми уже её. — Как-то рано, — засомневался Никита. — Она ж маленькая. — Ольку в её годы уже полрайона опробовало. — Ты Сашу с Олькой не сравнивай! — Никита разозлился и даже замахнулся для удара, но осадил себя. — Сашка… другая. Она чистая. — И непорочная! — гоготнул Серый. — А ты её верная собачонка. Ну и живите так до пенсии. Никита не выдержал, врезал ему со всего размаха в живот. Серый осел, закашливаясь, но после заржал. — Ник, ну прекращай. Мы же правду говорим! Тебе самому-то не хочется? Ему страсть как хотелось! Когда он касался её кожи или вдыхал аромат волос. Когда проводил ладонью по гибкой спине. Когда она начинала часто дышать после поцелуя. Он сходил с ума. Но не мог же … Или мог? На вопрос «в лоб» Саша вроде как согласилась, но попросила дать ей время. Он ждал. День ждал и неделю. И вторую. Целый месяц обещаний, от которых уже сводило зубы. Однажды получилось совсем неправильно. Они целовались, и его ладонь случайно — действительно случайно, попросту соскользнула — пробралась ей под футболку. Саша тут же напряглась, а Никита решил поступить как брутальные герои фильмов: не спрашивать согласия. Провел по животу кончиками пальцев, укусил за мочку уха. Но Саша почему-то не падала в обморок от восторга. Она вжалась в диван и притихла. Казалось, даже грудь не вздымалась. — Саш? Она глядела сквозь него пустым, стеклянным взглядом. Как человек, готовый пойти на всё, но боящийся до потери сознания. Словно Никита её заставлял, а она вроде и не хотела, но отказать не могла. В тот день ничего не получилось. Как-то оно неправильно, без её согласия. Хотя, признаться, какую-то секунду Никита подумывал забить на всё и просто сорвать эту бесполезную футболку, и джинсы, кстати, тоже. Но ему-то хотелось ответных действий, а не игры в одни ворота. А в следующее воскресенье Никита не удержался. По дому Саша ходила в невероятно коротенькой юбчонке, светя острыми коленками. К тому же её бабушка уехала на рынок, где по выходным продавала вязание. И фильм они смотрели безумно скучный. Короче говоря, так сложились карты. Никита легонько придавил Сашу собой, свел ей руки над головой и обхватил запястья одной рукой. Саша задрожала. — Не бойся, — шепнул ласково, скользнув второй рукой под блузку, теперь уже специально. — Тебе понравится. Когда он раздел её догола и отпустил руки — она не прикрылась. Почему-то зажмурилась, дурочка. А Никита с особой жадностью изучал худенькое тельце, узенькие бедра, впалый животик. Саша не была похожа ни на одну из девчонок в их компании, которые к четырнадцати годам приобрели все необходимые достоинства: грудь или, на худой конец, попу. Она напоминала ребенка. Никита вспомнил, как этот ребенок крутится по залу, а лента в его руке вычерчивает узоры. Презерватив лежал в кармане джинсов. Надевать его Никита научился заранее — тренировался в ванне, чтобы не оплошать в ответственный момент. Когда всё закончилось, она почему-то ревела и мотала головой, отказываясь объяснять, почему плачет. А у Никиты перед глазами плясали звезды. Секс — это самое крутое занятие, которое придумало человечество! Сейчас. 13. Веселенькая трель будит меня в семь утра. Мелодия, поставленная на маму, означает, что попытка спустить собеседование на тормозах окончилась провалом. Я укрываюсь одеялом до подбородка, тщетно надеясь на чудо. Да конечно, чудеса и мама — вещи несовместимые! Впрочем, с моей родительницей несовместимы любые добрые чувства и явления. Она продолжает настойчиво трезвонить. На ощупь достаю телефон. — Ну как? — спрашивает без приветствия. Я отвечаю честно. — Вадик нам не подходит. — Глупости! — Мама повышает голос. — Он самый трудолюбивый мальчик на свете. Ну и почему этого мальчика не оторвали с руками крупнейшие корпорации? Мамочка не пустила? Я удерживаюсь от едкого высказывания. — В интернет-магазине женской одежды ему не будет роста. — О чем ты, Александра?! Не рассказывай мне сказки. У вас там лодыри да бездельники деньги лопатой гребут, а ему, значит, роста нет?! Посади на оклад, и дело с концом. Не в грузчики же идти будущему программисту! — Мама, у нас нет для него работы. — И? — недоумевает та. — Тем более дай ему зарплату тысяч в двадцать и не трогай, пусть числится кем угодно, хоть гендиректором. Можешь даже официально не оформлять, так, по трудовому договору. А он сможет учиться, не задумываясь о финансах. Тебе жалко? Маме невдомек, что трудовой договор подразумевает собой официальное оформление, а вот неофициально я могу его оформить прямо тут, правда, забесплатно и без каких-либо претензий. — Саша, не молчи. Пожалей своего брата. Он и так перетруждается в институте, ему некогда вкалывать за копейки. Будь ты человеком! Когда же я избавляюсь от комплекса неполноценности и научусь говорить своей матери «нет»? К психологу, что ль, сходить? Всякий раз я начинаю замыкаться и соглашаться со всем, что мама предложит, надеясь, что заслужу её одобрение. Но сегодняшний мой помощник, похмелье, помогает мыслить жестко. — К сожалению, нашей фирме нечего предложить Вадику. Мама вешает трубку. Я зарываюсь носом в подушку. Как же плохо! — Сашенька, ну ты чего? — Егор стискивает меня в объятиях. Горячее дыхание обжигает макушку. Я отстраняюсь. — Скажи, моя мать — стерва? — задаю риторический вопрос. — Ну, она… специфическая, — подумав, отвечает Егор. Я захожусь в смехе, от которого сводит зубы. Специфическая! Да с неё можно рисовать портрет классической мачехи: злобной, жадной и абсолютно равнодушной к падчерице. Она не любила меня в детстве, не полюбила и взрослой. Когда мой отчим, дядя Миша, умер от онкологии, она осталась «совсем одна-одинешенька» в трехкомнатных хоромах. Но меня почему-то к себе не позвала — заявила бабушке, что ей нужно освоиться, привыкнуть жить без поддержки и опоры. Уже как пять лет осваивается, бедняжка. И Вадика вырастила таким же, бесхребетным слюнтяем. Работы ему, несчастному, не найти… Я долго умываюсь и причесываюсь. В затылке гудит, намазанные йодом ладони до сих пор ноют. И живот крутит. Пора завязывать с алкоголем, иначе к двадцати пяти я сопьюсь. Если мне суждено дожить до двадцати пяти. Ира вновь не заезжает в офис — ладно, на ней и так куча организационной суматохи. Лера вообще заявляется сюда редко, она предпочитает получать деньги на карточку и в рабочие нюансы практически не лезет. Цифры плывут перед глазами, слова сливаются в кашу. Я падаю лбом в клавиатуру ноутбука — как же дурно. Почему он не предпринимает ничего нового? Те покушения — случайность или закономерность? Сколько мне шарахаться от каждого шороха? Гаденыш, припомнил мою фразу о трех днях! Представляю, как он вбегает в кабинет, открыв дверь с ноги, и стреляет в меня из пистолета. Пах-пах-пах. И всё. Лужа крови расплывается по бесконечным отчетам. Контрольный выстрел в голову — и я падаю безжизненной куклой. Элегантное убийство в красных тонах. Или все-таки переедет автомобилем? Мне даже нравится обдумывать свою смерть. Он обязан всё обставить красиво, как он умеет. Тонко и изящно. Как фотография руки мастера… Телефон разрывается вибрацией — звук я предусмотрительно выключила. Неужели матушка решила простить неразумное дитятко? Опять начнет капать на мозги, пытаясь вразумить. Бла-бла-бла, он твой брат, бла-бла-бла, вы должны помогать друг другу, бла-бла-бла, под «вы» я подразумеваю тебя. Нет, звонок от Иры. Я провожу пальцем по экрану, принимая вызов, и уже собираюсь сказануть какую-нибудь едкую гадость по поводу отлынивания от офисного труда. — Сашка! — ревет та. — Ужас какой-то… Сашенька… — Что случилось? — Мне угрожали… сказал… убьет… Она бормочет несвязанные между собой слова. Я теряю логическую цепочку на первом же скачке её мысли. — Объяснись! — Он позвонил и сказал, что знает обо мне всё… И потребовал проваливать отсюда, иначе меня прикончат… — Кто? — Не знаю! Мужской голос! — Выезжаю. В Ириной квартире всегда грязно и неуютно. Она, нищая приезжая студентка, снимает престижную двушку в центре города, но за порядком не следит. Верхняя одежда, зимняя, летняя, весенняя, беспорядочно висят на вешалке; обувь сгружена в кучу. На полу подозрительные черные пятна, словно Ира пролила что-то сладкое, на что потом налипла пыль и грязь. Я не разуваюсь, да Ира и не требует. Она валяется в кресле, укутавшись в плед, и теребит носовой платок. Остро пахнет лекарствами. Глаза сухие, но красные. — Теперь отдышись и рассказывай нормально. Нового я не узнаю: позвонил некто и начал запугивать. Нет, голос незнакомый, нет, Ира никому не переходила дорогу и не враждовала. Она понятия не имеет, что происходит! В последних входящих вызовах один с неопределившегося номера. Неужели он?.. Я не верю! Не докатился же он до запугивания моих знакомых? Да и при чем тут Ира, мы с ней даже не подруги. Или все-таки подруги, просто я отрицаю нашу дружбу? Разве не она нянчилась со мной, когда я грипповала в общаге; и не я отвлекала её после неудачных свиданий с парнями? Три месяца назад она съехала, но товарищество-то никуда не делось. Ближе её у меня никого нет. Если он решил действовать через Иру, то он — полная скотина. Нет, он не причинит кому-либо реального вреда. Я уверена, всё будет хорошо. Я оставляю Иру, накаченную успокоительными, и убеждаю, что кто-то попросту ошибся номером. И что завтра же мы сходим в полицию и подадим заявление на телефонного хулигана. Она осоловело кивает и засыпает, едва я приказываю лечь в кровать. Да почему же так зверски мутит? Настолько паленого алкоголя я в жизни не пила, даже дешевое вино из юности, разлитое по пластиковым бутылкам, было лучшего качества. Я еле успеваю забежать в Ирин туалет. От созерцания содержимого унитаза отвлекает новый звонок. Сердце заранее предчувствует беду, но на проводе всего лишь Лера. — Пересечемся вечерком? — воркует она. — Часиков этак в одиннадцать? Обычно в одиннадцать я вырубаюсь без задних ног, но тусовщица Лера такого не поймет. У неё день только-только начался, и договариваться на иное время не имеет смысла. Пока оденется, накрасится, мысленно подготовится — то на то и выйдет. Соглашаюсь. На работу не тянет — возвращаюсь домой и, наслаждаясь отсутствием Егора, чищу перышки в ванне. Думать ни о чем не получается. Хочется уснуть и не просыпаться. Никогда, ни при каких условиях. В суши-баре, где цены зашкаливают, а обслуживающий персонал источает дружелюбие, играет приглушенная музыка. Я разваливаюсь на мягком диванчике и всячески борюсь с сонливостью и тошнотой. Лера запаздывает — неудивительно. — Налейте что-нибудь бодрящее, — прошу официанта. Тот понимающе кивает. Спустя минут десять он приносит мне коктейль под названием «Сотрясение мозга». Ядерная смесь из абсента, джина, рома, водки и капельки кока-колы. Коктейль украшен вишенкой, и я предпочитаю употребить только её. — Приветик! — Лера грациозно усаживается на противоположный диванчик. — Уже заказала? Она с уважением посматривает на мой коктейль, а я сдерживаю тошноту, подступающую комом к горлу. — Вообще-то я по делу, — потирая руки, продолжает она. Лера — блондинка из модных журналов. Она и следует тем во всем: одевается, как велят модели с рекламных страниц; душится теми ароматами, которые модны в этом сезоне; сидит на диетах, меняет мужиков как перчатки и ни в чем себе не отказывает. Наверное, я бы возненавидела её из зависти, не будь она нашей материальной поддержкой. Когда-то давно, когда мы только пытались встать на ноги, вложения Лериного папы помогли основать настоящую компанию и удержаться на плаву. К тому же, кому знать предпочтения модниц, если не одной из них? — Как успехи? — спрашивает для начала. Я отчитываюсь перед ней как перед главным боссом. Продажи растут, человек не хватает, штат будем расширять, иначе загнемся. С социальными сетями и торговым представителем пока тишина, но мы ещё не подавали заявку на порталы по поиску вакансий. Отзывы на восемьдесят процентов положительные. Так что мы — на гребне волны. — Как раз об этом я и собиралась поговорить, — перебивает Лера на середине фразы. — О нашем росте. Мы ввязались в опасную игру, не находишь? — Почему? Она, вооружившись палочками, макает ролл с лососем в соевый соус. — Нас легко потопить. Три девочки не выдержат нагрузки, и нас запросто сожрут конкуренты. Лера выдерживает театральную паузу и грустно хлопает ресницами. Изображает святую наивность, но я-то в курсе, какая у неё акулья хватка. Под внешностью девочки-конфетки скрывается фурия, с которой я бы не рискнула связываться. — У тебя есть план? — задаю вопрос, которого она давно ждет. Лера смущается. — Небольшой. Появился желающий выкупить нашу компанию. — Я разеваю рот для ответа, но она машет палочками. — Постой, выслушай меня! Человек очень солидный, тоже занимающийся интернет-продажами. Собирается расширять бизнес в одежду, и наш «Ли-бертэ» — предел его мечтаний. Он предлагает деньги, которых ни ты, ни я не видывали. Единственное условие — он требует полную власть. Придется переоформить фирму. Но всё не так плохо! — Лера опять замолкает, позволяя мне переварить информацию. — Нас не уволят. Ира займет место директора по персоналу, ты — коммерческого директора. Оклад поставят за сотку. Здорово? — А ты? — Что я? — Какое место займешь ты? — терпеливо поясняю я и все-таки отпиваю от коктейля. Ком, стоящий в горле, нарастает. Она задумывается, значит, к вопросу не готовилась. Думала, что я обалдею от открывшейся перспективы стать каким-то там директором и забуду обо всем. — Тоже директором по… — Она отводит взгляд. — По связям с общественностью. Буду рекламу налаживать и всякое такое. Сашка, не спеши отказывать. Мы все выиграем от этой сделки. С вас спадет груз ответственности. Невозможно отслеживать все операции самостоятельно. Ну, не глупи! Компания давно переросла нас троих, и скоро мы её не удержим. — Лер, ты ведь знаешь мой ответ. «Ли-бертэ» — наше детище, наш ребенок, и ни я, ни Ира в здравом уме не продадут его какому-то «солидному человеку», позарившись на сомнительную перспективу стать начальством. Директоров увольняют так же быстро, как и нанимают. Лера из милой кошечки превращается в разъяренную пантеру. Она долго убеждает, кидается незнакомыми фамилиями и названиями, требует подумать, заговаривает зубы и обещает сладкие перспективы денежного безделья. И, наконец, уходит, расплатившись за нас обеих, но забыв поцеловать на прощание в щечку. Ну точно, обиделась. Чую, одной беседой дело не кончится. Ввалившись домой, я первым делом здороваюсь с фаянсовым другом, и нельзя назвать нашу встречу приятной. Да что ж за тошнота-то такая нескончаемая! После, держась за раковину, долго смотрю на струю воды. Не легчает. И тут до меня доходит. Со всей своей местью, планами, покушениями и прочей ерундой я совсем забыла о такой банальной штуке, как цикл. Задержка? Не может быть. Егор безмятежно дрыхнет, что и к лучшему: нам ни к чему пересекаться чаще, чем требуют правила совместного проживания. Я бегу в круглосуточную аптеку и покупаю самый дорогой тест. Дома разворачиваю его, тут же выбросив коробку вглубь мусорной корзины, чтобы Егор не заподозрил неладного. Улики нужно уничтожать — этому меня научила сама жизнь. Ожидаю результата, скрестив пальцы. Только бы… только бы… Первая полоска проявляется незамедлительно, а вторая растет медленно, будто бы сомневается, проступать ли ей дальше. Воздух кончается. Черт! Черт!!! Стон вырывается из горла, смешивается с шумом воды из-под крана. Эти гребанные две полоски — худшее, что могло произойти. Тогда. 14. Саша отдалялась. Никита чувствовал, как между ними вырастает непробиваемая стена из молчания и недоверия. За прошедшие две недели они виделись раза три по его инициативе. Ни о какой любви и речи идти не могло — Саша соглашалась погулять или пересечься после школы, но домой не пускала. Выдумывала нелепые отмазки. Говорила мало, больше разглядывала свои ботинки. Зато убегала со свиданий так, будто опаздывала на поезд. Да что с ней?! Он оказался плох в постели? Так, между прочим, тот раз у него тоже первый... — Идиот ты, Герасимов, — заявила Алена, девушка Серого, которой он по секрету (чтобы парни в компании не ржали) пожаловался о проблеме, — если считаешь, что Сашка после твоего поступка должна тебе в глаза заглядывать. Ты её будто вообще не знаешь. Она о сексе не слышала, и краснеет, когда мы обсуждаем чьи-нибудь сиськи. Ты б ее лаской и заботой, как меня — Серега. Они сидели вдвоем на общем балконе многоэтажки. Алена курила, Никита, перевалившись через парапет, изучал землю. Одиннадцатый этаж, высоковато; лететь отсюда будешь долго, а разобьешься со вкусом. Круто! Никите нравилось всё, в чем был эстетизм, пусть даже жутковатый. — А как он тебя? — Ну, как минимум он мне сережки подарил, — Алена откинула с уха прядку, сверкнула золотым ободком. — Ну, типа сережки от Сережки. Я тут же растаяла. А ты девчонку силой в койку затащил, а теперь недоумеваешь, чего это она к тебе на шею не бросается! Она отщелкнула окурок с балкона. — Я ж не силой, — не согласился Никита. — Наоборот, старался быть нежным. — Постель усыпал лепестками роз? Нет? Принес бутыль дорогого шампусика? Тоже мимо? Тогда ни черта ты не нежный, а обычный придурок, который сломал девочке её хрупкий внутренний мир. Подарки — это второстепенно, а первостепенно ты должен был с ней контакт наладить. Умные журналы для кого пишут, дурень?! В словах Алены была доля истины, не зря Никита считал её наиболее благоразумной из всей компании, а главное — честной. Если уж у Алены что-то засело в голове, она признавалась сразу, не юлила и не требовала строить догадки. Не давала полунамеков — обо всем говорила "в лоб". В ней напрочь отсутствовало кокетство, и это подкупало. — Короче, или ты живенько миришься с Сашкой, или брось её по-человечески, — подытожила Алена со взрослой суровостью. Нет, бросить Сашу Никита не мог. Она ведь принадлежит ему: он её прикормил, обогрел, научил любить. И что, теперь отдаст кому-то другого? Никогда! Никита пошел на рискованные меры. Был у него припрятан один козырь, после которого Саша точно сдастся. На следующий день он заявился к ней в гости без приглашения. Бабушки дома как обычно не было — она подрабатывала то ли уборщицей, то ли гардеробщицей при каком-то институте, а вечерами драила там же полы. — У нас не прибрано, — сопротивлялась Саша, держа гостя на пороге. Взгляд её заметался из стороны в сторону. — Ну и плевать! С собой Никита принес коробочку, перевязанную лентой, и теперь вытащил её из-за пазухи жестом доброго волшебника. В Сашиных глазах появилось неверие. Глупенькая, ей так редко делали подарки, что она любую безделушку принимала как величайшую драгоценность. А Никита, последний дурак, совсем позабыл о том, что ему досталась не домашний звереныш, а дикая пташка. — Держи. Саша потрясла коробку и даже прислушалась к ней, заставив Никиту хохотать. Потом развернула ленточку, чем-то напоминающую ту, с которой танцевала на гимнастике. И замерла. — Ник... — Голос её осип. — Ты... Она достала смешной серый вязаный берет. На боку его красовалось грязное пятно — Никита берет так и не постирал. Он нашел его следующим утром после первой встречи с Сашей, когда шел в школу. И зачем-то захватил с собой. Он тогда не собирался возвращать находку владелице — и думать о ней не желал! Но забрал по наитию и припрятал глубоко в шкаф. Сердце не соврало. Находка пригодилась. Саша сжимала берет как сокровище. — Ты меня не узнала? — Никита улыбнулся фирменной улыбкой. — Когда-то я спас тебя от Гоги и Серого. Мы по детству придурками были, сейчас осознал. Простишь нас? — Д-да. — А берет я хранил. И в тебя я влюбился, Саш, с первого дня. Ты же моя птичка! Но это не всё. Никита встал перед ней на одно колено. Драгоценностей в их доме хватало. Мама говорила так: женщина должна баловать себя или безделушками, или шмотками, а лучше всего инвестировать в золото. Никита долго копался в бездонной шкатулке, где хранились кольца и серьги. И одно колечко, тоненькое, с небольшим, но блестящим прозрачным камешком, особенно понравилось ему. Не вычурное, а значит недорогое (и мама не заметит пропажу), но напоминающее Сашу, подходящее к ней. Та такая же малозаметная и кажущаяся на первый взгляд самой обычной, непримечательной. Но стоит лучам солнца осветить её — и она сверкает. Кажется, мама называла камень фианитом. — Будь со мной? — Никита протянул колечко Саше. — Всегда. Никогда не отпускай, каким бы идиотом я ни был. Я без тебя загнусь, Саш. Честно-честно. Она всхлипнула и, прижав ладошки к покрасневшим щечкам, разревелась в голос. Никита притянул Сашу к себе и просто слушал, как она плачет, вцепившись пальчиками в его куртку. Глупая маленькая девочка. Его девочка. Только его! 15. Им исполнился годик, и в честь знаменательного события Саша приготовила торт. Настоящий, с бисквитом и кремовой прослойкой, с верхушкой, усыпанной ягодами. Первый блин получился совсем даже не комом, а вполне аппетитным маленьким тортиком. У Ольки, девчонки из компании, Саша выпросила новенький комплект кружевного белья — порадовать Никиту. Бюстгальтер был ей великоват, но в пределах нормы; трусики сидели как влитые. Саша представила, как отреагирует Никита. Он непременно обрадуется и закружит её в танце! А подарок, подарит ли он подарок? Поскорей бы вечер! Тренер ругала её — забросила гимнастику, ходила через раз, выкладывалась не на полную программу. Но, видимо, тело Саши было предназначено для спорта — и упражнения давались ей с былой легкостью. Поэтому сегодня она позволила себе прогулять в честь крупной даты. Как-никак целый год вместе, почти без ссор. Бабушка уехала с утра к какой-то подружке, и вся квартира была в их распоряжении. Саша надушилась, накрасилась, торт выставила в центр стола, достала два бокала из бабушкиного сервиза. Шампанское пообещал купить Никита. Он ворвался в квартиру пасмурный что осеннее небо. Скинул ботинки и даже не поцеловал Сашу. Он пах разочарованием. И дыхание, пропитанное электрическими разрядами, не сулило хорошего. — Всё в порядке? — Саша прильнула к родному телу всей собой. — Аленка залетела от Серого. Никита скорчился, точно съел целый лимон. — Кошмар какой! — воскликнула Саша. — Что они будут делать? Она неплохо общалась с Аленой, рыжеволосой непоседой, которая с ума сходила от своего парня. Саша завидовала её легкости, умению перевести любой разговор в шутку; но при этом в Алене был стержень. Самая неунывающая, но и самая серьезная из всех. — Что-что, — Никита криво ухмыльнулся. — Аборт. Он прошел в кухню, равнодушно глянул на торт. Российское шампанское, самое невкусное на свете, разлил по бокалам и осушил свой одним махом. У Саши во рту пересохло. — Кстати, а ты… — внезапно Никита обернулся к ней. — Что — я? — Саша глянула в любимые серые глаза. — Когда у тебя были месячные? — прямо спросил он с несвойственной жесткостью. Как когда, вроде две или три недели назад? Саша посчитала про себя, выходило больше месяца. Внутренности сдавило, желудок перекрутился. — Но мы же предохранялись, — с сомнением сказала она. — Они — тоже. Немедленно делай тест, — потребовал Никита. — Я куплю. Он обулся и вылетел из квартиры пулей, бросив Сашу наедине со своими мыслями. Та встревоженно крутила ободок золотого колечка, единственного украшения на её теле. А если окажется, что она тоже… залетела? Слово-то какое мерзопакостное, от него разило чем-то грязным, вонючим. Похотью и ошибкой. Останется ли Никита с Сашей или заставит её идти на аборт? Или и вовсе тут же распрощается, мол, их дорожки разошлись, дальше — сугубо её трудности? Нет, если Саша беременна — она не позволит убить ребенка. Их с Никитой, самого драгоценного во всем мире. Бабушка поймет, они выкарабкаются, а Никита никуда не уйдет. Он ведь её любит так же безумно, как и она его! Саша видела передачи по телевизору: кто-то и в двенадцать преспокойно рожает. Главное — взаимопонимание и любовь, а уж и того, и другого у них с Никитой хоть отбавляй. Тест показал одну розоватую полоску. Никита успокоился, стал прежним, заботливым и ласковым. Он целовал Сашу в живот и твердил: — Не нужно нам никаких ошибок, правильно, птичка? Саша заливалась счастливым смехом. Никита смешно щекотал носом бока. Разглядывал кружевное белье, восхищенно цокая, называл самой-самой. Годовщина удалась! Тест она выбросила в мусорное ведро и думать о нем забыла. Ровно до того момента, как в спальню, уже ночью, не ворвалась бабушка. Без предупреждения включила свет, ослепив засыпающую Сашу. Та вскочила от неожиданности. — Что это такое?! — Бабушка помахала перед Сашей чем-то тонким. Саша прищурилась. Тест! — Я… мы… — она затряслась. Из глаз бабушки вылетали молнии, она, обычно собранная и спокойная, схватила внучку за руку и вытолкнула из кровати. Заставила показать руки и ноги — на следы уколов. Осмотрела и ощупала всю. Саше было гадко до одури, но она не могла сдвинуться с места. — Если ты спишь с кем попало, то, вполне возможно, и колешься. Дурная кровь, вся в отца с матерью! — Я не сплю с кем попало, — всхлипывая, убеждала Саша. — Мы с Никитой любим друг друга. Бабушка бессильно упала лицом в ладони. Её сухенькие старческие плечи вздрагивали, пока она беззвучно рыдала. — Это я виновата. Всё деньги добываю, чтобы моя неблагодарная внучка с голоду не померла, а ты во все тяжкие пускаешься. Господи, за что же старухе такая ноша да на старости лет?... — бабушка замолчала. — Мне твой Никита категорически неприятен, — объявила ледяным тоном, уже направляясь к двери. — Отныне ты с ним не общаешься, иначе придется тебя наказать. — Как? — зачем-то уточнила Саша. — Мы с тобой переедем в другой город. Никаких прежних друзей, никакой гимнастики, никакого Никиты. Пока же ты под домашним арестом. Щелчок выключателем, и комнату накрыла кромешная тьма. Бабушка хлопнула дверью. Саша осталась в полной тишине наедине сама с собой. Лунный лучик скользнул сквозь окно и погладил её по вздрагивающим плечам. 16. Саша качалась на качелях. Те заунывно скрипели в такт накрапывающему дождю. Не ливню, но мороси, летящей в лицо колючими брызгами. Настроение было паршивое — до слез. Никита сидел, свесив ноги в кроссовках, на перекладине турника. Серый передал ему бутылку дешевого вина, тот смачно отхлебнул. Серый с иронией говорил: — Я когда клинику искал, позвонил в одну, а мне там: а вы муж? Ну, я им и выдал, типа, да, направляю свою женушку на эту, как её... Зайка, как оно называется? Алена после недавнего аборта растеряла всю беззаботность. Разговаривала мало, только смотрела в одну точку, обхватив прикрытый курткой живот руками. — Чистка, — тусклым и безжизненным голоском. — Гы, смешное слово. — Он отпил вина. — Сашок, будешь? Протянул бутылку Саше. Она, стараясь не нюхать, выпила, стерла кисловатые остатки с губ тыльной стороной ладони. Три дня она отбывала наказание. Из школы её, стыдно сказать, забирали как маленькую. Бабушка отобрала телефон, с компьютера сняла провода; в распоряжении Саши оставался телевизор или книги. Только вот перед глазами плыло, и настроения совсем не было. А сегодня бабушка под честное слово отпустила Сашу на гимнастику, которую та, разумеется, прогуляла. — Если твой дружок не отстанет — подам в милицию, — пригрозила бабушка, наблюдая, как Саша укладывает в рюкзак форму. — Его за растление малолетней быстренько упекут за решетку. Саша не хотела, чтобы Никита пострадал, поэтому поклялась быть хорошей девочкой. Но втихаря побежала к нему и его друзьям. Никита жадно целовал её и твердил, как соскучился, как ему не хватало Сашиного дыхания и вечно холодных ладошек. Они виделись в школе, но неделя выдалась тяжелая, перед окончанием семестра учителя завалили контрольными — толком не пообщаешься. А тут целых три часа вместе, и непогода им не помеха. Бабушка, конечно, прознает про внучкину выходку — но это случится позже. — Ребят, что нам делать? — Саша глянула в предгрозовое небо. Тучи жирными сгустками укутали округу. Резко потемнело. Дождь усилился. Она рассказала о бабушкиных угрозах и чуть не расплакалась. Но вдохнула-выдохнула, досчитала про себя до десяти. Нельзя быть слабой. Никита терпеть не может нытиков. — Можно видеться тайком. — Алена уставилась в землю. — Где? — Никита спрыгнул с перекладины. — Мы встречаться могли только у Сашки дома. Моя мать после пропажи… — он поджал губы. — Ай, не важно. Короче, у меня нельзя, у Саши — тоже. Нам на улице обжиматься как каким-нибудь бомжам? Дай сюда! Никита жадно отхлебнул вина, затем вручил бутыль Саше — та поддержала возлюбленного коротким глотком. А когда он закурил, втянула носом горький как потеря дым. — Заходите ко мне, пока родителей нет, — с сомнением предложил Серый. — По расписанию? — сплюнул Никита. — Сегодня ты с Аленкой, завтра мы с Сашей?! Отличный план! Презик один на двоих будем использовать, по-братски, так сказать? Саш, а ты как считаешь? Как назло, в голову не лезло ничего путного: гостиницы, свидания украдкой, поцелуи перед подъездом на прощание. Но этого мало! Отношения так не строятся. — Давай свалим? — вдруг предложил Никита, и его глаза блеснули пьяным задором. — От всех подальше. Готова? — Куда? — Саша подалась вперед. — Например, на дедушкину дачу. Мы туда с родителями не ездили уже лет пять. Поселимся с тобой вдвоем и заживем как нормальные люди. И черта с два они нас отыщут! — А гимнастика?.. Никита горько задумался. — Ты права. Саш, — он подлетел к ней и ткнулся носом в макушку. — Ну хотя бы на сегодня согласна уехать? Пусть они ищут, плачут, переживают. Они поймут, что нас нельзя разлучать. Я так соскучился по тебе! Саша нахмурилась. — Но как мы поедем? На электричке? — На личной тачке! — Никита хлопнул в ладоши. — Я выкраду ключи у отца и уеду. Сам виноват, что обучил меня водить. Вот пускай ищет. Ха! Сашка, мы будем свободны. На даче есть печка, затопим её как сельские жители. Круто же?! Он схватил её под руки и, стащив с качелей, сжал в объятиях. Запах кислого винограда перемешался с безудержным счастьем. Никита отплясывал, отбивая ритм ладонями по Сашиной спине. Ей не нравилась эта идея с побегом. У бабушки слабое сердце, она и так на таблетках — можно ли уезжать, не предупредив? Да и красть машину у родителей Никиты... Саша на плохом счету в его семье (между прочим, неоправданно), а тут ещё воровство с побегом. Как бы не случилось плохого... Серый допил вино и пнул пустую бутылку к детской горке. — Клевый план. — Он выставил вверх большой палец. — Поезжайте! Совет вам да любовь, голубки. Саша посмотрела вначале на Серого, затем на Никиту; на Алену, которая мечтательно заулыбалась. Нерушимая уверенность друзей смела под собой любые сомнения. И правда, разве имеет бабушка какое-то право ограничивать внучкин выбор: с кем встречаться, чем заниматься, кого любить? Она и дальше будет рассматривать её как нечто испорченное и проверять, колется ли Саша героином? Пора бы показать, что Саша — взрослая девушка, способная пойти ради своего счастья на всё. Как и Никита. Они — одно целое. Никто, ни родители Никиты, ни бабушка, не смогут им помешать. Алкогольный азарт закружил её в танце. Саша горячо поцеловала Никиту в губы. — Поехали! — и добавила с прежним испугом: — Но завтра обязательно вернемся. — Разумеется, птичка! 17. Небо разрыдалось, едва они запрыгнули в старенькую иномарку. Ливень молотил по крыше и стеклам, требовал пустить внутрь. Они, опьяненные счастьем, долго целовались под музыку. Жужжала печка, в салоне не хватало воздуха, и запотели окна. Саша и представить не могла, как романтично сбегать. Пусть ненадолго, пусть на денек — но улизнуть от быта и нравоучений. Быть свободной и независимой. Тонуть в поцелуях, покрываться мурашками от звука родного голоса. Никита стянул не только ключи, но и немного еды из холодильника: сосиски, хлеб, майонез. Набрал полный карман чайных пакетиков. Чудом остался незамеченными родителями: мама мылась в ванной, а папа не слышал ничего, кроме футбольного матча. Саша к себе даже не совалась, бабушка бы заперла её дома — и всё, прощай, побег. — Едем? — Никита погладил Сашу по щеке большим пальцем. Она быстро кивнула, чтобы не передумать. Никита отхлебнул купленного по пути энергетика, хрустнул шеей и надавил на педаль газа. Перед ними расстелился засыпающий город. Темные окна смотрели с сонным прищуром, на редких рекламных вывесках не горели огни. Никита ехал медленно, пытался вспомнить, как обращаться с управлением. Но на шоссе набрал скорость. Стрелка на спидометре опасно приблизилась к сотне. Машину затрясло; загудело, затарахтело, запахло паленым. — Ник, не гони… — попросила Саша. — Птичка, да тут сотки нет и дорога пустая. Не паникуй! Дождь размывал обзор, дворники не успевали справляться с напором воды. Никита, довольно посвистывая, прибавил газу. Машинка тявкнула как злая собачонка. Саша подумывала закрепить ремень безопасности. Да, Никита заявил, что пристегиваются исключительно трусы, но она так, на всякий случай. Рука уже потянулась к ремню... Поворот появился из неоткуда. Была ровная дорога, и вдруг — резко направо. Никита вывернул руль, но машину завертело. Колеса засвистели. Капот мазнул по краю ограждения. Их тряхнуло. Последнее, что запомнила Саша — зияющая пропасть кювета перед глазами. Сейчас. 18. Я выбрасываю тест в окно и долго намываю руки. Натираю мылом до самых локтей, подставляю под обжигающую струю. Каков шанс, что произошедшее — ошибка? Разве тесты не лгут? Определенно, в них есть процент неправды, и я попала в тот самый процент. А завтра же запишусь к врачу. Стук в дверь застигает меня врасплох. Я, точно мелкий воришка, мечусь по ванной комнате, стараясь скрыть улики. Завинчиваю кран, вытираю руки докрасна, навешиваю на лицо маску безмятежности. — Саш? — Егор заглядывает сквозь щелку. — Всё в порядке? — Да! А сама не смотрю на себя в зеркало — стыдно. Я грязная, лживая запутавшаяся дрянь, и мне совершенно не нужен этот ребенок! — Идем спать? — спрашивает с нежностью. Глупый Егор. Ведь я не любила его ни одного дня наших «отношений». С самого начала только лгала и пользовалась, а теперь паразитирую на нем в его же квартире. Каков шанс, что ребенок — его? Чуть больше нуля? Нет, меньше, гораздо меньше. Этот ребенок может быть зачат лишь от одного человека. Того, кого я ненавижу всем сердцем. Ночью беспокойно ворочаюсь, трижды выбегаю на кухню — глотнуть воды. В пересохшем горле пустыня. Пульс скачет как ненормальный. Я уже чувствую, как ребенок движется (хотя он толщиной с волос) внутри меня, как рвет мои легкие и терзает живот. С утра я, разбитая на тысячу осколков, плетусь в офис. Звоню Ире, а та не берет трубку. С ней-то Лера уже поговорила или сначала попыталась возделать почву в виде меня? И вообще, как она, оклемалась после вчерашних угроз? Отправляю смс-сообщение с просьбой поскорее перезвонить. Волнуюсь. Наш сайт грузится медленно. По спине пробегает холодок. Открывается главная страница, на весь экран выскакивает изображение мужского полового органа. Сверху большими красными буквами — неприличное слово. Внизу приписка про то, какая я скотина (конечно же, нецензурно). Не мы, не создатели, не курьеры. Одна я. По имени, фамилии, отчеству. И всё. Никуда больше нельзя перейти. Где картинки, где разделы и контакты? Что происходит?! Ни до Леры, ни до Иры, ни до нашего внештатного программиста не дозвониться. В группе социальной сети отписываются непонимающие клиенты. Тревога разрастается. Он решил втоптать меня в грязь, а заодно уничтожить «Ли-бертэ»?! Сволочь! Хотя мыслит правильно: бить надо по самому дорогому. Впрочем, мог бы себе шею сломать — когда-то мальчик по имени Никита был для меня дороже всех на свете. Клянусь, я бы даже всплакнула. В довершении ко всему меня вырывает прямо на новенький кожаный диван кофейной расцветки. Я реву от бессилия и злобы, вылетаю из кабинета. В левом колене стреляет, нога подкашивается. Свожу зубы. Черт! Куда идти?! К Ире?! В полицию?! К нему?! Я вынуждена ползти к Герасимову, иначе «Ли-бертэ» рухнет. Круг замкнулся. Он жизненно необходим как когда-то давно. Тогда 19. В больнице пахло страданиями. Тяжело, густо, беспощадно — вонь выбивала из себя. Первый день, когда Саша пришла в сознание, она тупо пялилась в потолок. По тому пробежали паутинки-трещины, и казалось: вот-вот он рухнет на голову. В палате лежало шестеро, но их Саша даже не различала — никого не было, кроме неё и потолка. Её пичкали таблетками, вкалывали обезболивающие, от которых рассудок плыл. Но она всё равно расслышала сквозь туман: тяжелый перелом, вряд ли срастется как надо, возможно, Саша будет хромать всю оставшуюся жизнь. В остальном — никаких серьезных повреждений. «Бог отвел», — прошелестела бабушка. Её нашли в кювете в осколках стекол. Вылетевшую через лобовое стекло покореженной иномарки. Кто-то вызвал скорую помощь, и Саша сама, когда очнулась, попросила позвонить бабушке. Та прилетела моментально. — Расскажи милиции, что произошло, — требовала та, постаревшая мигом на десяток лет. Саша разводила руками. Она решила сбежать — да-да, одна — и оказалась на шоссе. Как туда добралась? Пешком. А потом её сбил автомобиль. — Александра, — бабушка теребила край одеяла, — не городи ерунды. Ты вылетела из машины. И с тобой был Никита Герасимов. Мне всё известно. Этот гаденыш предложил тебе покататься? Скажи правду, деточка! У него нет прав, его посадят. Он вел пьяный, да? Саша молчала. Никакого Никиты она не помнит — ну и что, что машина принадлежит его родителям. Она сама, всё сама. И вообще, у неё провалы в памяти. Саше не поверили, а усатый полицейский, который записывал под диктовку её показания, напоследок бросил: — Будешь врать — тебя упекут за ложные показания. Но Саша не боялась тюрьмы. Главное — Никита. Как он, что с ним? Он жив?! Неделю она думать ни о чем не могла, кроме него. Засыпала после уколов, просыпалась посреди ночи и пыталась вскочить со скрипучей койки: где Никита?! Много позже, спустя десяток однообразных дней наедине с потолком, до неё дошло: сложный перелом означает одно — она никогда не сможет заниматься гимнастикой. Никита пришел нескоро, выловил момент, когда отлучилась надзирательница-бабушка. Его лицо украшали заживающие ссадины, а правая рука была перебинтована от пальцев и до запястья. Он выглядел виновато-пристыженным и постоянно озирался. — Как ты? — спросил, отведя взгляд. Саша отмахнулась. Жить будет. Ей так тесно в одной палате с ним, этим великолепным светловолосым мальчишкой. Ей бы прижаться к нему всем телом и мурлыкать точно кошке, тереться о плечо. Но она неспособна подняться, а он держится на расстоянии. Как чужак. — Слышал, поправляешься? — Да. А как ты? Ник, тебя не накажут? Никита достал из внутреннего кармана куртки белый конверт, нерешительно помял край. — Нет. — Покрутил конверт в пальцах. — У отца есть связи. Родители отмазали нас. Тебя тоже не накажут. А её-то за что? Саша не понимала, в чем она виновата? Да и Никита ни при чем — всего-то случайность, и не более того. Она на любом допросе так и скажет! — В общем, — он приблизился близко-близко, и от него разило усталостью, — держи. Она протянула руку, но Никита не коснулся своими пальцами её. Положил конверт на одеяло. — Выздоравливай, — бросил напоследок и исчез быстрее, чем Саша успела опомниться. Зачем-то она понюхала конверт прежде, чем развернуть его. Обычный листочек в клеточку, знакомый почерк, буквы скачущие, мальчишечьи. «Саш, давай останемся друзьями?» — выцепила из текста одну-единственную фразу, которая разрушила весь мир. Взрыв! И мечты, надежды, воспоминания осыпались к ногам как те фантики из мусорного пакета. Слезы застилали глаза, а буквы скакали. « Саш, прости меня за что, что произошло. Надеюсь, твоя нога срастется… ты сможешь танцевать с лентами. Я не должен был заставлять тебя куда-то ехать, и случившееся — наша общая ошибка. Давай останемся друзьями? Родители правы: нам нельзя быть вместе, мы всё разрушили. Та авария — знак… так сказала мама. Я согласен с ней. В общем, извини за всё. Ты классная девушка и заслуживаешь хорошего парня. Ну а мы, если захочешь, сможем дружить как раньше. Удачи тебе !» Если бы она могла рвануть в окно — непременно бы так и поступила. Рухнула бы на землю, как птица, обломавшая крылья, и разбилась бы. Саша скомкала письмо, бросила на пол. Потом попросила медсестру поднять — разгладила смятые строчки. Последнее письмо Никиты. Она сохранит его навечно. Саша всё понимала и ни капельки его не осуждала… 20. Реабилитация давалась ей с трудом. Колено реагировало на погоду, на резкие движения, на быстрый шаг. Оно ныло всегда. Саша привыкла засыпать, потирая ногу, в которой рвались снаряды, и просыпаться от боли. Можно сказать, она срослась с болью. Она сама превратилась в боль. Бывшие соперницы смотрели на Сашу с неприкрытой жалостью. Кто-то даже передавал через бабушку угощения, от которых Саша наотрез отказывалась. Незачем её жалеть! Она и без гимнастики справится, всё равно забросила ту ещё до аварии. Только вот без танцев из жизни пропал кусок чего-то невероятно важного, практически бесценного. Саша, выписавшись, втихаря от бабушки попыталась хотя бы сесть на шпагат, но не смогла. В ноге отдалось огнем. Саша взвыла от боли и беспомощности, повалилась на жесткий пол. Всё, это конец. Не прошло и месяца после выписки, как бабушка продала их двухкомнатную квартиру и переехала в другой конец города, на окраины, к заводам и промышленной зоне. Перевела Сашу в другую школу и приказала забыть обо всём. Саша, честное слово, пыталась! Не думать о Никите, не вспоминать его поцелуев и улыбку с ямочками на щеках. И то, как он щекотал ей живот, и как дул в ухо, и как гладил по позвоночнику. Только, вот напасть, в каждом встречном ей чудился Никита. Может, тот парень с остановки — это он, ищущий Сашу? Кажется, её кто-то окликнул? Почему он до сих пор не одумался и не прибежал? И в школе она озиралась, едва слышала знакомую интонацию. Не он, опять не он. Её новый класс сплошь состоял из придурков. Её называли инвалидкой и одноногой. Парни начинали ковылять, когда Саша проходила мимо. Девчонки воротили носы. Но когда Саша вцепилась в волосы одной из обидчиц и прокатилась с ней по коридору — замолчали. Почувствовали свою. Волчицу, а не тощего волчонка. — Пойдем на выходных в заброшенный дом? — предложил ей одноклассник Артем, протягивая ладонь для рукопожатия. — Ты, по-моему, клевая. — Пообщаешься — и поймешь, — осклабилась Саша. Ту многоэтажку забросили недостроенной много лет назад. Двери к лестницам заколотили, но подростки карабкались по выбоинам в стенах. Саша не могла лазить со всеми и битый час караулила на первом этаже, на шухере. Наверху ребята смеялись, а она простаивала внизу как бесполезный манекен. А потом подумала: разве у нее есть только ноги? А руки, а гибкость, а грация? Саша влезла на второй этаж, отталкиваясь здоровой ногой и цепляясь ногтями. Блондинка, имя которой Саша не знала, удовлетворительно присвистнула. Ей вручили баклажку с пивом — за знакомство. Артем по-свойски приобнял за талию. Саша понимала, что означает этот жест — она ему интересна. А он — ей? Впрочем, ей было плевать. Душу сожгло письмом Никиты, и незаживающий ожог гноился. Шли дни, и с каждым новым Саша всё меньше понимала Никиту. Почему он так с ней поступил, чем она заслужила? Ей понравилось сбегать из дома. Романтика безлунных ночей, сон урывками на вокзале — а почему бы и нет, чем плох зал ожидания? — никаких ограничений и рамок. Сама по себе что та кошка, гуляющая по краю забора. Жизнь без условностей — она пахла солью и полынной горечью. Саша уходила без оглядки, когда её всё доставало: школа, учителя, даже бабушка. Та как заевшая пластика твердило одно: учись-учись-учись. Зачем Саше учеба, когда перед ней открыт весь мир — манящий, бескрайний, громадный мир. Она часами бродила вокруг дома Никиты. Девятый этаж, крайнее окно, приглушенный свет настольной лампы. Смотрела наверх и мечтала: вот бы чутье заставило его глянуть вниз — и он бы заметил крохотную фигурку. Сердце бы его кольнуло, он выбежал бы к ней навстречу, закружил бы в объятиях. Они бы объяснились, и оказалось, что расстаться им пришлось по просьбе Никитиных родителей. Да-да, наверняка мама убедила сына: он бросает неугодную девчонку, и за это их не сажают в тюрьму (или что там делают с подростками?) Вот бы он выбежал и сказал правду! В её мечтах выстроился частокол из «бы». Иногда окно приоткрывалось — ну же, бормотала Саша одними губами. Но, увы. Тогда она срывалась и, ковыляя, убегала подальше. Слезы застилали глаза. — Давай останемся друзьями, — цедила она. — Ну, конечно, давай… Где же ты, друг, когда так нужен?! Она возвращалась домой через день, не позже, уставшая и соскучившаяся. Обнимала бабушку и падала лицом в подушку. Она сдалась. Она слабая. Она вновь променяла бескрайнюю свободу на домашнюю клетку. Бабушка даже не запрещала ей сбегать, напротив, просила одного: не ввязываться в неприятности. Говорила: — В тебе больше ума, чем дурости. Ты как твоя мама, побегаешь и перестанешь. Главное — не покалечься. И возьмись за учебу, пожалуйста! Но потом Саша устала и от побегов, и от бесцельного просиживания возле дома того, кто когда-то называл её птичкой. Былое поросло травой. И однажды птичка упорхнула, не собираясь никогда больше возвращаться к тому подъезду. Кольцо, приятно сдавливающее палец, она в тот же день сняла и забросила в шкатулку. Если уж забывать — то совсем. 21. — Ты вылетишь из школы, — предрекла бабушка, рассматривая размашистое замечание в дневнике. — Окончишь одиннадцатый класс со справкой. В её словах не было угрозы или обиды, только констатация факта. Бабушка давно смирилась с непокорной внучкой. Тем более ничего дурного Саша не творила — да, ей не давалась учеба, да, она не прозябала сутками за учебниками. Зато не курила, почти не пила и в неприятности не ввязывалась. Больше не ввязывалась. — Ба, не грузи, — Саша щелкнула пузырем из жвачки. — Никто меня не выгонит под конец учебного года. Директриса же не чокнутая, чтобы волоком тащить Сашу целый год, а потом взять и вышвырнуть. Ну, настрочила математичка гневное послание — да и пошла она лесом. — Не выгонят, так аттестат попортят. — Бабушка полистала страницы, половина которых была исписана красным. — А ты на финишной прямой. Ох, волнуюсь я! Финишная прямая. Как же Саша заколебалась слышать это словосочетание! Его твердили повсюду: учителя, друзья, даже с экраном телевизора какой-нибудь очкастый или усатый дядька то и дело повторял, что нынче у одиннадцатиклассников финишная прямая. Через две недели выпускные экзамены, ЕГЭ, будь оно неладно. Саша сдаст их и будет свободна. И уедет на Черное море с ребятами, как и планировала. — Бабуль, не переживай, прошу тебя… Кстати, я летом уеду на три месяца в Крым. Ладно? Артемка нашел нам подработку аниматорами и домик у моря за копейки. — А экзамены? А поступление в институт? Саша состроила гримасу. — Да ну этот институт, я пока не собираюсь продолжать учиться. Она планировала годик отдохнуть, не перед кем ни о чем не отчитываясь. Постоянная нервотрепка порядком надоела. Саша и грубить-то математичке стала от того, что запарилась объяснять нормальным тоном. Та её слышать не желала, твердила жабьими губами: бу-бу-бу, ты у меня, свиристелка, итоговую контрольную завалишь и вылетишь из школы пробкой. Слово-то какое дебильное, свиристелка. — Саш, — бабушка покачала головой, отложила дневник в сторонку, — ты послушай древнюю старуху. В институт поступить надо, иначе тебе тяжко придется. Я же не вечная, а тебе охота уборщицей пахать за копейки? — Я на работу пойду, — попыталась сопротивляться Саша. — Но не уборщицей, а продавцом, к примеру. И рокормлю нас с тобой. А хочешь, поедем с нами? — Саша хлопнула в ладоши. — Ты вот когда была на море? Снимем тебе рядом комнатушку, там частный сектор и очень много домов сдается. Хоть отдохнешь! — Да не хочу я отдыхать и море мне даром не сдалось! Я хочу, чтобы внучка моя выбилась в люди. Они спорили до хрипоты, но в итоге договорились: Саша сдает экзамены, а потом — на все четыре стороны. Вольна и свободна! Не хочет в институт сейчас — поступит позже. Черт с ней, пусть отдыхает. Сашу такой вариант вполне устраивал. Минимальные баллы она набрала без особых стараний. По обществознанию даже умудрилась выбиться в хорошистки. И алгебру, несмотря на дебилку-математичку, сдала нормально. Пойти б к математичке да показать средний палец — за пережитые мучения. Но Саша добрая, поэтому она ограничилась тем, что в социальной сети в группе школы оставила комментарий под фоткой математички: «Кровопийца». До отъезда оставалось два часа. Упакованные вещи лежали в дорожной сумке. Саша сгребала с полок в ванной тюбики: крема, шампуни, бальзамы. Бабушка не мешала — лежала на диване, выключив свет и телевизор. В последнее время она частенько болела, но просила не тревожиться. Саша, конечно, порывалась то вызвать врача, то самолично измерить давление, да только бабушка все попытки пресекала на корню. — Я старый человек, у меня обязано что-то отваливаться, — отшучивалась она. Всего два часа до долгожданного отдыха. Саша довольно потянулась. Ей хотелось моря и солнца, теплого песка. Она никогда не была на юге, но знала — нет места лучше, чем прибрежная полоса, утыканная домиками как еж иголками. — Сашенька… — тихий как шелест голос донесся из бабушкиной спальни. — Подойди… Саша подлетела, насвистывая модную песенку под нос. — Бабуль, всё в порядке? — встревожилась она, слушая тяжелое дыхание бабушки. — Саш, — сказала та, ища в темноте руку внучки, — обязательно поступи в институт на следующий год, поняла? Сжала своими ледяными пальцами Сашину горячую ладошку. — Баб, ну мы же договорились! Будет сделано! Саша мазнула бабушкину холодную щеку поцелуем и убежала. Она упаковывала обувь, когда внутри всё сжалось. Воздуха перестало хватать, и на плечи опустился дикий страх. Саша метнулась обратно в спальню. Бабушка спала. Саша выдохнула от облегчения, но почему-то решила прислушаться. Подошла поближе, наклонилась к бабушкиному лицу… — Артем, — трясущимися губами шептала она в телефонную трубку, — бабушка умерла. — Реально? Вот засада. То есть ты с нами не поедешь? — вздохнул тот. — Блин, жалко. Ты уж извини, Сашок, за всё заплачено, мы с ребятами выезжаем, как и планировали. Сама справишься? Он говорил что-то ещё, наверное, успокаивал или просил не злиться. Она не слышала — шум в ушах заглушал голос. Мать удосужилась не только приехать на похороны, но и помочь со справками, моргом и прочим, от чего Саша начинала заходиться в истерике. И даже организовала поминки с купленными морожеными блинами и салатом из магазина. Мать заявилась, а вот братца оставила дома — дескать, нельзя ему на мертвеца смотреть. «Это не мертвец, а его бабушка, твоя мать!» — хотела крикнуть Саша, а затем вцепиться маме в завитые локоны и потрясти, выбить дурь. Она была зла: на маму, на брата, но главное — на себя. Подростковый максимализм — так вроде бы называлось желание выделяться и не слушать никого на свете. Но это не оправдание, не отмазка. Саша должна была радовать ту, которая дала ей детство. Которая хваталась за любую работу, только бы прокормить внучку. Ту, которая покупала ей ленты и новые колготки. Ту, которая любила, ничего не прося взамен. Тем же летом Саша поступила на заочное отделение в институт, как и хотела бабушка, на учителя. Проводила бессонные ночи за конспектами, но сдала вступительные экзамены с честью. Бабушкину квартиру, доставшуюся Саше в наследство, она сдала в аренду, а сама сняла за копейки койку в институтском общежитие, где познакомилась с деревенской девочкой Ирой. Хромая, кривая, никому не нужная студентка. Мать как приехала, так и уехала, посетовав на бедность и одиночество. Братец не позвонил с соболезнованиями. Бывшие друзья или разъехались, или забили на неё большой болт. Ночами к ней приходила девочка-гимнастка, манила за собой. Но Саша не поспевала, теряла девочку из виду. Лишь алая лента в её руке как хвост махала на прощание откуда-то из темноты. Саша истончилась и иссохла что пергаментная бумага. Разучилась смеяться. И если бы не их с Ирой затея — наверное, она бы загнулась от стужи в груди где-нибудь между лекциями и общагой. Но с Ирой жизнь завертелась. Первую настоящую прибыль они отметили в ресторане. Не в какой-нибудь затрапезной кафешке, а в настоящем, с учтивыми официантами и приглушенным светом, где под каждое блюдо есть свой столовый прибор, а посуда сверкает чистотой. — За нас! — хихикнула Ира, чокаясь бокалом, в котором плескалось алое вино. — За нас, — Сашу с непривычки (как давно она не пила; с самых бабушкиных похорон) мутило. — Как думаешь, у нас всё получится? — А почему нет. Мы с тобой на пороге великих свершений, друг мой. Саша блаженно потянулась. Первая белая полоска в её черной, как беззвездная ночь, жизни. Сейчас. 22. Я не позволю растоптать «Ли-бертэ». Ни ему, ни кому-либо другому. Если бы не магазин, я бы загнулась от непрекращающейся черной полосы, скатилась к пропасти, спилась, скурилась. Нет, нельзя позволить ему уничтожить то, что мы строили в слезах и поту! Я приду к Герасимову и упаду в ноги, так и скажу: режь меня, бей, насилуй и твори всё, что заблагорассудится. Но оставь магазин. Ира с Лерой его вытащат, выходят — он будет как новенький; и клиенты простят нас за небольшой срыв сайта. Спишем на конкурентов. Да, так и сделаю. Моя гордость — ничто по сравнению с делом всей жизни. Есть ещё ребенок. Когда-то я считала единственным своим дитя «Ли-бертэ», но теперь… Оно — чудовище? Или нет? Машинально обхватываю живот, пытаясь разобраться в самой себе. Если бы не колено, я бы бежала к Герасимову через улицы и магистрали. А так приходится вызвать такси. Надеюсь, он дома; он всё исправит. Ненормальная вера в подонка, лишившего меня сна, переполняет до краев. По пути к дому попадаются исключительно женщины с колясками или смешными карапузами, одетыми в комбинезоны-скафандры. «Ребенок мне не нужен», — напоминаю себе, но не верю своим же словам. Он, этот малыш, мог бы так же смешно переступать с ножки на ножку или держать крошечной ручонкой за мою руку. И если бы в нем не было черт отца — он родился бы идеальным. Моим. Последним существом, которому бы я пригодилась. Он бы называл меня мамой… Но он — часть Герасимова, и кто знает, как много в этом малыше будет отцовской грязи. Слезы наворачиваются на глаза. Я запуталась в самой себе. Трезвоню в дверной звонок. Десять секунд, двадцать, тридцать. Время утекает. Скатываюсь по двери, рыдая, утыкаюсь головой в колени. Открой же! — Какого черта ты здесь забыла?! — слышу со стороны лифта. Поднимаю заплаканные глаза. Он. Стоит, скрестив руки на груди, и смотрит взглядом, от которого плавится металл. Я хочу подняться, но Герасимов опережает: рывком поднимает меня за воротник и держит на весу. — Я же предупреждал: вернешься — прибью. Перед глазами плывут пятна. Сиплю, пытаясь говорить враз обмякшим языком. Он отпускает меня, и я падаю ничком к начищенным ботинкам, словно склоняясь в поклоне до земли. — Что тебе надо?! — ревет сверху. — Магазин… — я всхлипываю. — Пожалуйста… Он изучающе рассматривает меня. Как врач — пациента. Как надзиратель — заключенного. Как ученый — зверюшку, которую суждено отправить на смертельные опыты. Абсолютно безжалостно проедает дыры глазами. И вдруг смеется: — Поехали. Хватает за шиворот и тащит к лифту. — Куда? — шепчу я. — Увидишь. Глухой смех, разносящийся по кабине, не просто пугает — доводит до ужаса. Человек, который так смеется, не чувствует границ. Он способен на всё. Я запоминаю, как он бросает меня на заднее сидение и блокирует двери. И как синяя «Мазда», элегантная, большеглазая, тонированная кошка, взрывается ревом, когда Герасимов давит на газ. Разъяренная пантера под стать хозяину. Он выруливает на оживленный проспект, на скорости проносится через все светофоры. Зеленый, желтый, красный — цвета не волнуют его. Я сжимаюсь в комок. Ненавижу автомобили. Особенно те, которыми управляет Герасимов. Мы тормозим за секунды до столкновения и объезжаем людей за мгновение до того, как превратить их в кашу на асфальте. Я, некрещеная атеистка, молюсь. Можно помешать Герасимову — наброситься или схватиться за руль, но я, черт возьми, не хочу вот так погибнуть. Пригородное шоссе пустует. Солнце насмешливо выглядывает из-за туч, бьет лучами в лобовое стекло. Герасимов опускает солнцезащитный козырек и достает из бардачка затемненные очки. Не глядя на дорогу! Кажется, я скулю как побитая собачонка. Он хохочет, и чудовищный смех режет мне вены. Сжимаю живот пальцами, оберегая то добро, которое ещё осталось внутри. Нужен он мне или нет, разберусь позднее. — Любишь скорость? — оборачивается ко мне. — Смотри вперед! — кричу я. Опасный поворот, напоминающий тот, на котором нас когда-то занесло. Невыносимое ощущение дежавю. Простреливает левое колено, и лоб покрывается испариной. — А что, по-моему, романтично, — присвистывает Герасимов, — разбились вдвоем. И похоронят нас вместе как героев-любовников. — Ты скотина, а не герой. — А ты — лживая стерва, — выплевывает он. — Знаешь, что смешно? — Я отвлекаюсь от созерцания мелькающих дорожных знаков. — Что ты разрушил мою жизнь, а теперь пытаешься выставить виноватой меня. Я всего-то отплатила той же монетой, по нынешнему курсу рубля, так сказать. Он недобро хмыкает, но не отвечает. Наверное, так и не понял, за что конкретно я ему отомстила. — Знаешь… Меня перебивает мелодия телефона. Я не вынимаю его из сумочки — не решаюсь. Кто знает, как среагирует безумец на водительском сидении. А вдруг новости из магазина?.. Гипнотизирую застежку. — Ответь, — раздражается Герасимов. — Правда? — Можешь сообщить звонящему, что я еду в ближайшую лесополосу, где расчленю тебя на десяток частей — мне плевать. Почему-то я улыбаюсь. Пальцы не слушаются, и я не сразу нахожу в скоплении мусора заветный черный прямоугольник. Это наш программист Кирилл! — Слушаю! — мобильный дрожит в пальцах. — Александра Ивановна, — Кирилл всегда сух и строг, — вы в курсе: какой-то новичок-хакер обвалил ваш сайт? — Новичок? — Не верю своим ушам. Краем глаза наблюдаю за Герасимовым — тот безмятежен аки мраморная статуя. — Новичок, — подтверждает Кирилл. — Взломать сумел, но не более того. Даже защиту не поставил. У вас сайт, к слову, было легко снести — я сам это постоянно повторял. Всё уже восстановлено. Гарантирую, заказы не пострадали и всё работает в обычном режиме. — А картинки? Там было такое написано! — Я прямо сейчас могу нарисовать на главной странице что-нибудь крайне неприличное и подписать сверху тремя буквами. Поверите? Облегченно падаю на спинку сидения. Даже скорость перестает пугать. Всё хорошо, магазин функционирует. Герасимов не разрушил его! Черт, а я тут же поехала сдаваться. Потираю ноющие виски. — Спасибо, Кирилл. — Александра Ивановна, а если мы вычислим нашего хакера — можно его наказать? — Вы? — переспрашиваю на всякий случай. — Есть у меня ребятки, которые смогли бы запеленговать этого идиота. Он даже данные об адресе не спрятал. Так можно? — Зачем тебе это? — Ну а чего он травмирует... Лера Владимировна мне позвонила чуть ли не в слезах... Не вижу его лица, но ощущаю — Кирилл краснеет. Значит "Лера Владимировна" ему небезразлична? Любопытно! Хотя ей на него уж точно начхать. У неё есть какой-то богатенький мужчина, готовый исполнять любые капризы любовницы. — Ясно. А как программисты наказывают злоумышленников? — Мне видится стайка очкастых ботаников, которые перерубают злодеям доступ в сеть. — Поверьте, ваш взломщик запомнит нас надолго, — и он отключается. Не запомнит. Потому что взломщик (точнее — заказчик) сидит впереди, и уж его никакие ребятки не отследят. — Куда мы едем? — со смертельной усталостью спрашиваю у Герасимова. — На мою дачу, — невозмутимо отвечает тот. — Зажжем не по-детски, птичка. И включает радиоприемник на полную громкость. А моё сердце, совершив кульбит, грохается к пяткам. 23. По-октябрьски холодно в нетопленном доме. Пар изо рта заполняет веранду, куда меня притаскивает Герасимов. Я не рыпаюсь — а смысл? Мы за сто километров от города, одни, в нелюдимом садоводстве. За нами стелется лес. Герасимов разжигает огонь в печке. Трещат поленья, тепло медленно наполняет легкие. Я полулежу на холодном диване и вдыхаю запах некрашеной древесины. Дача толком не обжита, сюда ездят редко: на столике нет увядших цветов в вазе или забытой газеты — ни единой мелочи, которая напоминает о жильцах. Чисто, прибрано, но совершенно пусто. Герасимов гремит чем-то в одной из комнат, а я смотрю на бушующее пламя. То рвется из заслонки, лижет стенки, стрекочет и фырчит. Оно — тоже пленник; и оно тоже когда-то исчезнет. Герасимов ставит на стол пепельницу (наверное, её-то он и искал), закуривает. Медленно, вдумчиво делает каждую затяжку, и сигарета в его пальцах кажется чем-то естественным. Родинка на его шее, у кадыка, подрагивает. Близка неизбежность. Я готова принять её. Почему-то мне кажется, что сейчас он прижжет мне кожу тлеющим концом сигареты. Оставит свою отметину. Причинит боль, которую я заслужила. — Ты — дура, — изрекает Герасимов, затушив окурок о пепельницу. — Ты пришла ко мне после всего, что натворила. Зачем? На твоем месте бы я уехал на край земли. — На моем месте ты был бы последним трусом. С чего мне тебя бояться, а? Он встает. Смотрит сверху вниз. Замахивается для удара. Я не жмурюсь — отвечаю на его взгляд. Улыбаюсь замерзшими губами. Герасимов уходит, а возвращается с бечёвкой, которой туго перематывает мои лодыжки и запястья. Я закатываю глаза — что за дешевый спектакль. Даже не собираюсь сопротивляться. Всё это — всего лишь фикция, надежда, что я испугаюсь его безумства. — Думаешь, сбегу? — Просто люблю пожестче, — гаденько подмигивает он. Ладонь, которой он хватает меня за стянутые запястья, горяча. Герасимов тащит меня на улицу и... кидает на землю. Подумав, уходит в дом размашистым шагом, возвращается с остатками бечевку — и привязывает меня за талию к растущей посреди участка яблоне. Я молчу. — Подумай над своим поведением Он просто уходит. Бросает меня здесь. Совсем одну! Мне холодно. Мне чертовски холодно. Мне так холодно, что я готова окоченеть. Пальцы онемели настолько, что я не могу ими двигать. Низ живота болит, тошнота пробирается. Голые ветви яблони качаются над головой от пронизывающего ветра. — Остыла? — раздается над ухом насмешливое. Он срезает веревку и, перекинув меня точно куль с мукой, тащит в дом. Бросает на знакомый диван. Я не могу надышаться теплым воздухом — его слишком много. Герасимов сидит, уткнувшись лицом в ладони. Потом поднимает голову, и в его взгляде — тоска. Я чувствую, как он пытается выдумать хоть что-нибудь, чтобы довести меня до грани. А я спокойна и относительна расслаблена. — Ты — чудовище! — Вскакивает. — Зачем ты так поступила?! Он трясет меня за плечи, и я, не удержавшись, сваливаюсь на пол. — Такими темпами наш ребенок не доживет до первого УЗИ. — Что?! Он удивлен настолько, что не находит других слов. А я с садистским удовольствием рассказываю про задержку и тест. Почему же мне так больно? Я должна была считать нашего ребенка монстром, я хотела так считать. Но... это ребенок. Мой... И с глазами Никиты... Подавляю стон. — И отец, конечно же, я, а не те другие, с кем водилась ты во время наших отношений? Но, схватившись за нож, срезает путы. Глупый, уж если враждовать, то по полной. — Ты действительно считаешь, что во мне чей-то чужой ребенок? Наивный. И он молчит, как молчу и я. Гробовая тишина поселяется на веранде. Виски сдавливает тугим обручем. Наш ребенок. Наш! Я могу сколько угодно ненавидеть Герасимова, но не часть себя. Господи, чтобы с ним, с этим не рождённым малышом, всё было хорошо. Пожалуйста... — Саша, — говорит Герасимов голосом нормального человека, — я ненавижу тебя так сильно, что готов убить прямо здесь. — Знаю. — За что я заслужил это... — он разводит руками, — всё? Неужели за то, что бросил тебя четыре года назад? Маленькая девочка во мне плачет: "ты должен был остаться со мной, плюнуть на друзей и их насмешки, не слушать родителей, а сидеть у моей койки и смотреть, как я сплю! Потому что так поступают любящие мужчины, так происходит в книгах и фильмах! А ты забил на меня! Ты ушел тогда, когда тебя сильнее всего не хватало". Да и не только. То расставание давно забыто. Если бы он только ушел — нет, он имел наглость вернуться! — Ты так ничего и не понял. Герасимов вполне мирно кивает, присаживается на корточки. В его взгляде я читаю, нет, не ненависть, а... сочувствие? Жалость?.. Или даже тревогу? Не могу разобрать! — Да, я был полным кретином. Но не настолько же?! Тогда. 24. Отец выпорол Никиту ремнем. Как маленького мальчика, как несмышлёного ребенка, засунувшего пальцы в розетку. Лучше бы бранился, чем так... Никите было стыдно до слез, но он не расплакался — потому что был сильный, потому что настоящие мужики не плачут. Отец молчал. С того самого момента, как он узнал, что его сын угнал автомобиль и попал в аварию, папа сказал всего несколько односложных предложений. Забрал Никиту из больницы (тот отделался парой царапин и одной рваной раной, которую скоренько залатали) и молчал. Только ходил из угла в угол. Мама ревела, уткнувшись лицом в ладони. Потом папа взял ремень и схватил вырывающегося Никиту за грудки. — Ещё раз вытворишь что-то подобное, — сказал отец серьезно и без единой эмоции на мужественном, заросшем щетиной, лице, — выгоню из дома. Усек? Никита кивнул. Без сомнений выгонит. Желания чудить как-то поубавилось даже не из-за угрозы, а потому что Никита подвел папу, свой пример для подражания. Его лишили интернета, мобильника, общения с друзьями, карманных денег и вообще всего, о чем раньше Никита никогда не задумывался. Он порывался сходить к Саше, но мама запрещала. — Тебе незачем видеть эту девчонку. Она тебя едва не угробила! Мама так и не узнала, что «эта девчонка» носит её супер-дорогое кольцо с бриллиантом. Да, оказалось, что то простенькое колечко, которое Никита выкрал из шкатулки, было одним из самых дорогих и невероятно ценных, и мама не носила его не потому, что не любила, а из соображений безопасности. И вот, оно пропало. Мама искала его повсюду, ревела, обвиняла всех подряд, но так и не нашла. Никита порывался сказать правду, но передумал. Пусть Саша ходит с чем-то по-настоящему дорогим. Мама бы не пережила, узнай, у кого её колечко. Мама говорила многое про Сашу, запугивала страшилками про то, как она изменится после аварии. Не в лучшую сторону. Саша, в отличие от Никиты, пострадала. — Тебе нужна инвалидка? — Мама закатывала глаза. — Твоя Саша не будет прежней. А ему было невероятно стыдно и страшно. Он втянул Сашу в передрягу! Хотя вот мама уверяла, что не он, а она… И всё-таки Никита наплевал на все уговоры и навестил свою Сашу. Она, как и предрекала мама, представляла собой жалкое зрелище. Лежала на койке, укутанная одеялом, с загипсованной ногой. Лицо вытянулось, проступили скулы, глаза помутнели, и под ними налились синевой тени. Никита поморгал, надеясь, что эта некрасивая девчонка исчезнет, и вновь появится его тонкая грациозная птичка. Нет, она была ужасна! Получается, она никогда не сможет танцевать с лентами? Это пугало Никиту больше остального — ведь он так любил, как она изгибалась, а лента рисовала узоры по воздуху. Неужели Саша теперь такая: мрачная, выцветшая, неухоженная? Ему нужна другая, та милая и улыбчивая, пахнущая летом, верящая в чудо, смотрящая в будущее! Та, с которой охота уехать на край свет и прожить вечность. А не хромоногая бродяжка с волосами-паклями. Его отец презирал слабаков и был груб к нытикам. И Никита пытался походить на отца. Ну и как у него, взрослого парня, могут быть чувства к сломанной девице?.. Не могут. Он изгонял их из себя. И мама говорила такие правильные вещи… Разве мама обманывает? Может, Саша действительно не пара ему? Ведь у него и девушек-то не было, он не знает, какие они, другие. Никита написал письмо дома под диктовку мамы — и та, проверив текст, одобрительно покачала головой. Мама думала, что Никита отправит его по почте, а он решил взять с собой, но сомневался, отдавать Саше или нет. Думал, увидит её — и выбросит конверт. Но Саша стала той, которую мама называла «поломанной». Никита испугался. Он отдал письмо и убежал так быстро, чтобы не появилось желания вернуться. Дома ревел как пятилетка, а мама жалела его. Никите вернули компьютер и телефон, выдавали деньги как раньше. Ему требовалось лишь расстаться с Сашей, чтобы остальная жизнь наладилась. Никита вырывал её из себя, долгими ночами нюхал открытки, пахнущие Сашиными духами, смотрел старые фото. Но мама повторяла: — Ты не её любишь, а её танцы. Первая любовь всегда болезненна, сын. И Никита начинал верить маминым словам. Мама не врет. Всё-таки он хотел объясниться, подойти к Саше, извиниться хотя бы, ведь их столько связывало, но так получилось, что папе предложили командировку на год в другой город, и папа взял с собой маму и Никиту. Они уехали. Там Никита познакомился с Любой — а она была просто изумительная, и воспоминания о девочке-гимнастке начали размываться. Саша ведь тоже переехала и не писала ему, не звонила — наверно, и сама не жаждала общаться. Он даже выбросил её фотографии, все, кроме одной: уж больно она там была хороша, как с картинки. Профессиональное фото разве виновато, что его хозяин разлюбил ту девочку? Не виновато, конечно же. После Люба сменилась на Женю, ну а вместе с той была Алина. Оказалось, что хранить верность — дикая скука; гораздо круче безболезненно расставаться или встречаться сразу с двумя. О Саше он почти не вспоминал. Иногда, правда, ночами появлялось безудержное желание выглянуть в окно — и ему казалось, будто на лавочке у подъезда, вытянув ноги, сидит она. Но тогда Никита задергивал шторы — прочь глупое наваждение. Саша уехала, Саши нет, Саша никогда не станет прежней. Ну а дальше вообще завертелось. Папа помог поступить на финансиста в самый престижный университет города — пригодились связи с бывшими сослуживцами. Попутно Никиту взяли на работу в банковскую сферу стажёром, но с намеком на дальнейшие перспективы. Крупнейшие перспективы! Родители съехали, оставив квартиру сыну. Если бы Альбина — или Марина, кто бы вспомнил — не нашла в залежах старых книг фотографию девочки-гимнастки, ничего бы не произошло. Но она копалась там, пока Никита варил утренний кофе, и прибежала к нему с фоткой в руках. — Какой классный снимок, Ник! — восторгалась она. — А лента будто выписывает сердечко. Вау! Это твоя знакомая? Никита вгляделся в фотографию. Девочка улыбалась открыто и весело. Короче говоря, тем же вечером он отыскал Сашу в социальных сетях и долго рассматривал её профиль. И обомлевал от того, в какую красоту превратилась маленькая птичка, разучившаяся летать. Она не сломалась, не опустилась на дно, как предрекала мама, — она выстояла, приобрела женственности и красоты. В её взгляде плясало пламя. Дыхание перехватило. Никита был обязан увидеть её вновь! 25. Почему-то, когда динамики ноутбука оповестили о новом сообщении, Сашино сердце остановилось. Всего на долю секунды, но она почувствовала слабый укол, потерла грудь. Без задней мысли открыла браузер. Повзрослевший Никита Герасимов смотрел на неё с картинки и улыбался дьявольской улыбочкой. А сообщение до безобразия простое, как если бы они с Сашей переписывались только в прошлом месяце: «Привет! Давно не общались. Вспомнил о тебе и решил написать…» И что ей на это ответить? «Привет, я тоже о тебе думала (по правде говоря, старалась не думать вообще). Что у тебя новенького?» — или что-то типа того в духе молодежных переписок? Или ответить серьезно: «Добрый день, Никита. Рада, что ты написал», поставить в конце суровую точку, а на вопросы отвечать односложно и безынициативно. Почему он вообще вспомнил о ней?! Разве о ком-то бывшем вспоминают просто так?.. Она трижды набирала и стирала сообщение, перечитывала его про себя и вслух. Отправила и сбежала от ноутбука, закрылась в ванной, умыла пылающее лицо водой. Никита задавал ей пустяковые вопросы: как дела, как жизнь, чем занимается, на кого поступила. Словно у них не было прошлого, от которого сводило левую ногу. Словно они не пережили первую любовь — одну на двоих. Саша отвечала, спрашивала что-то глупое и безобидное. Они проболтали до полуночи. «Я позвоню?» — вдруг написал Никита. «Да», — ответила Саша и уже потом вспомнила, что он не знает её номера. Тогда почему телефон, валяющийся на кровати, зазывно вибрирует?! Как он догадался?! Ах да, номер был в открытом доступе на страничке. — Привет, — хихикнула как школьница Саша. — Привет. Его голос вывел из равновесия. Подскочило давление, кровь прилила к щекам. Голос, полный иронии и нежности, заботы и отчуждения, тепла и безразличия. Голос, знакомый до слез. Голос, доводящий до исступления. Как она могла забыть его?! — Ты простыла? Очень уж сипишь, — сказал Никита, и Саша надсадно закашлялась. Какой же он дурак! Ту ночь она проплакала, обнимая подушку и перечитывая их переписку. А утром он пожелал ей хорошего дня — так маленькая девочка, когда-то закопанная глубоко-глубоко под маской безразличия, робко показала миру свое личико. 26. Они договорились пересечься в кафе-баре, и за два часа до встречи Саша ревела, перерывая гардероб. Всё не то! Старье, убожество, серость! Где же то платье, которое произвело бы впечатление? Такое, чтобы одного взгляда было достаточно для капитуляции. Чтобы он мгновенно понял: ей без него жилось отлично, и он очень многое потерял. А туфли, что делать с туфлями? На высоком каблуке она ходить не могла, а балетки или обувь на низком казалась ей недостойной Никиты. Она остановилась на строгой черной юбке и мятной блузе с цветочным рисунком по вороту. И каблуки одела максимально высокие, какие нашла — сантиметров семь. На запястье нацепила часики на тонком кожаном браслете — главный аксессуар деловой леди. Никита сидел за столиком у панорамного окна и смотрел в телефон, а Саша застыла, едва приметив его. Ноги подкосились. Так и пялилась через стекло на знакомый профиль и родинку у кадыка. Если бы он повернулся к окну — непременно бы увидел её и, скорее всего, назвал сумасшедшей. Но Никиту не интересовало ничто, кроме мобильного. Одетый в серую футболку, он выглядел невероятно: никакой костюм не сделал бы это тело более привлекательным. Весь рельеф, широкие плечи — у Саши затянул низ живота. Она пригладила волосы, заплетенные в косу, гордо подняла подбородок. Дверь распахнулась легко, колокольчик звякнул, извещая о новой гостье. Саша прошла прямо к столу Никиты и встала, не зная, как начать разговор. Он поднял глаза. — Здравствуй, — сказал, мило улыбаясь. — Тебе помочь? — Привет, Никит… Она плюхнулась напротив него, вперилась взглядом в закрытое меню, лежащее с краю. — Сашка?! — в тоне появилось неверие. — Ты ли это? Она развела руками, мол, какая есть. Не сногсшибательно красивая, но с определенным изюмом — так охарактеризовала её Ира. — Нет слов. Ты просто вау! — он присвистнул. Они болтали о полной ерунде и не могли наговориться. Никита изучал её — она ощущала цепкий взгляд, от которого волосы на затылке начинали шевелиться. Он источал нечто такое, из-за чего в Саше заворочались навсегда заржавевшие шестеренки. Туго передвигались, скрипели, застревали, но потихоньку начинали двигаться. Её сердце, оледеневшее навеки, отмирало. Никита пах терпким мужским одеколоном и мускусом, словно весь сотканный из чистой похоти. Саша едва держала себя в руках, чтобы не схватить его и не оттащить в туалет, где попросту раздеть и... Картинка так ясно встала перед глазами, что Саша покраснела. Никита принял это на свой счет. — Я тебя чем-то смущаю? — Его тонкие пальцы по-свойски коснулись её запястья. — Нет. — Саша осторожно отодвинулась. — Здесь как-то душно, не находишь? Она вся пылала, точно находясь в предсмертной горячке. Никита вдохнул воздух, помешанный с корицей и кондитерской посыпкой, и повел плечом: — Можем прогуляться. И они гуляли. Она держала его под ручку, будто имела на него, Никиту Герасимова, самого очаровательного парня на всей планете, какие-то виды. Левое колено тряслось от усталости, ногу свело. Тогда Саша попросту стянула каблуки, становясь меньше Никиты на целую голову. Он удивленно поднял бровь. — Ноги собьешь, — сказал с заботой. — Не переживай! Свечерело, а они бродили по набережной, наслаждаясь бурлением неспокойной реки. Другие парочки, такие похожие и совершенно другие, шли мимо, щебеча о чем-то своем. Одинокие люди курили, всматриваясь в закат. Голоса, лица, смех — всё смешалось этим ненормальным вечером в размытое пятно. Саша перегнулась через парапет. Высота вскружила голову. Если бы она умела летать — Саша бы непременно рухнула к ледяным водам, чтобы в последнюю секунду взметнуться ввысь. Никита оттянул её от ограждения, прижал к себе. Горячий, жаркий, такой родной, что перехватывало дыхание. — Ты устала, — не спрашивал, но утверждал Никита. — Поехали. — Куда? — уточнила Саша, хотя мысленно догадывалась. В этой квартире на девятом этаже, куда он внес её не руках точно жену, вещи стояли на прежних местах. Разве что Никита заменил телевизор в спальне на плазму и выбросил старые пейзажи, которые когда-то давно украшали коридор. После, уже отдышавшись, она разгуливала по комнатам и вспоминала. Она тут была всего несколько раз в отсутствие взрослых — Никитина мама почему-то невзлюбила Сашу. Почему, ведь та девочка из прошлого, хрупкая и совершенно безобидная, ничего ей не сделала? Но перед осмотром квартиры, едва войдя и не утруждая себя чаепитиями либо беседами, они с Никитой рухнули на двуспальную кровать, заправленную впопыхах, и долго целовались, не имея сил оторваться друг от друга. Он кусал её нижнюю губу, она постанывала от наслаждения, помешанного на отрезвляющую боль. Никита так изменился — совсем иной, не тонкокостный подросток, пытающийся казаться взрослее и строже. Настоящий мужчина, который прижал её к матрасу и не выпускал. Он тяжело дышал и рассматривал её новым взглядом, от которого Саша покрывалась волной мурашек. А потом Никита, посапывая, заснул, а Саша, выбравшись из его горячих объятий, вымылась и насухо вытерлась махровым полотенцем. Мамочки, то пахло ментолом! Как Никита, её Никита! Она сжимала полотенце и не могла отпустить его. Затем осмотрела полочки холостяцкой квартиры — ни единого следа присутствия женщины. Он одинок. Может, он тоже ждал её? Неспроста же написал и предложил встретиться?.. Саша кружилась, обнимая полотенце. Как же она была счастлива! Утром она встала с первыми лучами солнца и похозяйничала на кухне. К завтраку Никиту ждали бутерброды, блинчики и свежезаваренный чай. Он удивленно осмотрел стол, словно не понимая, откуда всё это, и пробормотал, целуя в висок: — Спасибо. 27. На него что-то нашло. Наваждение не иначе, потому как не могла обычная девчонка заставить Никиту восхищенно присвистывать. Сашка кардинально изменилась, из неказистой птички выросла в прекрасного лебедя. Всё то, что когда-то было недостатком: длинные руки, тонкий нос, худые плечики — превратилось в сплошное достоинство. Узкие лодыжки, высокая грудь, тоненькая шейка — Никита рассматривал её так, будто прежде не видел. И лишь заметная хромота напоминала о девчонке, с которой он когда-то расстался. Уже в кафе Никита понял: сегодня он с ней переспит. Проверит, как изменилась она под одежками, стала ли более раскрепощённой или не утратила былую невинность. Как оказалось после, Саша умудрилась собрать в себе всё необходимое для того, чтобы запомниться надолго: скромность, ранимость, наивность; но с налетом страсти, нетерпения, жажды обладания. Маленькая птичка, ставшая бизнес-леди, с обломанным крылом, но взглядом, от которого в Никите просыпались демоны. А утром Саша приготовила завтрак. Капец, ему никто из приходящих девиц не делал блинчиков — нельзя сказать, что Никита винил их за это. Он привык к тому, что женщина или уезжает раньше, чем он проснется (это касалось случайных знакомых из клуба), или остается в его доме, но не на правах хозяйки, а гостьи. Девушка может носить его рубашку, но не соваться в готовку. Разумеется, Никита поблагодарил Сашу и даже съел ради приличия два бутерброда, но нешуточно встревожился: она уже лезет в его личное пространство — что будет дальше? Неужели возомнила, что всё как раньше — они вместе, между ними любовь, и всё такое? Никиту разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, ему даже понравилась Сашина забота (в чем он, конечно, себе не признавался), но с другой — испугало. Ему двадцать лет, какие блины, какие серьезные отношения?! Саша уехала сама, вызвав такси — хоть где-то поступила правильно. Никита слонялся туда-сюда, как тигр в клетке зоопарка. Взвешивал «за» и «против». Но в итоге решил, что написать ей было крупной ошибкой. Не дай бог, девочка влюбится; а ему потом расхлебывать последствия. Он-то не готов кого-то любить, даже её, пахнущую карамелью и фиалками. К обеду позвонил единственный друг детства, с которым Никита не разорвал связь с входом во взрослую жизнь: Серый. — Давай нажремся? — сходу предложил тот. Никита почесал в затылке. — Нет, ну, конечно, давай, а причина? — Третий выкидыш за полгода, — коротко объяснился друг. — В семь буду у тебя. Они сидели в баре, пропахшем дешевым алкоголем. Курили, и едкий дым плыл по воздуху. Серый задумчиво стирал с запотевшего пивного бокала капельки влаги. Никита, решив разбавить обстановку тяжелого молчания, сказал: — А я пересекся вчера с Сашей Савельевой. Помнишь такую? — Серый покачал головой. — Стареешь, брат, я с ней зажигал года три. — Сашка?! — Широкие брови Серого взметнулись ко лбу. — Да ладно, и как она? — Нормально. Похорошела, приоделась, открыла свое дело. — Реально?! — Серый поднес к губам бокал и смачно отхлебнул. — Какой-нибудь салон красоты? Или школу танцев? — Интернет-магазин. — Никита взял гренку, но не обмакнул её в соус — задумался. — Вполне успешный, как я понимаю. Не знаю, Серег, она мне показалась совершенно новой, такой классной. А в итоге утром приготовила блины. — Короче, ты с ней переспал, — подытожил Серый. — Но тут она покусилась на твое личное пространство, и ты струхнул? Вкусные хоть блины? — Да черт его знает, я не съел ни одного. В горло не лезли… Не могу, думаю, съем — и всё, и у нас отношения. — А девчонка как среагировала? — Я постарался нежненько выпроводить её нафиг. Мне кажется, она даже не подозревает, что была выставлена за дверь. Ну не люблю я, когда они ошиваются у меня как у себя дома. Что за наглость? Я же после того, как залезть к ней в трусы, не прошусь починить что-нибудь по хозяйству или не предлагаю себя окольцевать? — Никитыч, а ты меня или себя в этом убеждаешь? — Серый прищурился. — Это же Сашка… Та Сашка, которую ты, помнится, искал. — Это когда было. Никита с горечью вспомнил, как разыскивал Сашу, как хотел извиниться перед ней. Но она куда-то переехала, не оставив своего адреса. Стерла контакты, а он тосковал без неё, задыхался. Нет! Он тряхнул головой. Это было давно и неправда. Ему никто не нужен, ему всего двадцать, и жизнь только начинается. А блины, черт возьми, это слишком серьезно! — Может, Аленку все-таки положить в военный госпиталь? — сменил тему Никита. — Я попрошу отца, он посоветует хорошего врача. — Ник, ты сам в курсе: не во враче дело. Нам сразу сказали, что из-за той неудачной операции плод может не прижиться, вот он и не приживается. — Серый стукнул кулаком по столу. — Кто б сказал мне в пятнадцать лет, что за один косяк мы будем расплачиваться годами. Никита закусил губу. Жаль Серого. Он-то остепенился, женился в восемнадцать лет и уже был готов к детям, да только ничего у них с Аленкой не получалось. Каждая её беременность заканчивалась на больничной койке. — Я не за советом пришел, — продолжил Серый, — а так, выдохнуть. Не могу находиться один, брожу взад-вперед и хочу выть как баба какая-нибудь. Сам ведь довел Аленку до такого, а расхлебывать ей. Она к маме уехала на выходные, а я лучше напьюсь в кабаке, чем буду дома. Поэтому давай просто нажремся, и всё. Они опять замолчали. А что сказать? Слова кончились, да и не нужны они были. Болтовней их проблеме не поможешь. Они выпили по три бокала пива и разъехались по домам. Встреча оставила горькое послевкусие. Дома Никита долго стоял под холодным душем, пытаясь если не протрезветь, то хотя бы избавиться от нехороших мыслей. Насухо вытерся полотенцем и пошел на кухню, где разглядывал блины так, будто они были произведением искусства. Съесть он их так и не отважился. На телефоне три пропущенных от мамы. Никита нехотя перезвонил, втайне надеясь, что время позднее, и мама уже спит. Увы. — Сын, я заходила вечером к тебе прибраться и нашла… — Ну что теперь? Трусы, волосы, чьи-то накладные ресницы? — Блины! Я мечтаю познакомиться с твоей девушкой! Ага, сначала «мечтаю познакомиться», а потом: «чтоб я о ней больше не слышала» и «неужели ты собрался покинуть меня, как твой папаша?» Отец ушел из семьи два года назад — и правильно сделал. Сказал, что больше не может терпеть склок и скандалов. И тогда мама переключилась на Никиту. Она лезла в его жизнь с поразительной наглостью, пыталась выведать, с кем Никита встречается — а после отвадить любую девушку от «своего ненаглядного сына». Никита ругался и обещал сменить замки, но не менял: квартира-то мамина, да и нехорошо это как-то, замки менять… Но решать за себя он ей строго-настрого запретил. Хватит, решила один раз. Он после расставания с Сашей похудел на десять килограмм. Как давно это было… Неужели действительно он переживал и волновался, искал и надеялся, худел и перечитывал её открытки? С другой стороны, мама жаждет увидеть ту, которая готовит Никите блины? Он плотоядно улыбнулся. Что ж, она познакомится. Сколько месяцев мама ежедневно, ежечасно повторяла, что Саша — ему не пара, что Сашу надо забыть. — С удовольствием, мам, завтра заедем, — пропел Никита и нажал на сброс. Затем он набрал номер Саши — та не ждала, кажется, ни гудка. Ответила сразу же радостным «Алло». Интересно, хоть кто-то спит этой ночью?! — Сашенька, — начал Никита, ковыряя ногтем угол стола, — не согласишься ли ты стать моей компанией на завтрашнем ужине с моей мамой? Она не нашлась, что ответить, только как-то неопределенно пискнула. Никита подождал. Ну же, решайся, что как маленькая! — Конечно. — Во сколько и куда за тобой заехать? Ты — чудо. Он записал адрес и, довольно усмехнувшись, накрыл блины тарелкой — завтра выбросит, а пока пусть лежат. Любопытно, узнает ли маменька ту неухоженную девочку, которой когда-то запретила появляться в их чистенькой, убранной квартире? Которая когда-то носила мамино дорогущее кольцо (интересно, сохранила ли Саша его)? И если да — что она предпримет? Сейчас. 28. Мы долго смотрим друг на друга. Родственные души говорят без слов, читала я где-то, чужие даже в разговоре молчат. Есть в этой фразе доля правды, разве что мы и близки, и далеки одновременно: когда мы говорим, не слышим друг друга; зато в его молчании я читаю отчаяние и ненависть. — Я бы тебя утопил где-нибудь, — признается Герасимов, начав бродить по веранде. — Ты просто неадекватная идиотка, раз пришла после всего, что натворила. Пожимаю плечами. — Пустые угрозы. Переехал бы меня вчера на машине, раз так. Почему вильнул в сторону? — Что? Что за бред? — он морщится. — И в мыслях не было тебя переезжать. Уж не знаю, кто на тебя вчера охотился, но явно не я. Ты мне чужие заслуги-то не приписывай, ага? У меня и без тебя проблем хватает. Не понимаю. Если в той машине сидел не Герасимов, то кто? Неужели случайность? Впрочем, а мало ли лихачей, которые проносятся перед самым носом и ещё сигналят, если человек идет, по их мнению, недостаточно быстро? Живот сводит сплошной судорогой. Я закашливаюсь. Герасимов беспокойно смотрит в мою сторону. Далась мне его жалость! — Раз уж ситуация патовая, — ничего себе, какие он слова знает! — и оба живыми и здоровыми мы отсюда не выйдем, — от этих слов у меня по спине бегут мурашки. — Расскажи вот что. Тебе понадобилось всего три дня? Вполне. В первый день разрушила репутацию, во второй — изгнала с учебы, в третий — унизила в глазах семьи. Оборвала все нити, которые были хоть сколько-то дороги этому бесчувственному ублюдку. Другое дело, что план мести зрел во мне долгие месяцы. Только открываю рот для ответа, как в сумочке заходится мелодией телефон. Полминуты, минуту, две. Он звонил и раньше, а теперь не останавливается ни на секунду — звонок за звонком. Герасимов морщится, но не подходит. Вдруг опять что-то с «Ли-бертэ»?! Звонить перестает, но приходят сообщения: одно за другим. А мы молчим, и время замедляется. Я зажмуриваюсь, надеясь как в детстве: всё исчезнет, испарится, пропадет. Герасимов, не выдержав, подлетает к сумке и, вывалив её содержимое на стол, хватает мобильный. Снимает блок. Как раз успевает к новому пиликанью — очередное сообщение. — Твою мать! — изрекает он, видимо, открыв текст. — Никит… — я хнычу точно маленькая девочка. — Что там?.. — Твоя подруга мертва. Её убили, — и добавляет на всякий случай: — Я тут ни при чем! Как убили? Кого, Иру? Или Леру? Мамочки, почему убили? Что произошло? Он кидает мне телефон, и я перехватываю его онемевшими пальцами. По веранде плывет горечь табака — Герасимов опять закуривает. Звонила Лера, и пишет тоже она. У меня холодеют поджилки, когда я вчитываюсь в крошечные буквы: «Саша, срочно ответь! У нас — беда!», «Саша, кто-то вынул из сейфа все наши деньги!», «Почему Ира не берет трубку?! Где вы шляетесь?!», «Саша… Ирку убили…» — Можно я позвоню? Герасимов ощущает безысходность, с которой я прошу об этой маленькой услуге. Последняя просьба жертвы, не более того. Он кивает. Лера отвечает сразу. Она ревет, и слова плохо слышны: — Сашка… Сашенька… Я позвонила, а мне… а она… Дом в крови… Говорят, убийство… А наши деньги… Мы разорены… Сашенька… Мне страшно… — Говори спокойно! — рявкаю я, подтянувшись на связанных ногах и стараясь сидеть прямо. Низ живота сводит, и не оставляет озноб — но я терплю. А она объясняет: днем её потянуло глянуть нашу отчетность. Зашла в офис, огляделась. Во-первых, её смутил испорченный диван. Во-вторых, наше отсутствие. И почему-то дернуло залезть в сейф, где мы храним основные накопления. В сейфе, припрятанном так, что, как нам казалось, его не найти — пусто. Она обзвонилась Ире — тишина. Позвонила мне — тоже. Уж было решила, что это мы нагрели её и слиняли со всеми деньгами, но тут ей перезвонили с мобильного Иры. Следователь заявил, что Ира мертва, и попытался допросить Леру. Та допрашиваться отказалась и, сбросив звонок, написала мне. Ира… Как же так… Ира… По щекам текут слезы. Я захожусь в истерике, скатываюсь в клубок на жестком диване и кричу. Вою, плачу. Захлебываюсь, задыхаюсь. Он поднимает меня за подбородок, смотрит долгим пронзительным взглядом. Отрезвляющая пощечина. — Успокойся. И, перекинув через себя, куда-то уносит. 29. Мы несемся обратно к городу. Скорость не вызывает былой паники — во мне не осталось того, что способно паниковать. Нервы выжжены дотла. Чувства отморожены ноябрьским холодом. Мое настоящее и будущее, мой «Ли-бертэ», моя свобода, кажется, разорен. Моя коллега — нет, подруга! — Ира мертва. — Почему ты помогаешь мне? — спрашиваю, потирая саднящие запястья. Мне нестерпимо холодно, и печка работает на максимуме. У него на лбу выступают капельки пота, но он не выключает отопление. Даже странно, неужели заботится о той, кого собирался расчленять в ближайшей лесополосе? — Потому что я любил тебя, дура. — Герасимов всецело принадлежит извилистой трассе и урчанию мотора. И неожиданно мне кажется, что он сроднился с автомобилем. Я никогда в здравом уме не восхищалась скоростью, но мне, обезумевшей от горя и непонимания, даже нравится, как Герасимов выворачивает руль, как тормозит на резких поворотах и как обгоняет полосу дождя. Любил… Но когда: тогда или сейчас, совсем недавно? Нет слова хуже, чем «любил». Оно убивает всяческую надежду. От чувств остался пепел, который человек кидает в лицо той, которую когда-то считал единственной. С Лерой мы встречаемся у отделения полиции, куда она всё-таки съездила для дачи показаний. Хотя, зная Леру, предположу, что именно она устроила допрос. На ней нет лица, губы трясутся, а тушь — невиданное дело! — потекла и лежит черным слоем под глазами. Я и сама, думаю, выгляжу не лучше. Герасимов остается сторожить в автомобиле, бросив напоследок: — Я за тобой слежу. Пускай следит. Так дальше спокойнее. Мы обнимаемся, и Лера ревет мне в плечо. — Саш, — выдает после, стерев сопли кулаком, — ты пахнешь… листвой? Непонимающе косится на мой помятый наряд в грязевых пятнах. Я развожу руками, мол, мне сказать нечего. Да и неважно это всё. — Расскажи, что произошло. — Иру не нашли, — рапортует Лера, хватая меня под локоток и отходя в сторонку от тропинки. — Соседи вчера вечером слышали, что она кричит и просит о помощи, но не проявили участия. А какая-то бабушка сегодня зашла к ней, всё-таки забеспокоилась — никто не ответил. Ну, бабушка и вызвала добропорядочных ментов. И вот. Саш, там весь коридор в крови. Сделают экспертизу, но сама понимаешь, случайностей не бывает. Они пока не называют её мертвой. Официально — пропавшая без вести. — Что ты сделала, что тебе это рассказали? — Деньги, милочка, деньги. — Она глубоко задумывается. — Звонил папа. Я попросила через его людей проведать обстановку: они осматривают наш офис. Наша фирма, мне кажется, мертва. Кто-то удалил клиентскую базу и данные по всем заказам. И деньги… Сейф пустой… — Утром кто-то взломал сайт, — добавляю я. — А Ире угрожали. Она звала меня, но я ничего не заподозрила. Лер, вдруг она мертва из-за меня?! Пытаюсь выстроить стройную цепочку, но звенья рушатся. Оглядываюсь на синюю «Мазду» и её водителя. Ощущаю на себе его цепкий взгляд. — Глупости, откуда тебе было знать, что всё взаправду. — Она закусывает ноготь. — А по поводу сайта… хм… вряд ли тут замешаны одни и те же люди. По словам Кирилла, взлом — дело новичка. Но из запертого сейфа новички не уносят всё… И база… У кого был доступ к ней, кроме нас? Нелепость… — Лер, а ты не считаешь случившееся спланированным? Посуди сама: деньги, база, угрозы Ире и её убийство. И мертва ли она? Раз нет тела, её могли шантажировать, и она сама открыла сейф. — Где она тогда?! — в потухших глазах Леры зажигается огонек. — Мы разберемся, — обещаю я. — Тебе нужно домой. Выпей успокоительного и постарайся расслабиться. Иру найдут, — добавляю: — живой, и с деньгами всё будет ясно. Базу наберем вновь. «Ли-бертэ» не рухнет. — А ты? Подбросить тебя куда-нибудь? — Нет, — хмыкаю. — Меня отвезет знакомый. Почему я не рассказала Лере, что моя жизнь висит на волоске? Может, потому что тогда Лера подумала бы на Герасимова. Но нет, это не он. Я вижу по нему, я читаю его, я слышу его мысли — он мог бы причинить боль мне, но не Ире. Возвращаюсь к своему палачу. Он напряжен, требует рассказать всё, что происходит. И я рассказываю: без единой слезинки или эмоции. Сухо, строго, по фактам. — Саша, послушай меня, — потирает виски. — Тебе и так придется несладко. Давай так: ты мне отомстила за молодость, я тебе заплатил за твою месть. И на этом разойдемся как нормальные люди? Но если еще раз появишься у моего дома — клянусь, я довершу до конца то, что не смог сегодня. Он сжимает кулаки. Я грустно улыбаюсь и под стон разбушевавшегося ветра ухожу прочь. Лучше бы меня прикончил Герасимов, чем завтрашний день. Ира мертва, компания загибается в муках. Ты сдохнешь через три дня, писал Герасимов. И был чертовски прав. 30. Никита наслаждался скоростью. В отличие от Саши, трясущейся, едва стрелка спидометра доходила до восьмидесяти километров, он чувствовал себя живым от ста и выше. Та авария доказала: судьба обожает играться, но пока ты у неё в любимчиках — тебе посильны любые повороты. Его старушка-«Мазда» разогналась и с ревом, полным ярости, пронеслась по проспекту, минуя светофоры. В голове гудело. Он отпустил Сашу, потому что не смог бы причинить ей вреда. Да и не только ей, если вдуматься, но ей — особенно. На секунду ему показалось, что сможет. Когда увидел на пороге своего дома — глаза застлала кровавая пелена. На импульсе увез из города. Но потом Саша заявила про ребенка… И в Никите замкнуло. Она не врала. Он знал запах её вранья, приторный до невозможности. А тогда воздух горчил. Да и без ребенка не смог бы… Те пять минут (Никита засек), что Саша провела на улице — он ходил по дому взад-вперед и выглядывал в окно: как она там, нормально ли ей. Хотел ведь наказать, заставить страдать, а страдал сам. Ребенок и звонки от Леры. И остекленевшие глаза Саши. Нет, сказал себе Никита. Высшее её наказание: существовать. Одной. Блин, как напыщенно и глупо, будто вздумал поиграть в богов. Никита скривился от собственных мыслей. Он вывернул руль, чуть не въехал в припаркованный автомобиль. Задумался. Надо восстанавливать свою жизнь: работу, учебу, связи. Но с чего начать? Его ненавидят все родные, кого он знал. Никита достал телефон. Пропущенный от Серого. В сердце кольнуло дурным предчувствием. Друг клялся, что никогда больше не наберет номер Никиты. — Сереж? — спросил, дождавшись, когда гудки сменятся тишиной. — Ник, Аленка беременна. От другого. Никита выругался. — Если ты о… — Нет же! — Серый прорычал. — Мы с ней переговорили, и оказалось, что не ты единственный побывал в её ласковых и нежных объятиях. Таких счастливчиков много. А от меня детей она никогда не хотела. Помнит тот аборт и говорит, что я ей противен. Ник, на кой она со мной жила? — А ты у неё спросил? Улицы поплыли. Никита тщетно пытался сконцентрироваться. Боль лучшего друга передалась ему — недаром дружили с начальной школы. А тот случай под Новый год, когда они с Аленой были пьяны и абсолютно несчастны, ничего не значил. Они оба раскаивались после содеянного, по крайней мере, Никите казалось, что оба. — Спросил, — выплюнул Серый. — Я чувак с квартирой, за которого она ухватилась, чтобы было не так тяжело подниматься в жизни. Дескать, ей в коммуналке с сестрами-братьями жилось не ахти, а я же увез в чистенькую хату — вот она и была признательна. И спала с другими! С фитнес-тренером, инструктором по вождению, — он принялся перечислять ледяным тоном, — тобой, однокурсником. — Серый… Никита не представлял, как закончить успокоительную фразу. Будь для друга Алена одной из многих, он бы назвал её крепким словцом и предложил выгнать пинком под зад. Но Серый любил свою Аленку до одури, наслаждался её вздохами, считал движения её ресниц. Любой каприз жены, пустяковый или глобальный, он исполнял моментально. Когда та захотела шубку, Серый, бедный студент, устроился грузчиком в ночные смены. Но шубку-то купил. Никита думал, что так любить невозможно, пока не познакомился с Сашей… заново. — Короче, Ник, забудь сказанное мной. Я-то думал, ты — предатель, а оказалось, сам пригрел под боком лживую тварь. Серый замолчал. — Что ты будешь делать? — С кем? С ней? Выставлю за дверь сегодня же, пускай едет хоть к родителям, хоть к любовнику, хоть на помойку жрать крыс. Никита другу поверил — тому будет сложно, но он совершит обещанное. — Если что — звони, — напомнил напоследок. — Ты тоже, — согласился Серый и нажал на сброс. Никита, остановившись, купил в продуктовом пятачке газированную воду и жадно пил её. Кровавая пелена не спадала — на душе было гадко, и пальцы, сжатые в кулаки, требовали расправы. Если бы не Саша и её «разоблачение» — Серый жил бы спокойно. Да, в неведении, но без встрясок. И Никите не приходилось бы в разговоре с другом держать дистанцию, потому что непонятно: простил тот его или только притворяется. У него не так много друзей, чтобы разбрасываться ими… А та ночь вдвоем с Аленой — черт, да он сам трижды проклял себя за то, как поступил. Напился до беспамятства и даже не понимал, что творит и с кем. Наутро вместе с осознанием пришел дикий стыд. Но не мог же он прийти к Серому и сказать: «Ты знаешь, я тут нечаянно переспал с твоей женой». Или мог?.. Когда лифт выпустил Никиту на его этаже, у двери уже сидела на чемодане Алена. Встрепанная и не накрашенная, она ковырялась одним ногтем под другим. — Ну, здравствуй, — не сказала, но прошипела по-змеиному. — Если ты думаешь остановиться у меня, — Никита кивнул на чемодан, — сразу нет. Плохая идея. — А у кого?! — Она подскочила. — Если бы не происки твоей бабы, я бы нормально существовала с Сережей. Но нет, он же заладил: объяснись, чем я тебя не устраивал, расскажи, что у тебя наболело. Давай к психологу сходим, — она скривилась, точно съела разом весь лимон, — он нам поможет… За что ты так со мной поступила… — И ты решила рассказать? Так сказать, добить парня. Никита оттеснил плечом Алену и вставил ключ в замочную скважину, но не провернул, намекая, что домой он войдет один. Жена Серого — настоящая, но практически бывшая, — мерила шагами общий коридор. Она изменилась, милая девочка с рыжими кудрями пропала, и на её место пришла взбешенная фурия, классическая стерва. — Да он меня взбесил! На кой ляд мне мужик, который вместо того, чтобы избить обидчика, лезет ко мне с нытьем? — То есть ты не виновата? — продолжил допытываться Никита. — С тобой — ни разу. Кобель не захочет… — Я был пьян и туп, признаю. Но в туалет себя затащил не я и лапал тоже не я. Мы оба виноваты, не отрицай этого. Но ты сама рассказала об остальных, я тебя за язык не тянул. Иди отсюда, Алена. Неужели можно так свыкнуться с ролью невинной овечки, что никто не заподозрит обмана? Алена продажная и грязная, а как изображала ангела… Впрочем, мать Серого с самого начала была против их отношений. Бабка, помнится, и вовсе на свадьбу не приехала. А Серый сказал так: «Кто против моей супруги — тот против меня» и подарил Алене свадьбу мечты, в которую вбухал баснословную сумму. — Ник! — она ухватилась за его локоть цепкими коготками. — Пожалуйста! Денек-другой! Мне некуда идти… Ник, не будь подонком! Я ношу под сердцем ребенка… Ага, чьего-то, да только не Сережкиного. Никита, скинув с себя пальцы Алены, щелкнул замком и, войдя внутрь квартиры, проворно закрыл дверь. Она трезвонила до тех пор, пока он не отключил звонок — следом верещала и молотила кулаками. Угрожала, обвиняла во всех грехах, клялась покончить с собой или исписать его дверь ругательствами. Никита врубил душ, залез под обжигающую струю воды и шум перекрыл вопли Алены. Он бы впустил её, но не сейчас — сейчас ему хотелось одиночества. Неужели все женщины такие, как она или Саша? Впрочем, нет. Они обе поломаны. Алену сломал аборт, Сашу — травма. Они — уже не люди. Пустые оболочки, наполняющиеся злобой. Можно ли вернуть тех, прежних девочек с наивными глазами? Или уже поздно? Никита представил, как сейчас корчится Саша, как ревет, поджав колени к груди. Как ей мучительно больно и страшно. И наверняка одиноко даже с Егором. Ему захотелось поехать к ней, встряхнуть и заставить жить. Но он смог задушить этот порыв на корню. 31. Егор не дома, но нестерпимо воняет его одеколоном. Тугой запах, крепкий, перенасыщенный. Его слишком много. Меня тошнит, но иначе, нежели день назад. С Егором пора расстаться. Разрушу его мир покоя, но не его вина, что он — пешка в игре, которую я проиграла. Проиграла, ведь Никита даже не стал меня добивать. Он способен на извращенное сострадание, а я — нет. Обычно меня раздражает уют в квартире Егора. Даже когда я въехала сюда с тремя чемоданами шмоток, здесь было чистенько. У каждой вещички своя полочка, белье разложено по ящичкам, те подписаны. Неужели холостяк способен забыть, где валяются его носки?! Я добавила в размеренную жизнь Егора хаоса. Порою забываю скинуть туфли или, раздеваясь, складирую одежду на стуле. Он ворчит и просит делать «правильно», но от самого этого слово — пра-ви-ль-но — меня воротит. Обычно, но не после двух ложек крепкого успокоительного, которое я купила в аптеке по пути домой. Мне уже не хочется повеситься или перерезать вены одним нажатием лезвия. Определенно, нам следует порвать друг с дружкой. Бездумно листаю Ирин профиль в социальной сети. Великолепная женщина, которая за два года оторвалась на десятилетия вперед. Знала что-то, и старалась жить на полную катушку. Вот она на слоне в Индии, вот в Китае, окруженная обезьянками. В фешенебельных ресторанах и клубах, попивая коктейли с экзотическим названием или дорогое вино. Ира меняла платья, скупала украшения. У неё не осталось любительских фотографий; она стерла подростковые снимки, едва смогла позволить фотосессию у фотографа, который берет пять тысяч рублей за час съемок. Мамочки, какая же она живая на этих снимках! И в сети была всего-то час назад. До меня доходит медленно. Невозможно! Час назад мы неслись по мокрому асфальту к Лере. Совпадение или… Ира жива?! Я набираю раз за разом номер её телефона — длинные гудки, срывающиеся в пустоту. Вою, обхватив плечи и впившись ногтями в кожу. Конечно, я наивная дура. Сколько раз бывало, что я целый день не имела возможности выбраться в интернет, а в статусе значится «онлайн»? Да миллионы. Ира мертва. Окончательно и бесповоротно. Но где её тело? Из раздумий выводит матушкин звонок. Отвечать или забить? Добавить мать в черный список и никогда больше не слышать её скрипучего голоса? Кто она мне, в самом деле? Ладно, последний шанс. — Сейчас же приезжай! — В голосе матери истеричные нотки. Она вешает трубку, едва я открываю рот для вопроса. Укол в сердце, не хватает воздуха. Мать никогда не зовет меня к себе просто так. Неужели случилась какая-нибудь трагедия и наверняка по моей вине? А вдруг Вадика похитили и требуют выкуп или угрожали маме? Да, ни с матерью, ни с братом у меня не сложилось теплых чувств, но они — моя семья. Всё, что осталось. И если ними произойдет беда — я себя не прощу. Такси подъезжает спустя пять бесконечно долгих минут, за которые я успеваю представить десятки мучительных сцен пыток. От успокоительного пошатывает, и на нетвердых ногах я добираюсь до машины. Водитель осматривает придирчиво, даже с презрением. Считает меня пьяной идиоткой, которая посреди недели едет к какому-нибудь бывшему, чтобы излиться ему в плечо от бесконечной любви? Или мне так кажется? Расплачиваюсь. Выбегаю. Хромая нога вновь подводит. Падаю как подкошенная. И так, стоя на одном колене, и реву от бессилия. В окнах маминой квартиры горит свет — мне туда. Меня ждут. Меня попросили срочно приехать. Тогда 32. Для ужина Саша нарядилась в белое платье по колену и напоминала… невесту. Подошла к ожидающему у машины Никите, вся такая невесомая, легкая, в босоножках на завязках. Мазнула поцелуем в щеку. Аромат духов впитался Никите в кожу. Он стряхнул наваждение. Она окончательно изменилась, от той девочки-гимнастки не осталось ни одной черточки. Саша даже улыбалась иначе, одними краешками губ, а не во весь рот, и смотрела с толикой настороженности. — Присаживайся, — он галантно открыл ей дверь и помог забраться на переднее сидение. Саша осмотрелась и, тронув «вонючку» в виде шарика, хихикнула: — Как мило! Никита неопределенно повел плечами. Ну, может, со стороны и мило — ей виднее. — А твоя мама… она… — Саша прикусила губу. — Раньше она не жаждала со мной общаться. — Глупенькая! — Никита вырулил с переулка на шоссе. — Столько лет прошло. — Ты не сказал, кто я такая? — с неожиданной серьезностью спросила Саша. — Нет. — Ник, — она опустила взгляд, — не говори, ладно? Раньше я не сильно ей нравилась. — Она провела пальчиком по окну. — Можно мы познакомимся заново? Нет, если она, конечно, вспомнит… Саша задумалась. — Ничего не скажу, — пообещал Никита. — Мало ли на свете Саш. — А как ты меня представил? — Своей девушкой. Она приложила ладошки к губам, а Никита довольно усмехнулся. Растаяла. Мама ждала их на другом конце города у накрытого, как для праздника, стола. На белоснежной, в цвет Сашиного платья, накрахмаленной скатерти высились тарелки с разносолами, салатами, как экзотическими типа курицы с ананасами, так и с привычным Никите «Оливье», которое у мамы получалось просто божественным. Бутылочка шампанского стояла на краешке стола, запечатанная и запотевшая, недавно вытащенная из холодильника. Это алкоголь для дам, специально для находящегося за рулем Никиты мама выставила компот собственного приготовления. Короче, к встрече подготовилась — будь здоров. Саша застыла в проходе, когда увидела всё это великолепие, играющее хрустальными бликами при свете электрической люстры. Мама кинулась к Никите, зацеловала его в обе щеки, и, наконец, обратила внимание на Сашу. Глянула придирчиво. О да, так умеет только мама: посмотреть на человека так, будто он — товар в магазине, причем уцененный и не очень-то качественный. Но Саша, к удивлению, взгляд выдержала и представила, улыбнувшись: — Александра. — Анастасия. — Анастасия Федоровна, — поправил Никита. Мама надула губы. В последнее время она окончательно заделалась кокеткой, и нельзя сказать, что Никите такая перемена нравилась. Мать — на то и мать, чтоб всегда быть женственной, взрослой и строгой, а не девочкой с косичками. Но ладно, после развода ей тяжело, можно и понять… Когда отец ушел из семьи, мама с ума сходила. Первые недели наведывалась к Никите ежедневно и требовала внимания. Потом уехала на юга, отдохнула и внезапно осознала, что она ещё очень даже ничего. С тех пор она красилась ярко, хохотала в голос, ежедневно обустраивала свою жизнь, впрочем, когда дело касалась Никиты — становилась любящей мамой, способной приготовить целый стол яств. Они расселись по своим местам, причем злодейка-мать специально рассадила Сашу и Никиту по разные стороны стола, а сама уселась в центре. Скрестила руки в замок и посмотрела загадочно: — Как давно вы вместе? — Кажется, целую жизнь, — опередил Сашу Никита. — Всё так плохо? — притворно ужаснулась мама. Саша залилась краской, становясь похожей на себя маленькую, ту нескладную девчонку с пучком волос и наивными глазищами в половину лица. — Мам! — одернул Никита. — Прекращай! — Извините-извините. Не стесняйтесь, кушайте. Саша на еду не налегала, положила ради приличия всего понемножку, а вот оголодавший от холостяцкой жизни Никита ел жадно и много. Уплетал за обе щеки. Мама пока молчала, но наверняка продумывала миллион каверзных вопросов. — Очень вкусно, — отозвалась эхом Саша. Мама по-королевски важно кивнула. — Сашенька, а ты готовишь? — Немного, если честно. — Саша ковырнула вилкой помидор. — Не успеваю. — Что же мешает юной леди заняться кулинарией? Всё, мама начала глумиться! Никита глянул на соперниц. Уже пора вмешиваться или пока это обычный женский разговор? — Учеба и работа. — Кем же ты работаешь? Продавец-консультант или кем нынче подрабатывают студентки? — У меня свой бизнес. — Саша выдержала новый взгляд, из-под изогнутой брови, и ответила своим взглядом, становящимся более жестким, лидерским. В ней проснулась бизнес-леди. — Занимаюсь с подругой продажей женской одежды. Кстати, у нас есть последняя коллекция этой фирмы и могу сказать, что дизайнеры отлично скомбинировали сочные расцветки и классические фасоны. Если хотите, я как-нибудь покажу каталог. Там есть вещички, которые сложно отыскать в магазинах. И указала на голубенькую кофточку в рюшках, в которую была одета мама Никиты. Опа, третий мамин взгляд — заинтересованный. Никите это начинало не нравиться. Враждующая с Сашей мама — это плохо, но в качестве её подружки — ещё хуже. Он поерзал на стуле, враз ставшим неудобным и жестким, и попробовал сменить тему: — Мам, отменный «Оливье»! Но мать вовсю увлеклась общением с Сашей. Спрашивала про родителей и учебу, про идею бизнеса, хвалила и одобрительно хмыкнула. В общем, вела себя крайне необычно. Никите оставалось лишь молча жевать и сохранять хоть какую-то иллюзию контроля. Саша отвечала вскользь, о юности не рассказывала, о их отношениях — тем более. После Саша, не погнушавшись, направилась мыть посуду, а мама — раскладывать десерт. Никиту они бросили совсем одного, и он посидел немного за столом, а после по стеночке добрался до кухни и прилип ухом к двери. — Вы давно знакомы? — любезно и, что важнее, приветливо спрашивала мама. — Можно сказать и так. — Саша, хм, Саша-Саша-Саша. Не помню тебя, к сожалению. Всё, хватит! Никита с ноги распахнул дверь. — Вам помочь? — и нагло улыбнулся. — Нет-нет! Никит, а сфотографируй нас с тортиком? Мама покрутила и так, и этак самодельный торт с розочками, неотличимый от покупного. — Мам, ты прекрасно помнишь, я не снимаю. — Но почему? — удивилась Саша, отвлекаясь от намыливания тарелки. Почему? Не тянуло его, и всё тут. Раньше, в детстве, фотографировать гимнасток было круто. Ловить их дыхание и улыбки, искать ракурсы, в которых тела смотрелись грациозно, а не изломанно. Та же Саша в юности была шедевром. Нет, она и сейчас неплохо, но не произведение искусств. Хотя, если присмотреться… Никита мотнул головой, и Саша расценила его жест как нежелание говорить. Они уезжали ближе к полуночи, разморенные и уставшие. А Никита ещё и напряженный донельзя. Несколько раз он выручал Сашу во время неловких вопросов (например, когда маме захотелось знать причину хромоты) и устал всегда быть начеку. — Мне нравится эта девочка, — напоследок мама погладила Никиту по небритой щеке. — Она подходит тебе. Береги её. — Мне рано жениться, — почему-то буркнул Никита, хотя никто его о женитьбе и не спрашивал. — Ты и не женись, кто тебя заставляет. Но держи поближе к себе. Понял? Если он что-то и понял, то только одно: женщину легко подкупить одеждой. А впрочем, в сложившейся ситуации много плюсов. По крайней мере, у Никиты появилась девушка, которую можно водить к маме и не бояться, что она ляпнет какую-нибудь гадость. И всё-таки в ней сегодняшней что-то было. Едва уловимое, тянущееся шлейфом, но живое, настоящее, привычное. И дыхание её, и влажные губы, и длинные ресницы. Раньше она казалась миленькой, а нынче — возбуждала до головокружения. В лифте Никита прижал Сашу к стенке, не страшась заляпать белизну её платья, и прохрипел: — Поехали ко мне?! Она пискнула в ответ нечто невразумительное, слабо похожее на «нет», да никто её и не слушал. Женщине необязательно говорить. Её губы предназначены для иного. 33. Саша догадалась, что вместе с ней к Никите ходит кто-то другой, на второй месяц их «отношений». Соперница пахла ландышем и красила губы губной помадой, которую забыла на той самой полочке в ванной, куда Саша клала свои контактные линзы. Ладно бы один ландыш — подумала бы, что им душится мама Никиты. Но ярко-алая, кровавая губная помада молодежной марки — вряд ли утонченная женщина, носящая классику, купила такую. Саша покрутила помаду в пальцах и даже понюхала её. Пахло жевательной резинкой. В целом ведь всё было нормально. Никита разрешал приезжать к нему, иногда даже с ночевкой. Да, порою пропадал на день-другой, зато к маме они съездили аж четыре раза. Саше казалось, что это знак. Судьба свела их вновь, и теперь Никита настроен решительнее некуда. Впрочем, ну помада и помада. Может, однокурсница забыла или коллега по работе. Мало ли кто забегал к нему на минутку? Саша откинула со лба челку и успокоила колотящееся сердце. — Ник, к тебе кто-то заходил? — уточнила на всякий случай. — Ага, а что? — откликнулся тот. Саша выдохнула. Из отражения на неё пялилась безумная девица, готовая ревновать мужчину хоть к помаде, хоть к запаху. Ну нельзя же так! С Никитой Саша становилась сама не своя, вся деловая хватка, всё спокойствие, весь рационализм пропадал, стоило ему оказаться рядом или поцеловать во впадинку ключицы. — Да она забыла помаду. Саша на ладошке вынесла «улику» к Никите, который сосредоточенно изучал бумаги по сделке в кабинете. Саша уже знала, что он работает по знакомству в крупном холдинге, связанном с банками, и скоро, если повезет, ему поручат первую крупную сделку. Главное — набраться опыта. Никита моментально забрал помаду из рук Саши и выбросил её в мусорную корзину, стоящую под столом. — Но… — Да по делам ей. Это Аленка! — Никита вздохнул. — Она вечно что-нибудь забывает, когда приходит с Серым, а мне потом перед тобой краснеть. Надеюсь, не ревнуешь? Никита прижал её к себе, и Саша растаяла в крепких объятиях. — Ни капельки. — Вот и здорово. Он коснулся своими губами её губ. Вначале осторожно, будто впервые, а затем жадно. Их идиллию, грозящую перерасти в страсть, прервал телефонный звонок. Никита ответил и после долгой череды «Ага-ага-ага-ага» сказал: — Выезжаю! — и добавил Саше: — Покарауль меня тут часик-другой. У нас один клиент наклевывается, меня пригласили посмотреть, что да как. — Конечно, покараулю! — Саша плюхнулась на краешек рабочего стола. — Буду ждать тебя, о, господин. Не облажайся! Она засмеялась, и он чмокнул её в нос, а затем быстренько собрался и уехал. Первые полчаса Саша честно караулила. Протерла пыль на книжных полках, взбила подушки. Она не отличалась особой чистоплотностью, но прибираться у Никиты — совсем не то же самое, что убирать свой бардак. К его дому она относилась с трепетом. Но после того, как Саша заварила чай с жасмином, в ней что-то замкнуло, не иначе. На цыпочках она прокралась к ноутбуку, который Никита обычно выключал, но тут по чистой случайности оставил включенным и незаблокированным. Залезла в социальную сеть, где он чаще всего зависал. И начала читать все его сообщения подряд. Их было много, разных, однодневных, которым он писал: «Вчерашняя ночь была огонь!» Конечно, все они случились до Саши, но сам факт. Он спал с десятком девушек. Он описывал их во всех подробностях Серому и каким-то незначительным приятелям. Он называл их давалками. А потом появилась Саша. Её он удостоил иным прозвищем — хромоногая. Всего единожды, когда обсуждал с каким-то незнакомым Саше товарищем. Чтение затянулось до позднего вечера. Саша пробила все диалоги по запросу «давалка» и «хромоногая». Что ж, давалок у Никиты было не счесть, а хромоногая — одна. Хоть в чем-то Саше повезло стать единственной. Оказалось, что её несовершенство выводит Никиту из себя: с Сашей не сходить в клуб, не прогуляться по парку. Так вот почему он не знакомил её с друзьями! Стыдился краснеть перед ними, а совсем не потому что «у него совсем нет друзей». И это всё гадкое, грязное он писал в первую неделю отношений, когда Саша порхала в облаках от счастья! Слепая любовь боролась в Саше с ненавистью, поднимающейся из груди. Сильнее прочего её задело именно то, как Никита её называл. Будто бы хромой она стала не по его вине? Ту роковую аварию они не обсуждали, Саша считала, что Никите и самому тяжело вспоминать и видеть последствия. А он, получается, глумился над Сашей, которая, видите ли, досталась ему с дефектом. Потом, спустя неделю или две отношений, сообщений про давалок или хромоногую не было. Видимо, в Никите кончилось даже презрение, и он перестал описывать парням то, как бесплатный секс с доставкой на дом по имени Саша сам прискачет, сам себя разогреет и ещё будет рад, если его не выгонят. Заявись Никита домой в тот момент, когда Саша захлопнула крышку ноутбука, она бы непременно расцарапала его наглую харю. Но он где-то загулял, и она уехала в полнейшей тишине, забыв защелкнуть дверь на замок. В общежитие, где Саша жила даже после подъема бизнеса, она воротилась за полночь. Никита так и не приехал, даже не позвонил — наверное, развлекался с одной из многих. Сейчас. 34. Я вваливаюсь на седьмой этаж, прижимаюсь всем телом к входной металлической двери и до одури боюсь нажать на звонок. Что ещё произошло?! Нерешительно давлю на кнопку, но мама отворяет дверь сразу же, будто караулила в прихожей. Она втаскивает меня внутрь. Лицо заревано, глаза красные, губы дрожат. Краем глаза я примечаю Вадика, который при виде меня перебегает из ванной в спальню и громко хлопает дверью. То ли мне показалось, то ли у него здоровенный синяк на всю правую половину лица. Здесь неуютно. Я побывала в этой квартире, язык не поворачивается назвать её домом, всего единожды. Помню, как мама позвала к себе в гости вскоре после бабушкиных похорон. — Доченька, — неожиданно тепло завела она телефонный разговор (а иные после смерти бабушки у нас случались всё реже), — заедешь к нам с Вадиком, а? У меня тогда зажглась надежда, дескать, мамочка в тяжелый для всех час решила воссоединить семью. Я приехала со свежим тортиком из кондитерской, довольная донельзя. Дальше кухни меня не пустили, даже не показали, где туалет с ванной. И торт, кстати говоря, не разрезали, а убрали в холодильник. Без меня, что ль, есть собирались? Мама кинула в мою кружку пакетик чая, а сама не пила вовсе. Я не почувствовала себя гостьей, а если и почувствовала, то нежеланной. Будто приперлась по своей прихоти и отвлекаю мать от каких-нибудь крайне важных занятий. — Дочь, — мама побарабанила пальцами, унизанными кольцами, по кухонному столу, — бабушка оставила тебе квартиру, так? Глупо отрицать очевидное, и мама продолжила: — Замечательную просторную двушку, в которой тебе наверняка одиноко. Что есть, то есть. Я тогда подумала: неужели мама предложит жить с ними?! — Ты понимаешь, что доля в ней принадлежит Вадику? — Вообще-то не понимала, о чем собралась заикнуться, но договорить мне не дали. — Посему рациональное предложение таково: тебе достаточно комнатушки в коммуналке, а остальные деньги от продажи квартиры отдашь нам. — От какой продажи?.. — Скорейшей! Незачем медлить, документы можно оформить в два счета. — Мам, но я не собираюсь продавать бабушкину квартиру. Тогда ещё я не понимала всей глубины эгоцентризма этой женщины и думала, что мы просто не нашли общий язык. Да какой там язык! Мама слышать меня не желала, перебивая на полуслове. Жаловалась на то, как тяжко Вадику живется в десятиметровой комнатушке, ему бы свою студийку, пусть и маленькую, пусть и на окраине. А я всё пыталась что-то объяснить про бабушку, про память, про то, что не хочу в комуналку. Уехала я спустя час «гостеприимной» беседы и больше приглашена не была. И вот теперь я тут, вжимающая голову в плечи и ожидающая худшего. С тех пор мама сменила одни новомодные картины другими, перекрасила коридор из розового в персиковый, поставила шкаф с зеркальными стенами — но в целом обстановка та же, совершенно не дружелюбная, лишенная малейшего уюта. Чужая. Мама надрывно заявляет: — Вадика избили! — Как?! — я охаю. — Тебе лучше знать, — она заходится в рыданиях, грозящих перерасти в полноценную истерику. — Это же ты… — Что я? — Всё ты! — Я избила Вадика? Не решаюсь даже стянуть сапоги или верхнюю одежду, хотя в куртке жарко так, что вспотела спина. И голова кружится от страха. Неужели он пострадал из-за меня... Мама качается из стороны в сторону как маятник и подвывает. — Ты — заказчица! Ты должна нам за физический и моральный ущерб! — Чего?.. — Он всего-то пошутил, мой маленький мальчик, а ты натравила своих бандюганов! Если бы не его просьба, я бы уже позвонила в полицию. Тут я начинаю понимать, что меня позвали с какой-то не совсем очевидной целью. Откуда у меня бандюганы? И нет, Никита здесь точно ни при чем — зачем ему бить братца, к которому я не испытываю совсем никаких чувств? Вразумительного ответа я не получаю и, стащив-таки обувь, стучусь в комнату Вадика. — Нет! — отрезает он из-за двери. — Свали! — Открой! — Пошла вон! Я дергаю за ручку, и дверь поддается. Влетаю в спальню и… Передо мной чудесная спаленка, некогда отремонтированная для любимца мамы и папа. Обои в машинках и самолетиках, на правой стене развешены три сиротливые грамоты, меж которыми наклеены самодельные открытки с поздравлениями. На каждой без исключения большими буками «Сыночку от мамы!» В этой спальне много детских вещей, даже кровать кажется маловата долговязому Вадику. А на потолке расклеены вырезанные из золотистой бумаги звезды. Не знаю, почему, но мне хочется рыдать. Хозяин сидит, уставившись в огромный компьютерный монитор. На экране мелькают кадры какого-то сериала, и гнусавый одноголосный перевод забивается в уши. Вадик нарочно отворачивается от меня, едва я появляюсь на пороге. И да, на лице у него синяк, а нижняя губа рассечена. В комнату забегает мама, которая с поразительным упорством пытается выпихнуть меня наружу. Дергает за рукав, ревет, требует убраться, иначе… да-да, она вызовет полицию. — Объясните же, что происходит! Вадик машет рукой. — Я хотел пошутить, а ты, гадина, шуток не понимаешь. — Как пошутить?! О чем ты? — Твой сайт! Мама сказала, что ты мне отказала, я попросил друга, ну он и пришел ко мне взламывать. Мы чуть-чуть прикольнулись, но не всерьез же. А сегодня меня отловили какие-то бугаи и передали привет от твоей фирмы бабских вещичек. — Ты заказала родного брата! — заканчивает мама, вновь норовя преградить мне путь к любимому сыночку. Картинка складывается, и я захожусь в гневе. Так это он сломал наш сайт?! И, наверное, он же удалил клиентскую базу? Или нет, база не относится к сайту?.. В любом случае, я окончательно дезориентирована. Почему брат так поступил? Из-за какого-то отказа? Да какой он мне брат? Никто! И мать — никто! Мать даже сильнее никто, чем Вадик, потому что она должна была быть самой родной. — Ты легко отделался, — ледяным тоном заявляю я, подходя к брату — маму я оттолкнула к стене. — Вторая такая шуточка, и тебе переломают все кости. Пальцы касаются его лица, а ногти впиваются в подбородок. Вадик перехватывает мою руку, но во мне просыпается небывалая мощь. Я рычу как тигрица и вырываюсь. Выбегаю в прихожую, где без сожаления скидываю одну из картин со стены. Как же меня бесит этот идеальный пасторальный пейзаж в лучах солнца! По коридору разлетаются стекла. — Я пожалуюсь в полицию! Если бы твой отец видел тебя… Это мать, в которой внезапно проснулась нравоучительница. — Да хоть президенту пиши, мне начхать. И прекрати стращать меня отцом, которого у меня никогда не было. Ты какого имеешь в виду? Который бросил тебя с младенцем на руках или который сдох? Воспоминания, которым я не придавала значения в детстве, ломятся в черепную коробку. Вот бабушка просит у мамы денег на костюм для занятий — а та отказывает, ссылаясь на авитаминоз у Вадика. В детстве я думала: «Правильно, нельзя, чтобы мой брат болел». А теперь понимаю, какую корыстную дрянь судьба дала мне в родительницы. Когда я сама грипповала, и бабушке не хватало на антибиотики — мама не дала ни копейки сверху. Я лечись народными средствами. Она всегда была ко мне холодна, что бы я ни делала, как бы не старалась ей понравиться. А я прыгала вокруг этой женщины зайчиком, звонила ей каждую неделю, дарила подарки. Зачем?.. Кажется, психологи называют это серьезным отклонением. Такое безудержное желание понравиться кому-то, кто ради тебя и пальцем не шевельнет — это плохо, это болезнь. Что ж, я потихоньку начала излечиваться... Мать сжимает грудь рукой. — Вадик! Выведи ее, умоляю! Или нет, не трогай эту сумасшедшую. Она тебя покалечит! Я влезаю в сапоги, топчу ненавистный пейзаж каблуком. — Не стоит усилий, я уйду сама. Вадик, кстати, из спальни так и не вылез, зато мать вооружается связкой ключей. Что, собирается отбиваться от родной дочери? Хотя какая я ей дочь. У мамы всегда был один ребенок, любимый сын, комнату которого она украшала, которому дарила миленькие открытки, с которым лепила на потолок картинки звезд. — Ты вообще помнишь, чем я занималась? — выбежав в общий коридор, спрашиваю довольно миролюбиво. — В детстве, я имею в виду. Она на миг становится нормальной. — Да как ты смеешь! Гимнастикой! — Какой? — уточняю язвительно. — И какое упражнение было моим любимым? Она замолкает. В этой женщине на мгновение просыпается мама. Я чувствую, как она расцветает где-то внутри, как горько плачет, неспособная пробиться сквозь толстую броню эгоизма. — Обычной… Какое это имеет значение? — Танец с лентами, — чеканю на прощание. — Кстати, гимнастикой я уже не занимаюсь. Попала в аварию в пятнадцать лет. Ах да, ты, наверное, слышала. Правда, почему-то не навещала в больнице. Всё, бывай! Хлопаю дверью и уезжаю на лифте. Это конец. Обрыв. У меня нет ничего, вся жизнь сгорела дотла, и чернеющий остов надежд уже даже не дымит. Всё, чем я дорожила, стерто в пыль. Я выбегаю на оживленную дорогу и, завидев желтые фары, похожие на кошачьи глаза, бросаюсь под них. Свист тормозов. Перед глазами плывет. Боль уходит… Тогда. 35. В ту ночь, после первой в своей жизни настоящей сделки, когда аромат победы ещё туманил рассудок, Никита заехал в круглосуточный цветочный магазин. В холодном зале, заполненным букетами, стоял аромат роз: и сладкий, и горький, и пряный. Никита, не раздумывая, купил самый роскошный букет. Двадцать пять алых роз, повязанных розовой лентой, он вез домой, и в салоне пахло нежностью. Только сейчас — не сегодня, но буквально неделю-другую назад — он понял, как жизненно необходима ему Саша. Она что-то изменила в цинике и реалисте, в которого деградировал повзрослевший Никита. Добавила в его жизнь гармонию. И да, она пекла невероятные блинчики! Всё в нем противилось некстати нахлынувшей любви. Он же взрослый мужчина, будущий банковский служащий, который будет ходить в отутюженном пиджаке и покорять девушек одной улыбкой. А тут Саша. Первые недели он пытался представить её как нечто несерьезное, друзьям о ней рассказывал мало и только плохое. А потом понял, какой он идиот. Да черт с ними, с предрассудками! Каким же он был придурком, когда, развесив уши, послушал мать и бросил Сашу. Зачем? Чего испугался? Хромоты?! Никита не мог сказать точно, что изменилось. Просто одним утром он встал раньше её и глянул на нахмуренные брови, на лебединую шейку, на проступающие вены. Никита даже взялся за фотоаппарат и щелкнул спящую Сашу в рассветных лучах. Впервые за несколько лет он фотографировал! Саша поморщилась от лучика солнца, скользнувшего по её лицу. И Никита понял абсолютно точно: он любит эту девушку. Опять. Но теперь по-настоящему, без каких-либо «но». Любит не её грацию, а всю, до самых кончиков. А вчера к нему нагрянула одна из давних пассий, которой внезапно приспичило любви и ласки. Никита из приличия пригласил её в квартиру, но в нем ничего не шевельнулось при виде округлых бедер и призывно закусанной губы. — Извини, но нет, — сказал он, едва она попыталась впиться в него поцелуем. — Могу предложить чай. Тонюсенькие брови пассии взметнулись ко лбу. — Ты спятил? — Почти. Почему-то она разревелась, хотя совсем недавно заявляла, дескать, у них отношения свободные, никто никому ничего не должен. Но на отказ отреагировала как обычная девчонка. Впрочем, умылась и убралась восвояси, отказавшись от предложения по старой дружбе подвезти до дома. А сегодня Саша нашла её помаду. Потому-то он решил загладить вину, да и просто поблагодарить Сашу за то, что она есть. Да вот незадача: она не дождалась, ушла. Более того, дверь оказалась не заперта, будто она выбежала на минутку. Никита на всякий случай выглянул на лестничную клетку — пусто. Где она? Что-то произошло? Телефон выключен или вне зоны действия сети. Никита поехал к ней в общагу. — После одиннадцати посещения запрещены, — гаркнул из будки охранник на проходной. Никита молча протянул тысячную купюру. Охранник открыл турникет. Никита молотил в дверь, но Саша не открывала. Может, не дома? А где? Всё ли с ней хорошо? Он выбежал на улицу, глянул в её окна — там не горел свет. Всю ночь Никита провел без сна, трезвоня Саше. И на утро она подняла трубку и каким-то потухшим голосом сказала: — Мне совсем некогда, я временно не в городе. Давай потом? Никита хотел спросить, что произошло, но не успел — его фраза досталась коротким гудкам Конечно, он написал ей смс, где попросил отзвониться сразу же, как появится возможность. На сердце было неспокойно. А розы завяли на второй день, склонив почерневшие бутоны. 36. Семнадцать пропущенных. Саша отбросила телефон как змею. Прочь от неё! Ту ночь она прорыдала в подушку. Так, чтобы не услышала Ира, беззвучно, хватая воздух ртом и задыхаясь от разрывающей грудную клетку боли. А утром попросила так называемый отпуск. Да, у них завал, да, магазин расширяется, да, без Саши не обойтись — но она не в состоянии работать. Что с ней? Заболела. Ира всё поняла и настаивать не стала. Посоветовала поскорее выздоравливать и принесла успокоительных капель, от одной ложки которых у Саши перед глазами поплыла комната. Ядреная вещь! Саша выпила полрюмки капель, закусила огурцом. И даже смогла ответить Никите на звонок. Зачем она это сделала? Да черт его знает! Хотела услышать его голос… В последний раз… Возможно, изменяй он ей — она бы простила, научилась жить с мыслью о том, что где-то есть и другие любимые. Ну и что, он же с ней. Но то гадкое прозвище — его невозможно было выветрить из памяти. Неужели Никита думал, будто Саше нравится быть уродиной? Брести, переваливаясь, носить низкий каблук, не уметь ходить элегантно и женственно? Она смотрелась в зеркало и видела ущербного человека — с самого дня аварии. Но он… от него Саша ожидала поддержки. Не за ноги же он её любил в детстве? Или за них? Если вдуматься, Никита всегда восхищался гимнастикой. Он не восторгался ничем столь же сильно, как перекатами, изгибами, поворотами. Был готов фотографировать вечно то, как Саша танцует. А когда она «испортилась» — о танцах не могло быть и речи. Получается, он любил не её саму, а выдуманную им девочку-гимнастку? И его письмо, подозрительно гладкое, написанное будто под диктовку. Со всеми запятыми и сложными оборотами. Ему явно кто-то подсказывал. Раньше Саша даже не задумывалась об этом, а теперь, перечитывая залитый слезами текст, понимала: наверняка не обошлось без матери Никиты, ну и без его собственного желания тоже. Дважды за тот день Саша забиралась на подоконник. Весенний ветерок трепал волосы, заигрывая с Сашей, а она глядела вниз и мечтала испытать хоть какое-нибудь человеческое чувство. Там, внизу, на крыльце общежития курили студенты, хохотали над чем-то своим, целовались при встрече и прощании. А Саша нависала над ними безжизненной статуей. Она не боялась ни полета, ни падения. Готова была шагнуть прямо так, в спортивных шортах и белой майке. Не накрасившись и даже не смыв с кожи вчерашнюю тушь. Упасть под ноги студентам, переполошив их и коменданта. В местных газетах бы появилась статья с дурацким названием: «Любовь насмерть» или как-нибудь так. Дважды она забиралась на подоконник и дважды слезала с него. Её останавливало что-то иное, не страх. Она любила Никиту, но теперь эта чистая, незамутненная любовь перерастала в столь же чистую, выкристаллизованную ненависть. Та, точно вьюнок, разрослась, опутывая органы, сдавливая ребра. Третью попытку она предприняла в семь вечера. Надо покончить с проблемой, пока не вернулась Ира. Высунулась в окно и зажмурилась. Балансируя, точно юная гимнастка, перешагнула одной ногой подоконник. Вдохнула, выдохнула. Представила себя с лентой, красной что кровь. Вытянулась… Стук в дверь. Саша оглянулась. Нет, не сейчас, позже! Стук повторился, назойливый и мерзкий. Так стучат только нежеланные гости. Она неуклюже слезла и распахнула дверь. Давайте же, что вам нужно: соль, курсовую, денег? Она отдаст всё, только свалите! На пороге высился Никита, опершийся ладонью о стену, будто придерживая ту. От него разило алкоголем и… сожалением. — Сашенька! — воскликнул он. — Что-то произошло?! Та секундная пауза длилась бесконечно долго. В сердце перегорело то, что отвечало за эмоции. Саша склонила голову набок и сказала: — Ты что-то хотел? — Да! — он удивился вопросу. — Конечно, хотел. Тебя! Я приехал сюда к твоей Ире, выведать, куда ты уехала, всё ли нормально. А тут… ты. И, схватив её, закружил по общажному коридору. В любой другой день Саша бы хохотала и шутливо била его ладошками. Но теперь она болталась, не вырываясь. — Боги, ты пахнешь божественно! Саша пахла или успокоительными каплями, или слезами. Скорее всего и тем, и другим в пропорции один к двум. Он выпустил её из захвата, Саша нетвердо встала на ноги. Посмотрела в насмешливые глаза. Она хромоногая, а он великолепный до одури. По нему сохнут девчонки, и он не отказывает им — так сказать, заботится о фанатках. Спит с ними, а потом приходит Саша, чтобы прибраться. Она вдохнула полной грудью, готовая высказать всё, что скопилось за этот день. Излить черноту души и, опустошенная, рухнуть на холодный плиточный пол. И скончаться там же, в коридоре общежития. Но Никита опередил Сашу. — Я тебя люблю! — выдал он, а на щеках заиграли ямочки. — Представляешь, люблю! Даже сильнее, чем раньше. Саша скептически ухмыльнулась. Любит. Ну-ну, и её любит, и других любит — такой вот всеядный человек. — Будь со мной, пожалуйста, — говорил он нетрезвым голосом, и слова эхом ударялись о непривычно пустой коридор. — Я без тебя пропадаю. Я фотографировать с тобой начал. Хочешь, покажу? И полез во внутренний карман кожаной куртки, откуда вынул обычную фотографию, каких сейчас, наверное, и не делали. А на той — спящая Саша. Волосы разметались по подушке, рот приоткрыт, тень от ресниц падала на щеки. — Я специально проявил, потому что это — искусство! — Никита заулыбался. — И ты — искусство. Саш, переезжай ко мне? Вот прямо сейчас! Он источал счастье, которое выжигало внутри Саши ожоги не хуже сигареты. Во рту отложился привкус пепла, горький и сухой. Она дотронулась до сердца, будто проверяя — а есть ли то или уже испепелилось? Закусила губу. — Обязательно перееду, — сказала пустым голосом. — Иди домой. Мне совершенно некогда, честно. — Точно? — Да, извини. Я всё объясню позже. — Когда ты придешь? — Никита обхватил её ладошки. — Сегодня? — Завтра. — С чемоданами? Или тебя забрать отсюда на машине? — Да, наверное. Не знаю. Завтра обсудим. Он долго ещё прощался, целовал в шею и щеки, вдыхал аромат волос. Саша смотрела на него с плохо скрываемым презрением. Она ему нужна, ха. Она — искусство. Как бы это искусство не погубило создателя. Бесполезно ненавидеть Никиту Герасимова. Его можно только любить. Так, чтобы он сам предпочел сбежать. 37. «Месть сладка» — раньше Саша не понимала значения этой фразы. Но теперь, когда она смотрела в бесстыжие глаза Герасимова, когда гладила его по небритой щеке, когда слушала слова любви — на ум приходило всего два слова. Человек, который бросил её в самый тяжелый момент, который вернулся к ней и затуманил рассудок, который пользовался Сашей как резиновой куклой, не заслуживал прощения. Его следовало возненавидеть ещё тогда, на больничной койке. Но наивная девочка, вечно страдающая от нехватки любви, сразу же простила того, кто попросту ушел. Сейчас, перечитывая Никитино письмо — разумеется, она сохранила его, припрятав между страницами книги, — Саша поражалась своей тупости. Ключевой момент в письме — родители сказали. Наверняка мамаша Никиты убедила сыночка в том, что девочка-инвалид не пара первому красавцу школы. Это раньше, когда Саша могла танцевать, в ней было хоть что-то полезное. А теперь… Правильнее было бы уйти от него, высказав напоследок всё, что скопилось на душе. Но Саша не могла. Её тянуло к Герасимову, ей хотелось отомстить по-крупному. Она жила одной этой мыслью, а отношения, построенные на лжи, оказались не такими уж и плохими. Саша была с Никитой, но оставалась свободной. Купалась в его лживой ласке, но не забывалась ни на секунду. Как специально, в последние дни Герасимов суетился вокруг неё, ублажал любой её каприз. И она капризничала. Почему бы не насладиться фешенебельным рестораном в центре города? Или не прикупить себе вон те туфельки за десять тысяч рублей? И что, что Никита — обычный служащий, студент, а материальная помощь от его матери — крохи. Она хочет, а её слово — закон. Впервые в жизни Саша захотела не отдавать, а получать. Герасимов дорожил немногим. Драгоценной матерью, учебой на финансиста в престижнейшем институте города, многообещающей работой и лучшим другом, оставшимся с детства. Четыре пункта. Четыре цели, по которым должна произвести удар Саша. Она начала готовиться загодя, никуда не торопясь и ничем себя не выдавая. Сейчас. 38. Никита завалился спать после девяти вечера — минувший день выел его ложкой как вареное яйцо. Ворочался, крутился, сбивал давно не меняное постельное белье. После выпил крепкий кофе прямо из турки, засыпав черное зелье тремя ложками сахара. Ему не давали покоя мысли о той, о которой он поклялся не думать вообще. Ни одна женщина не вызывала столь бурных эмоций. Ни те, которые бросали Никиту, ни те, с которыми рвал он сам. Первых хотелось вернуть, чтобы убедить — он лучше, он самый-самый; о вторых Никита не вспоминал. Но Саша запомнилась. В квартире сохранились её запахи. Подушка — лавандовый, на кухне — кофейно-молочный. И от этих запахов не тошнило, напротив — они вызывали в Никите странные чувства. Сожаление пополам с обидой, но никак не ненависть. — Черт! — выругался Никита и, наскоро одевшись, схватил ключи от машины. Он бездумно колесил по улицам дремлющего города. Никуда не спешил, просто поворачивал то туда, то сюда. Словно его вело что-то свыше, да вот только что и куда? Она вылетела под колеса, но Никита вовремя нажал на тормоза. Успел. Ненормальная самоубийца не должна была пострадать, да только почему-то свалилась на дорогу. — Твою мать! Никита выбежал из «Мазды», упал на колени перед той, которую абсолютно точно не задел. Перевернул с живота на спину. В бледном от света фар лице он узнал её. Не женщину — болезнь, раковую опухоль на его теле. Она не дышала. Никита прислушался к её груди — бьется ли сердце? Кажется, нет? Неужели умерла?! Она застонала как та маленькая девочка, которая собирала фантики от конфет. Никита долго смотрел на длинные ресницы, на острый нос, на бесцветные губы. Она была без сознания, от неё пахло то ли травами, то ли спиртом. Неужели напилась и… что? Попыталась самоубиться о его машину? Но откуда она знала, где он будет проезжать? Их столкнула сама судьба, не иначе. Никита уложил её на заднее сидение, непрерывно ругаясь: на самоубийцу-Сашу, на злодейку-судьбу и на себя-идиота. Сел за руль и поехал. Дома он укутал нежданную находку в одеяло, не сняв с неё одежды. Вроде жива, дышит, на щеках появился румянец. Только он хотел коснуться Сашиного лба, как она открыла глаза. Так неожиданно, что Никита отпрянул. Саша попыталась выпутаться из одеяльного кокона, но не смогла. Посмотрела затравленно и зло. — Что ты делаешь?! — прошипела, отползая на край дивана. — Как ты? — Никита все-таки дотянулся до её лба, но Саша ударила его по ладони. — Ты меня похитил?! Опять?! Ты спятил?! Где ты меня нашел?! Она всё-таки выбралась наружу и накинулась на Никиту с кулаками. Пришлось схватить запястья и заломить руки за спину. Не больно, но так, чтобы не причинила вреда ни себе, ни ему. Саша лягалась и даже порывалась укусить Никиту. Он, перекрикивая её угрозы, объяснялся. Получилось не слишком правдоподобно: будто Никита сам преследовал эту ненормальную. Но Саша ему поверила (или сделала вид). Она выдохлась, обмякла и упала на подкошенных ногах обратно на одеяло. — Отвези меня домой, — и добавила с мстительностью: — К Егору. Никита, конечно, не считал себя рыцарем на белом коне (конь бы плохо смотрелся в интерьере его квартиры) и вообще обещал возненавидеть эту женщину, но куда ей домой? Она же никакая, бледная, замученная, под глазами огромные синяки. Нет-нет, это в нем не жалость проснулась, а благоразумие. — Александра, — незнамо зачем назвал её полным именем, — тебе нужен врач. Ты потеряла сознание и чудом не попала под машину. — Никто мне не нужен. Никита, если есть в тебе человеческое — отвези домой. Саша прикрыла глаза ладошкой, втянула воздух. Никита прошелся по комнате, безумно поправил на полке книги. — Нет, — сказал твердо и решительно. Она отвела ладонь от лица, посмотрела, нахмурившись. — И что, оставишь меня здесь? Умирать? — Нет, — повторил менее уверенно. — Вызову врача. — Иди ты нафиг со своим врачом! Я просто переутомилась, на меня свалилось всё и сразу, плюс напилась успокоительных капель, вот поэтому и упала в обморок. Жаль, что под твою машину! Ладно, я дойду сама. Она ударила кулачком по матрасу. Никита выглянул в окно на улицу, омываемую ночным дождем. Всё в нем говорило: «Не пускай её!», и он решил поверить интуиции. Саша тем временем встала, схватившись за подлокотник дивана, и слабо поплелась в сторону двери. Пришлось преградить ей путь и легко, почти любовно, взять за талию и оттащить обратно. В карих глазах выступили злые слезы. — Дай мне уйти, ну! Даже говорить не стал — просто покачал головой. Он не мог её отпустить, не сейчас. Пусть она полежит, отдохнет. И медицинский осмотр не будет лишним. Никита выгонит её, но когда убедится, что она здорова, а не полумертвую, с остекленевшим взглядом. Саша больше не пыталась встать. Лежала, и грудь её тяжело вздымалась. Наконец, она выдавила слабую улыбку: — О’кей, завтра вызывай кого угодно, а сегодня дай мне отдохнуть. — Хорошо. Едва удержался от довольной улыбки. Все-таки убедил! — У тебя есть обезболивающие? Жутко ломит голову. — А тебе можно, ну… — он указал на живот. Как ни странно, Никита не забывал о беременности. Хотел бы не думать о ребенке той, которая для него — никто; а не мог. Смотрел на Сашу и представлял её с животом. Блин, да эта безумная сломает их ребенку всю жизнь, если будет вести себя так же, как сейчас! Саша повела плечами. — Наверняка есть таблетки специально для беременных. Ник, сходишь в аптеку? — Она приложила пальчики к вискам. — Раз уж ты взялся обо мне заботиться как хороший мальчик. Ближайшая круглосуточная аптека находилась в пятнадцати минутах ходьбы, но Никита ни на секунду не вздумал сопротивляться. — Ты обещаешь себя хорошо вести? — Клянусь! — и улыбнулась будто прежняя девочка Сашенька, танцующая с лентами. А потом дотронулась ледяными пальчиками до Никитиной руки, погладила так, что по коже посыпались мурашки. Он хмыкнул. — Я тебя запру. На всякий случай. Она закатила глаза. Разумеется, когда он, наивный болван, вернулся с упаковкой но-шпы, шоколадкой и гематогеном (это ему аптекарша посоветовала для поднятия иммунитета), Саши и след простыл. Конечно, она же знала, где лежат запасные ключи. Вот он придурок! Никита ринулся на улицу — её не видно. Пробежал до остановки — кроме мокнущей под дождем парочки школьников, никого. Даже позвонил ей на телефон (для этого пришлось вспоминать Сашин номер, потому что из телефонной книжки он его удалил) — длинные гудки. Так, она сказала, что уедет к Егору. Никита набрал его номер. — Алло? — недовольно отозвался тот. — Саша у тебя? — Угу. Никита повесил трубку. Значит, доехала и жива. Что ж, дальше — не его заботы. Он всего-то старался быть, как она выразилась, хорошим мальчиком. 39. Я вызываю такси на улице, спрятавшись за углом дома Герасимова, боясь, что он будет искать. Нельзя ему видеть меня слабой, лишенной брони. Он непременно этим воспользуется. К тому же эта его показная забота — нет ничего хуже. Мне кажется, что всё как раньше, что мы — одно целое; но я-то знаю: это не так. Еле дохожу до квартиры — мутит, ноги ватные. Надо всё-таки сходить к врачу, провериться, но не ради меня; а ребенка, которому не мать досталась — сущее наказание. Нажимаю на звонок и падаю без сил, скатываюсь по стене. Глаза слипаются. Из горла вырывается стон, и я проваливаюсь в зыбкий что пески сон. Мне снятся заботливые руки и ворот рубашки, пропахший терпким одеколоном. И колючий подбородок, такой колючий, что царапает кожу. Я глупо улыбаюсь во сне и даже мурчу что-то нелепое. Слышу, как визжат дверные петли. И вскрик. Егор. Он поднимает меня на руки и, почему-то укачивая, тащит в квартиру. Глаза разлепляются с трудом. — Что с тобой, Сашенька?! Мамочки! Я звоню в скорую! Приходится собрать остатки себя в кучку, чтобы заговорить твердым голосом и убедить Егора никуда не звонить. Он укладывает меня на мягкое покрывало, стаскивает рубашку, джинсы, и я остаюсь в одном белье, совершенно беззащитная. Неуютно. — Саша! — вскрикивает. — Что с тобой произошло?! Меня едва не сбила машина, но водитель успел затормозить — вот и всё, что отвечаю. Да, он довез до дома; да, всё хорошо. — Можно я вызову доктора? — скулит. — Нет. Мне бы полежать в тишине и покое. О чем я и прошу Егора, а тот безропотно уходит, обещая не тревожить до завтрашнего утра. Память восстанавливается с задержкой, потому и про смерть Иры, и про разорение «Ли-бертэ», и про окончательный разрыв с семьей я вспоминаю погодя. И мне хочется разреветься, но слезы закончились. Лежу и смотрю воспаленными глазами в потолок, белый и идеальный, как сам Егор. В этой квартире все вещи лучше, чище, правильнее меня. Я — единственное приобретение Егора, которое не стоит и гроша ломаного. Меня не поставить на полочку, мной трудно восхищаться, с меня нельзя стирать пылинки. Встаю, на трясущихся ногах, по стеночке, доползаю до ванной. Кошмар! Под глазами чернеют синяки. Губы белые, потрескавшиеся. Чучело. Неживое существо, оболочка человека. Долго смотрю на себя, пытаясь разглядеть что-то прежнее. Какую-нибудь эмоцию. Капельку жизни. Иду к Егору, который постелил себе на кухонном полу, только бы не мешать едва живой мне. Сколько же я причинила ему боли. Я — боль, я — зло, я — тьма, и я всё только порчу. — Прости меня. За всё. Я завтра же съеду, — обещаю, держась за косяк. — Нет! — восклицает Егор и хочет дотронуться до моего запястья, но отдергивает руку в последний момент. — Саша, ты съедешь, но когда придешь в норму. В его голосе сплошная безысходность. И я понимаю, почему он не удивлен, почему не спрашивает о причинах. Он прекрасно знает, что я его не люблю. Знал всегда, но надеялся, что стерпится-слюбится. А я продолжала играть, не отпускала, держала на привязи. Какая же я гадкая, какая же двуличная. Дрянь, одним словом. — Только когда оклемаешься, — проговаривает Егор, бережно обхватывая меня за талию. — Тогда я отпущу тебя на все четыре стороны. Он возвращает меня под одеяло и, поцеловав в макушку, желает спокойных снов. Мои сны никогда не будут спокойны. Завтра вернется страх. Тогда. 40. Саша уже знала, что осуществит свой план не рывками, а одной связкой. Как в танце: раз-два-три-четыре. Для начала ей был нужен информатор, и оказалось, что на работе Никиты есть очаровательный мальчик Егор. Двадцатипятилетний, вполне обеспеченный, но отчего-то совершенно нелюбимый женщинами. Бывают такие, которые и одеваются хорошо, и говорят грамотно, а девушки от них нос воротят: слишком уж они правильные. Саша стала его тайным увлечением. Она не подпускала его слишком близко, но писала теплые сообщения и поддерживала во всем. Никогда прежде она не была обольстительницей, но новую роль отыграла успешно. Егор таял, радовался их духовной связи. Он стал легкой добычей, и теперь Саша могла узнать всё о работе Никиты. Гораздо сложнее было решить, как разладить его отношения с матушкой. Та, к слову, воспылала неожиданной любовью к пассии своего сына — и Сашу это бесило. Когда-то она была ненужным придатком, который не пускали в дом; а нынче стала «золотцем» и «дорогой девочкой». А потом Саша вспомнила одну занимательную вещицу. Кольцо, подаренное Никитой, ведь принадлежала его маме — Герасимов никогда не скрывал, что он нагло стащил его из шкатулки. И однажды, в особо голодное время, Саша подумывала сдать его в ломбард. Ну, получить тысячу рублей, а со стипендии вернуть их. Но в ломбарде её ошарашили. В кольце сверкал настоящий бриллиант, а цена его была так велика, сколько не стоила ни одна вещь в Сашином доме. А ведь раньше, когда она ещё носила кольцо на пальце, её удивляли посторонние взгляды. Например, медсестра в больнице, глянув на камень, присвистнула: — Вот так брюлик! А Саша тогда лишь посмеялась: — Да это стеклышко, вы чего! И теперь она представляла, как тяжело мать Никиты перенесла потерю. Саша пока не знала как ударить, но чем — сомнений не было. Оставался лучший друг детства и единственный, отношениями с которым Никита дорожил. Но тут Саше помогло чудо (видимо, кто-то на небесах поддерживал её месть). Саша сидела за ноутбуком Никиты, когда пришло сообщение. Алена, некогда девушка, а нынче законная жена Серого, спрашивала, что подарить тому на день рождения. И непонятно зачем, но Саша пролистала их диалог наверх. Выше, ещё выше. Скучные однообразные диалоги, поздравления, вопросы, ответы. И вдруг! Бомба! Она начала планировать детали своего маленького спектакля. Иногда казалось, она проколется. Не выдержит. Выплюнет всё, что скопилось, и уйдет, не в силах больше бороться. Но после Никита вел себя издевательски мило, точно влюбленный до одури мальчик, и в Саше вновь загоралось пламя. Когда же Никита заподозрил неладное в частом молчании, опущенном взгляде и напряженной спине, то списал всё на болезнь. — Саш, ты в порядке? — Никита дотронулся ладонью до её лба. — В последнее время сама не своя. — Я обдумываю один сюрприз, — произнесла та наигранно весело. — Ты моё чудо, — он коснулся губами её виска. Маленькая девочка в Саше тогда захныкала: пожалуйста, хватит, пусти его в свое сердце, пусть всё будет как раньше. Но взрослая Саша, эта несносная хромоногая девица, знала, как раньше не будет уже никогда. Сейчас. 41. Напиться бы, но в баре, кроме супер-элитного коньяка, привезенного отцом откуда-то из зарубежья десяток лет тому назад (и потому хранимого семьей как зеница око) и сладкого ликера, ничего не было. Никита придирчиво осмотрел и то, и другое, но отставил подальше. Коньяк этот он пообещал себе открыть по какому-нибудь особенному случаю, а такого не было — просто навязчивое желание уйти в запой. Ну а сладкое пойло он вообще алкоголем не считал. Никита так и сидел около бара в глупой надежде обнаружить на пустых полках что-нибудь третье. Две прошедшие недели он восстанавливал себя. По кусочкам, по осколкам возвращал своё лицо и имя. С матерью более-менее помирился, с Серым — тоже. Институт — ерунда, поступит заново. Вот работу жаль, но там ошибок не прощали. Каждый чертов день он порывался набрать номер Саши, чтобы узнать, жива ли она, здорова, как её состояние — но одергивал себя. Она ему жизнь испортила, а он будет с ней сюсюкать как с маленькой? Что за дурость! Или всё-таки открыть коньяк?.. Назойливая трель заставила подняться, взъерошить волосы и, придав лицу нормальное выражение, открыть дверь. Даже не подумал заглянуть в глазок. А зря. На пороге высилась Аленка. И, наверное, Никита бы захлопнул дверь быстрее, чем она сделала шаг, если бы не бутылка водки, которую жена Серого вытянула перед собой. Никита развернулся и жестом пригласил Алену внутрь. Судя по тому, как она ввалилась в квартиру, бутылка водки уже початая. Не снимая туфель, она поцокала за Никитой. Тот достал две рюмки и, усадив шатающуюся «фею» на пол, разлил водку поровну. Накромсал пять бутербродов и вернулся с закуской к молчащей Аленке, которая бездумно ковыряла паркет. Опустошил рюмку одним глотком. Жар пронесся по телу. В горле заскребло, но кусочек хлеба смягчил огненный вкус. — Теперь начинай, — разрешил Никита. — А что начинать? — Аленка села по-турецки, взяла рюмку, но пить не спешила. — Я вообще-то всегда любила тебя, ты в курсе? Необычное начало разговора. То ли пьяный бред, то ли нежданная искренность. — Лет с десяти, наверное. — Жена Серого облизала губы со смазавшейся помадой. — Я и в компанию вашу пошла ради тебя, но так уж получилось, что приглянулась Сережке. Ну и черт бы с ним, подумала я, замучу с Серым, а ты потом сам одумаешься… Но любила-то тебя одного. Никит, я ни с кем, кроме тебя, не изменяла. Она икнула. Никита поморщился. — Угу, я почти тебе поверил. — Ни с кем! — Алена встала на четвереньки и приблизилась к Никите, дохнула на него смесью перегара и апельсинов. — Но если бы могла — с тобой спала бы ежедневно. Кстати, я не беременна. Она расхохоталась, и от смеха зазвенели стекла. Никита не поверил ни единому её слову. Легко сейчас заверять, будто измена — не случайность, а порыв бескрайней любви. И ребенка нет, ну-ну. И Серый может быть спокоен, не так ли? — Не веришь, — Алена с трудом встала на ноги, уперла руки в бока. — Тупица, какой же ты тупица! Ты когда с Сашей начал встречаться — я подумывала повеситься. Но потом поняла, что мы с тобой типа закадычных друзей. Как какая проблема — ко мне. Ну я и смирилась. Ждала, когда вы расстанетесь… — Дождалась? — Никита тоже встал; исключительно из соображения безопасности — чтобы Алена не завалилась на него всем телом. — Дождалась. — Она скорчилась. — Аборта дождалась. В пятнадцать лет от человека, которого если не любила, то испытывала симпатию. А куда мне было деваться? Идти с младенцем в коммуналку, бросать школу? Серый сразу сказал, ребенок ему «не в кассу». Вот такой он замечательный, мой муж. Даже денег достал на врача. И теперь, вуаля, я бесплодна. Ты думаешь, я его простила? Она ухмыльнулась. Так гаденькое, что у Никиты не осталось сомнений: Алена не любила Серого. Самая честная девочка их компании прожила несколько лет с ненавистным ей человеком. Ежедневно принимала его ухаживания, спала с ним, слушала признания в любви и отвечала взаимностью — а сама терпеть его не могла. — Но я, смею заметить, оставалась ему верна. — Алена гордо выпрямилась. — Ровно до той ночи в клубе, когда ты на несколько часов стал моим. А остальное я сказала со зла. Какое право он, обрекший меня на такое существование, имеет осуждать? Смотреть на меня как на половую тряпку? Я бы и не такое сказала, если бы придумала. Странно, но Никите захотелось ей поверить. — Да и плевать! — закончила Алена, сделав шажок к нему. — Пусть разводится, я хоть жить начну. Она обвила шею Никиты руками и прильнула всем телом. Накрыла своими губами его. Он закрыл глаза. Она, не Алена, другая, та, о которой Никита должен был забыть, целовалась нежно, робко, каждый раз как в первый. Она вплетала свои пальцы в его волосы и дышала порывисто. Он знал её тело как свое, каждую впадинку, каждый позвонок. Она оживила его. — Иди спать, — Никита отодвинул Алену. — Ты пьяна. — Ты тоже! — поспорила та. — Знаю, — кивнул Никита. — Она тебя не простила! — Ледяной смех ударил по вискам. — Ты ей противен, уж поверь такой же сломанной, как и она. Ты можешь думать о своей Саше сколько влезет, но ты не вызываешь в ней ничегошеньки, кроме неприязни. — Знаю, — повторил Никита. Он собрался за пять минут и, заказав такси, поехал к ней. К той, которую обещал ненавидеть. Той, что изломала его жизнь. Той, чью жизнь он сломал первым. Никита долго трезвонил в дверь, прижавшись к стене лбом. Ему было что сказать; а ей — что ответить. 42. На выздоровление понадобилось две недели. Я приходила в себя, непонимающе хлопала глазами, пила какие-то витамины и безвкусные пилюли, подсунутые Егором. Ко мне даже вызывали элитного врача, и тот заявил, что всё это — последствия сильнейшего стресса (будто бы это было не очевидно). Предложил сильное успокоительное, от которого Егор отказался. В глубине души он мечтал, как всё у нас наладится, но сегодня я окончательно съехала. Если ему когда-либо понадобится помощь, любая, — я сделаю всё. Да только жить с нелюбимым — выше моих сил. Даже в те дни, когда я ненавидела Никиту так, что горчило во рту, мне не было настолько тяжко; не хотелось выть, не хотелось сбежать. В комнате общежития, которую я честно оплачиваю (чтобы в любой момент вернуться сюда), пахнет пылью и воспоминаниями: об Ире, о нас, о прошлом, о первых наших победах. До чего я докатилась? Мечтала растоптать человека, неделями продумывала планы мести. Где та невинная девочка с лентами, которая приходит ко мне в кошмарах? Почему все её мечты стерлись, а заменила их тьма? На той неделе меня вызывал следователь по делу Иры, но я ничего ему не смогла сказать, как бы ни хотела. Расследование зашло в тупик, как и дело о деньгах из нашего сейфа. Наверное, это начало конца. Нет! Я должна выстоять. Хватит вести себя как тряпка, которую жизнь ничему не научила. Стенаю, ною, плачу. Возможно, я не смогу отомстить за Иру, но вернуть «Ли-бертэ» в моих интересах. Звоню Лере. Та отвечает моментально, будто я скажу ей какую-нибудь обнадеживающую новость. — Да?! — Лер, сколько денег нужно, чтобы встать на ноги? Если бы я хоть что-то понимала в финансах… — Саша, — она запинается, — тут такое дело… — долгое молчание. — Нам уже ничем не помочь. Я разеваю рот как рыбешка, выброшенная на берег. Зажмуриваюсь, надеясь, что эта фраза испарится. — Но есть и хорошая новость… Тот клиент… — Какой клиент?! — Который хотел купить нашу фирму, готов сделать покупку и сейчас. — Лера глупо хихикает. — В прибыли от сделки мы, конечно, проиграем, да и должностей нам не дадут, но… — Нет! — рычу я. — Мы справимся сами! — Не справимся. За то время, что ты болела, всё стало совсем плохо. Новость о смерти Иры подкосила наши продажи. Клиенты недовольны, «Ли-бертэ» закроется и так, и иначе. Саш, если речь идет о полном отказе прислушиваться к моему мнению, я не буду помогать тебе. Выкарабкивайся сама, свою долю я, скорее всего, продам в ближайшее время. И вешает трубку, не дав мне закончить мысль. Да без проблем, выкарабкаюсь. Надеюсь, пары миллионов, которые я выручу с продажи бабушкиной квартиры, хватит, чтобы восстановиться. Я звоню на склад, начальнику над курьерами, девочкам-операторам и понимаю, что всё не так уж и плохо. Честно говоря, паника Леры непонятна. Пропали деньги? Так из сейфа, выручка, с этим разберется полиция. Но на счетах всё в порядке, а подкошенный имидж — не самая большая проблема. "Черный пиар — тоже пиар" — как любила повторять Ира, когда у нас что-то не складывалось. Смотрю на соседнюю койку, аккуратно заправленную владелицей еще тогда, когда она переезжала в собственную квартиру. Как же не хватает Иры. Кто так поступил с ней, а главное — за что? Дробь в дверь отвлекает. Я заглядываю в «глазок», но в коридоре никого нет. Черная тень налетает, едва я приоткрываю дверь. Она нависает надо мной, а потом в нос забивается горечь, резкая спиртовая вонь — и краски плывут. 43. Никита трезвонил без остановки. Наконец, замок щелкнул. — Саша уехала, — просто ответил Егор, открыв дверь. — К себе в общежитие, — добавил он нехотя. — Спасибо. Они изучали друг друга, и каждый мысленно спрашивал себя: «Чем же он лучше меня? Почему она выбрала его?» Двое мужчин, влюбленных в одну женщину, чокнутую, но жизненно необходимую. Они могли бы избить друг друга до смерти или вместе напиться и остаться закадычными друзьями. Но они разошлись. После Никита долго стоял в холодном зале магазина цветов, пытаясь выбрать букет, который понравился бы Саше. И понимал, что не помнит её вкусов. Совсем! Какие цветы она любит? И любит ли их вообще? Чем дольше Никита ходил от букета к букету, тем сильнее понимал: он не знал Сашу никогда, кроме детства. Да, маленькая она обожала любые подарки, даже самые пустяковые. Тащилась от шоколадных конфет с начинкой и ненавидела желейные. А потом? Что интересно взрослой Саше, чем она увлекается? — Молодой человек, — девочка-продавец отвлекла его от горького раздумья, — если слишком дорого, у нас есть букеты по уценке. Показать? Никита покачал головой. Да не в деньгах дело! Он все-таки взял пять кроваво-алых роз и понес их в общежитие. Но у самых дверей того встал как вкопанный. Зачем ей розы? Только теперь он понял, что может потерять её навсегда. Не помогут ни цветы, ни подарки, ни драгоценности. Ей нужно что-то другое. Но он даст ей что угодно, даже самое нереальное. И в тот самый момент, когда Никита хотел вбежать по ступеням, он увидел Сашу, его Сашу, которую запихивал в неприметную «десятку» какой-то парень. Букет упал на крыльцо, осыпавшись хрупкими лепестками. Тогда. 44. Час возмездия официально начался ранним утром с пяти пропущенных вызовов. Никита долго намывался в душе, а на его телефон трезвонил без остановки начальник отдела. Сначала Саша даже не придала этому значения, но потом осознала: просто так по несколько минут не названивают. Она выключила звук, обдумывая, что делать дальше. Сердце колотилось как ненормальное. Следом пришло смс. «Почему не берешь трубку? Встреча перенесена на сегодня, в десять утра!!! Не опаздывай, ЭТИ клиенты ждать не будут». Замечательно. Она, хмыкнув, стерла сообщение и выбрала режим «в самолете», в котором запрещался прием и отправка любых звонков или сообщений. Подошла к Никите, смешному, взъерошенному, чистящему зубы, и промурлыкала на ухо: — А давай сегодня никуда не пойдем? Её пальцы пробежались по его лопаткам, скользнули по позвонкам, нащупывая каждый. Никита посмотрел на неё через зеркало. — Саш, а как же работа? — Один денек погоды не сделает. Неужели там не справятся без тебя? — Справятся, конечно, но мне сейчас никак нельзя отдыхать. Начальник только начал ко мне присматриваться. — Всего день! — Я обещаю взять недельку отпуска к маю, съездим с тобой куда-нибудь, а сегодня… — Хотя бы часик! Саша скуксилась, словно собиралась расплакаться. — Эй, ну не дуйся! Ты победила! И правда, неужели я не могу позволить себе выходной до обеда? Скажу, что ходил к врачу или что попал в гигантскую пробку. Никита отложил зубную щетку, и Саша потянула его за теплую ладонь в спальню. Толкнула на кровать, села сверху. Во рту пересохло, и говорила она с хрипотцой. — Проведи это утро со мной, пожалуйста! Им было так хорошо и легко, наверное, впервые за все отношения. Азарт в крови и осознание того, что в эту самую минуту решается судьба всей его карьеры, подогревали Сашу как дорогой алкоголь. Она терзала и целовала, гладила и кусала. Ненавидела и любила. После Никита блаженно развалился на кровати, подсунув под щеку ладонь, а Саша изучала фотографии на полке. Маленький мальчик, улыбчивый и веселый. Когда же ты научился изменять, а после клясться в вечной любви? Телефон она вернула в обычный режим. Никите обзвонилось начальство. Выждав до половины одиннадцатого утра, Саша показательно подбежала к нему с трубкой. Растолкала. — Тебя! — пихнула мобильный под нос. Он, сонный, слушал и не отвечал, а краски отхлынули с лица. Конечно, он с пеной у рта доказывал, что уже едет (надевая штаны), и орал, что всё объяснит (криво застегивая рубашку), но в итоге обреченно упал обратно на кровать. И простонал: — Вот и отдохнули. Всё было очевидно: Никита завалил встречу, он изгнан. В крупных компаниях не терпят провалов и не слушают оправданий. Старания папочки прошли даром — сыночку придется заняться чем-то, отличным от банковского дела. Саша улыбнулась глазами, а сама качала головой и цокала языком, мол, как несправедливо и горько. Обнимала, гладила по волосам, утешала и, разумеется, корила себя, ах, какая она нехорошая, как она могла уговорить Никиту посидеть одно утро дома. Тот без эмоций упал лицом в подушку и попросил его не трогать. — Извини, — сказала Саша, закрывая за собой дверь. Рано раскрывать карты. Следующая страница — учеба. 45. По счастливой случайности (хотя неспроста говорится, что случайности неслучайны), ректор института, где обучался Никита, был товарищем Лериного папы. С Лерой Саша встретилась в кафе на второй день, но размениваться на болтовню и чаепитие не стала — сразу приступила к делу. — Можно выпихнуть из нашего банковского института одного человека? Лера пососала ложечку. — В теории — да. На практике понадобится подключить всё моё обаяние, чтобы папа переговорил с Иосифом Витальевичем, ну, ректором. Всё-таки это не в тапки ссать, а серьезная подстава. — Ты попробуешь? — Разумеется, ради тебя, — белозубо улыбнулась Лера. — Хоть я и не понимаю, на кой тебе ломать этому Никите жизнь? Ты ж по нему слюной истекаешь и не только слюной, разве нет? Саша лишь отмахнулась. Договорившись с Лерой, она поехала домой, где напилась успокоительными и заснула мертвецким сном. Даже не слышала, как вернулся уволенный Никита. Почему-то ощущения победы в душе не было — возможно, оно появится позже? Третье утро началось с поездки к матери Никиты. Кольцо, некогда сидящее как влитое, нынче обжигало палец. Саша теребила его, крутила, снимала и надевала вновь, пока стояла перед входной дверью и обдумывала, как именно начать разговор. Палец надавил на звонок, и птичья трель оборвала все пути к отступлению. — Сашенька? — В дверном проеме появилась Анастасия Федоровна, одетая в шелковый халат. — Проходи. Ну наконец-то ты стала захаживать в гости, а то вас с Никиткой не дозовешься, как неродные, в самом-то деле. Саша не стала стягивать в прихожей обувь (а мама Никиты не заметила, что гостья не переобулась), вновь повертела кольцо, сидящее как влитое, и прошла на кухню. Там у неё имелась собственная кружка в цветочек и персональное блюдце с сердечками — так Анастасия Федоровна проявляла своё теплое отношение к девушке сына. Но теперь-то Саша понимала, как всё это лживо и неправильно: значит, сиротка Саша ей не угодила, а вот деловая леди Александра пришлась по душе, этой Александре можно и чашку выделить, а не взашей гнать как бездомную кошку. Анастасия Федоровна вынула из холодильника колбасную нарезку, напевая, разлила чай. Всё это время Саша хмуро молчала. — Ну, а теперь по-девичьи посплетничаем о том да о сём. Как твои дела, милая? — спросила Анастасия Федоровна, царственно взяв чашечку в два пальца. — Всё здорово. — Саша выдохнула. Всё-таки она успела сродниться с мамой Никиты. Та была пусть и со своими тараканами, но вполне безобидная, и уж точно во много раз роднее той матери, которая досталась Саше судьбой. И каким-то вещам, порой пустяковым, а иногда и важным, научила Сашу именно Анастасия Федоровна. Например, как чистить серебро содой или какие витамины полезны для волос — Саша прожила двадцать лет, а таких мелочей знать не знала. — А это вы помогали писать Никите то письмо? — выпалила она, поняв, что если будет молчать и дальше — просто не сможет начать. — Какое? — Анастасия Федоровна нахмурилась. Саша вынула его из кармана, смятое и истертое, пропитанное слезами. Она ждала, пока мама Никиты вчитается текст, и видела, как меняется выражения её лица. — То есть Саша — это… — Да, я Саша, приятно познакомиться. — Саша с деланным аппетитом откусила кусок колбасы. — Ну и каково понимать, что вы своими руками развели сына с его первой любовью? Анастасия Федоровна переменилась, превращаясь в фурию. Она медленно поднялась, уперев руки в бока. На щеках заиграл нездоровый румянец. — Не собираюсь общаться в подобном тоне. — В каком именно? — В таком! Александра, могла бы и не разыгрывать спектакль, а сразу сказать, кто ты такая. — Чтобы вы меня погнали из дома? — Саша закинула ногу на ногу, иначе бы стало заметно, как трясутся колени. — Вот спасибо. Кстати, это часом не ваше? Она стянула кольцо с пальца и положила его на стол. Анастасия Федоровна с неверием пялилась на то, а следом выхватила и зажала в кулаке. — Откуда оно у тебя, воровка?! — А оттуда, что ваш сыночек когда-то давно, лет шесть назад, очень хотел сделать приятно одной девочке и подарил ей кольцо своей мамочки. Он вам, наверное, так и не рассказал, куда то пропало? Как жаль. Анастасия Федоровна покачала головой. — Ты его украла, я уверена. Никита не мог вынести из дома драгоценность, ты его подговорила! — Да? — Саша пожала плечами. — Считайте, что так, но можете спросить у своего мальчика. Думаю, вам он не соврет. Вы же лучшие друзья, мамочка и сын, у вас нет друг от друга секретов, разве что связанных со мной. С этими словами она вылезла из-за стола и, прошествовав мимо застывшей Анастасии Федоровны, начала собираться. — Убирайся вон, — прошипела та, даже не потрудившись выйти. — С невероятным удовольствием. Уже сидя в полупустом трамвае, Саша вошла с телефона в профиль Никиты и заново перечитала его переписку с Аленой. «Вот так ночка, — начала Алена и поставила смайлик. — У меня голова чугунная. А ты как?» «Так себе, — коротко отвечал Никита. — Слушай, нам надо поговорить. Мы вчера…» «Именно». «Это жесть! Нет, точно?! АЛЕНА!!! ОТВЕТЬ!!!» «Ну что Алена? Да, всё было». «Всё?» «То есть ты забыл наш секс?..» «Твою мать! Возьми трубку!!!!». «Это была БОЛЬШУЩАЯ ошибка, Ник, не горячись, всё будет хорошо. Я сама тебе позвоню чуть позже, мы обсудим. Только сотри всё, чтобы наверняка. И НЕ ПАНИКУЙ. Ок?» Разумеется, не стер, за что и поплатится. Саша скопировала переписку и отправила всё Серому. Трамвай качнуло на повороте. Выпив залпом горсть валерьянки, Саша поехала рвать все связи. В глазах стояли слезы, и вместо того, чтобы ненавидеть Никиту, по непонятной причине она презирала себя. 46. Никита возвращался домой с предчувствием неотвратимой катастрофы. То, что происходило с ним в последние дни, скорее напоминало сюрреалистический фильм, нежели жизнь. Будто судьба впервые отвернулась от Никиты, подставив вместо очаровательного лица толстый, целлюлитный зад. С работы его поперли, следом позвонили из института — отчислен за долги. Никита поехал ругаться, но в деканате разводили руками. Извините, таково решение декана, документы можно забрать тогда-то и тогда-то. Да за какие долги, за один несданный экзамен?! У некоторых по три сессии завалены, но учатся; а его выгнали. Добил Никиту Серый, которому как-то стало известно про измену. Друг толком ничего не объяснил, и Никита мучился от непонимания. Неужели сдала Алена? Зачем ей это, что за бред?! Ещё, как специально, разрывала телефон звонками мать, но Никита не отвечал — только её скандала на пустом месте из-за какой-нибудь ерунды ему не хватало. А он чувствовал: сегодня, кроме истерики, ждать нечего. Всё катилось к чертям. Он не знал, что делать, с чего начать. Отец, узнав про проваленную сделку и изгнание из ВУЗа, сказал: — Дальше сам о себе заботься, мой кредит доверия исчерпан. И повесил трубку. Никита поднялся к родной квартире. Сердце сдавило от страха: пахло дымом. Только пожара ему не хватало! Он, от нервозности не с первого раза попав в замочную скважину, открыл дверь. Из ванной комнаты воняло горелым. Никита вломился туда, ожидая увидеть что угодно, только не это. Саша, одетая в джинсовый комбинезон, сидела в пустой ванне, и вокруг неё валялись снимки: старые и сделанные совсем недавно, четкие и размытые, давно забытые и глубоко любимые Никитой. На всех них была она. Саша как раз жгла фото себя спящей, той, чье лицо гладили солнечные лучи; огонь лизал края, готовясь перебраться на центр. Обгорелые снимки валялись тут же, почерневшие, обугленные, полумертвые. — Саша! — Он кинулся к ней, но она отшатнулась как от чумного. — Руки! — рыкнула с несдерживаемой ненавистью. Фото упало на дно ванны, где догорело до конца. От вони Никита закашлялся, врубил воду в раковине и распахнул дверь настежь. — Сашенька, что случилось? — он опустился перед ней на колени. — Что не так? Вылезай, прошу тебя. — Всё так! — На алых губах заиграла сумасшедшая улыбка. — Просто сжигаю воспоминания. Красиво, не находишь? Она откинула со лба непослушную прядь и глянула на Никиту очень ласково, почти любовно. — Зачем?.. — Потому что ты заслуживаешь новую жизнь и новую девушку. Зачем тебе помнить о дуре хромоногой? Я же сама ущербность. Она обвела себя руками, мол, смотри, какая есть. У Никиты перед глазами плыло. Да что за чертовщина?! Он не понимал. Когда-то давно он называл её хромоногой перед приятелями, но давно забыл про те слова. Она не такая, она самая лучшая, единственная. — Саш, — вдруг догадался Никита, хлопнул себя по лбу, — всё ясно! Уж не знаю, чьи это происки, но кто-то точно решил поиздеваться надо мной. Смотри же! Как совпало, а? Работа, учеба… Серый узнал про… одну личную деталь… И тебе кто-то писал, признавайся? — Я сама всё увидела. Саша взялась за то единственное фото, которое осталось у Никиты с детства: девочка гимнастка и алая лента, струящаяся под пальчиками. Щелчок зажигалкой. Никита смотрел как завороженный. Пальцы потянулись, чтобы забрать фото, но Саша не позволила коснуться того. Огонек пополз ровнехонько по ленточке, коснулся милого девичьего личика. — Кто же это?! — Никита ударил кулаком по кафелю. — Черт, кто меня подставил? Она склонила голову набок, изучая. Вновь улыбнулась, но теперь злорадно. В глазах появилось что-то жутко пустое, как у мертвой рыбы. — И правда, кто? Кого ты держал подле себя? Кого бросил, а потом дал надежду на второй шанс, но только пользовался? Кто же это… — Саш? Она неуклюже встала, перекинула левую ногу через бортик ванны. Сожженное фото спланировало к остальным. — Работы твоей драгоценной я тебя в два счета лишила. Одно пропущенное смс от начальства — и всё рухнуло, как жаль, ай-ай-ай. И на учебе тебя не восстановят, ты, по секрету скажу, исключен по личному ректорскому распоряжению. А переписку с Аленой нужно было удалять, а не хранить как зеницу ока, сам виноват. Кстати, колечко я твоей матери вернула, она, правда, почему-то была не рада. Саша вылезла из ванной и, гордо вздернув подбородок, прошествовала мимо Никиты. В зеркале отражалась его изумленная физиономия: вытянувшееся лицо и нахмуренные брови. — Ник, не переживай. — Саша облизала губы. — Ты у меня тоже не один был. И она рассказала, как спала с Егором и ещё кем-то, чьих имен Никита даже не помнил. И как ей было хорошо, так, как никогда — с Никитой. До него доходило медленно. Всё ещё казалось, что вот-вот Саша рассмеется и, хлопнув в ладоши, скажет: «Клево я тебя разыграла?!» А она молчала и упрямо шла к выходу. Уже в прихожей сказала: — Три дня, дорогой мой. Мне понадобилось всего три дня. И тут он окончательно понял — не врет. Глаза не врут, голос не дрожит. И воздух пахнет горькой полынной правдой. Никита поймал Сашу у самого порога, обхватил запястья. Прижал всем собой к стене. Она усмехнулась: — Прощальный секс? Ну давай, я не против. Как же мерзко! Никита выпустил Сашу, и та отскочила к входной двери как набедокурившая собака. Она сбежала, а он кричал, молотил кулаками. И всё-таки почему-то выглянул в окно. Саша запрыгнула в джип, принадлежащий Егору — без всяких сомнений она не врала. Дотлевали фотографии-воспоминания, невыносимо воняло жженым. Горела былая жизнь. Сейчас. 47. Я прихожу в себя медленно, словно нехотя. В висках пульсирует, гудит в ушах, во рту горько и сухо. Пытаюсь открыть глаза, но они стянуты повязкой. Руки перетянуты сзади веревкой. Я связана?! Мысль толчком врывается в туманный рассудок и оседает в нем. Страх исчезает, уступив место обреченности. Ну вот, опять. Теперь Герасимов решил припугнуть меня похищением... Сижу на полу, прислоненная спиной к стене. Из щелей дует ветер, холодный и злой. Слышу чье-то присутствие. Человек — хотя я знаю его имя, — ходит взад-вперед, и гул его шагов давит на темечко. И вновь запах дощатого пола. Мамочки, какой ты не оригинальный. Привозить дважды в одно и то же место — но с какой целью? — Мог бы придумать что-нибудь новенькое, — шевелю пересохшими губами. Герасимов останавливается. Молчит. Тишина разбивается о виски. — А глаза зачем завязал? Думаешь, я не догадываюсь, кто ты? Ну да, это ведь так не очевидно! В один прыжок он оказывается совсем близко и поднимает мой подбородок. Его пальцы незнакомые, шершавые. Не говорит, но, мне кажется, рассматривает. Я дышу нарочито громко, открыв рот, облизывая губы онемевшим языком. — Откуда ты узнала? — спрашивает погодя. Голос мне знаком, но он не принадлежит Герасимову. Голова болит и не соображает, мне кажется, я слышу, как натужно передвигаются в ней шестеренки. Я с трудом фокусирую мысли, которые расползаются змеями. — Все очевидно, — пытаюсь не выдать непонимания. Это не Никита, так кто же?! Где я слышала эти чуть капризные нотки? Мамочки… — Вадик. — Блин, как ты догадалась?! — кажется, он восхищен, ну или крайне удивлен. — Это очевидно, — повторяю с усмешкой, а сама сжимаюсь в струну. — Развяжи мне глаза, если уж в секретности нет необходимости. Зачем он меня связал и притащил сюда? Что он будет делать? Его подкупил Никита? Наверное, своей местью Герасимову я завела какую-то цепную реакцию, поэтому всё, что происходит в моей жизни сейчас: драки, смерти, кровавые драмы и игры со связыванием — всё в черных тонах. Повязку Вадик всё-таки стаскивает, не сильно заботясь о том, что она врезается в кожу и оцарапывает сначала веки, а затем щеки. Я смаргиваю слезы, перед глазами с непривычки к свету плывет. Различаю недовольно надутые губки Вадика, конечно, ведь мальчик хотел разыграть шоу, а оно не удалось. — Ну и зачем ты меня сюда притащил? Говорю, а сама осматриваюсь. Это деревенский дом (опять деревенский дом!), разве что, в отличие от дачи Герасимова, обжитый и уютный. И занавески с оборочками, и скатерка новая, чистенькая, и пол прибранный. И вообще тут чувствуется жизнь, пусть не постоянно, но сезонная. Вон, на нитке под потолком сохнут травы, а на подоконнике разложены грибы. — Ты богата, — вместо ответа ворчит Вадик и отходит к окну. — Кто тебе такое сказал? — Есть люди, — он неоднозначно пожимает плечами. — И пока ты купаешься в бабках, я прозябаю с мамкой и слушаю её вечное нытье. Мне бы перебраться в свою квартирку, — он нервно трогает занавеску, — где я был бы хозяином. Вот, например, хата твоей бабушки — неплохое местечко, а? Пусть и у черта на куличиках. Ага, то есть бабушка моя, а на «хату» зарится он. Интересное дельце. Пытаюсь усесться поудобнее, в сведенных руках колет. — Можешь пытать меня, но квартиру я тебе не отдам. — Да тебе и не придется. — Вадик, обернувшись, подмигивает, достает зажигалку и смотрит на слабый язычок пламени. — Она и так перейдет по наследству моей мамке, а уж та отдаст её мне. Ну а кому ещё? Чего-чего? Не рано ли меня хоронить? Впрочем… Мне становится так страшно, как никогда до сегодняшнего дня. Все догонялки с Никитой были детскими забавами, в отличие от этого. Глаза Вадика воровато бегают, но спина его прямая. Он уверен в том, что собирается сделать. А что, собственно, он собирается сделать?! — Ты убьешь родную сестру ради квартиры? — сталкиваюсь с ним взглядом. Вадик сникает. — Так надо. — Кому надо? — с трудом не срываюсь на крик. — Тебе? Как же мне повезло с родней! Мать безразлична к родной дочери и постоянно мечтает получить с меня какую-нибудь выгоду, братец — будущий убийца. А сама я отравила существование тому, кого люблю больше всего на свете. О нас можно писать книжку и озаглавить её: «Семейка Адамс». — Нам. Ты не злись, но так для всех будет лучше. От тебя одни неприятности, мамка уже спать боится — вдруг ты среди ночи нагрянешь? И вообще, меня твоя подруга подговорила за неплохие отступные, я не сам… — оправдывается он, зардевшись как школьник. Подруга? Сердце ухает к пяткам. Какая, черт возьми, подруга? Богатая Лера, давно просящая продать фирму по-хорошему?! Или Ира, исчезнувшая при странных обстоятельствах?! Других подруг у меня отродясь не водилось. — Как её зовут? Вадик качает головой. — Подруга, с которой вы работали. Так что я не один такой, тебя даже друзья ненавидят. — Он улыбается, будто бы пытается убедить самого себя, что убийство — это нормально. — Ты это… извини… Он вновь зажигает огонек, и я восклицаю: — Идиот! Тебя первого обвинят в убийстве. Чей это дом, ваш с мамой? — Да, наш. Скажу, что ты приехала без разрешения, ну и подожгла нечаянно себя. Такое бывает, у нас недавно бабка знакомая так померла. — Идиот! — повторяю с усмешкой. — А типа соседи твою тачку, подъезжающую к дому, не видели? И типа у меня ключи были от вашей дачи? И адрес я знала, да? У меня начинается истерика. Я смеюсь, а Вадик смотрит большими водянистыми глазами и хлопает ресничками. — Ты меня не путай, у нас все просчитано. — Он угрожающе надвигается. Большой ребенок, возомнивший себя вершителем судеб. — А я и не путаю. Свою квартирку ты, Вадик, непременно получишь. Лет этак на пятнадцать или сколько дают за убийство человека? Неведомо как, но у меня получается ослабить стягивающие запястья путы. Ещё чуть-чуть, и я сниму их. В метре, прислоненный к стене стоит старенький топорик. Вот бы дотянуться до него. Убивать брата я, конечно, не стану, но припугнуть — с удовольствием. — Вы с моей «подругой» молодцы, — продолжаю, незаметно потирая запястья друг о друга, — отличный план придумали. А точнее — она молодец. И от меня избавится, и от исполнителя, потому что все улики будут указывать на тебя. — Да? Глуповато почесывает макушку. — Разумеется, тем более что совсем недавно мы сильно повздорили. Меня будет искать мой жених, и поверь, он догадается, что я не могла забраться в дом, где ни разу не бывала. Поэтому дважды подумай, гнаться ли тебе за призрачной наживой? Если хочешь, я на тебя «Ли-бертэ» завтра же перепишу, будешь полноправным хозяином. Почему-то я сама верю в свои слова. Возьму и перепишу, и пускай разбирается с исчезновением денег, смертями, удалением базы клиентов и прочими неприятностями. А сама продам бабушкину квартиру и переберусь в какую-нибудь глухую деревеньку, где заживу спокойно. — Ты меня полиции сдашь. — Не-а, клянусь. Кажется, он начинает мне верить, даже тянется к ножницам, лежащим на столе. Но потом резко мотает головой. — Хватит морочить мне голову! С этими словами бросается к занавескам и одним нажатием поджигает их. А сам убегает, заперев дверь на замок. Я умудряюсь стащить веревку с рук и вскакиваю. Занавески пылают. Дым, едкий и черный, забивается в ноздри. Пламя перескакивает на стену, обшитую рейкой, переползает на мебель. Я ломлюсь в запертую дверь, но всё впустую. Хватаю топорик и ударяю в стекло. То осыпается по центру мелкими осколками. Удар, второй. Воздуха не хватает. Перед глазами всё меркнет. Топор падает из ослабших рук. Уже теряя сознание, я вспоминаю: надо было намочить тряпку и приложить её ко рту. И вдруг, когда кислород должен закончиться, в нос ударяет свежий воздух, такой морозный и сладкий, что я вновь задыхаюсь. Я закашливаюсь и понимаю, что лежу на чьих-то руках. — Живая! — Доносится мужской голос, и мне не нужно открывать глаза, чтобы всё понять. Я умерла или пребываю в предсмертном бреду, потому что этот человек никак не мог появиться в горящем доме. — Никита! — шепчу из последних сил. — Прости меня за всё, я очень тебя люблю. Теперь мы всегда будем вместе. На губах растягивается блаженная улыбка. Всё-таки уготовано мне местечко в Раю. — Угу, будем, — недовольно доносится сверху, — но сначала я убью того ублюдка, который решил тебя поджечь. 48. Никита неотрывно следовал за «десяткой» сначала по городу, после – на оживленном шоссе. Гнать не пришлось, машина похитителя лениво плелась в правом ряду, не петляла и совершенно не пыталась скрыться из виду. Конечно, Никита мог, как в боевиках, газануть, подрезать на повороте и преградить «десятке» путь, но к чему бы это привело? Спугнул бы или навредил Саше – ведь ту похитили, а с пленниками редко церемонятся. Нет уж, лучше дождаться, когда похититель приедет, и отловить его там. Если, конечно, в пункте назначения его не ждет десяток сообщников. Нет, не думать о плохом! Они отъехали на пятьдесят километров от города, когда «десятка» резко свернула с трассы на отворотке. Никита последовал за ней, в последний момент успев вывернуть руль, чтобы не промчаться мимо. На раздолбанной дороге, там, где верная «Мазда» начинала буксовать, старушка-«десятка» разогналась. Никита еле поспевал за ней. В зеркалах заднего вида отразились мигающие огни: синий и красный. ДПС. Только не это! — Черт-черт-черт, — ругнулся Никита и почти затормозил у обочины (сыграла сила привычки), но в последний момент газанул. Плевать ему на гаишника! Хочет – пусть преследует. Так сказать, приедет Никита к Саше с сопровождением. С каждой минувшей секундой нарастала тревога. Машина ДПС плелась где-то позади, не выключая огней, «десятка» похитителя вырвалась вперед и скрылась за поворотом. У Никиты пересохло в горле, и слезились глаза. Только бы найти Сашу, только бы тут не было десять развилок, ведущих к сотням деревень! Никита молил всех богов об одном: успеть. Он плутал. Дорога извивалась, сужалась, обрывалась с асфальта на гравий. ДПС где-то заплутали, их огни больше не маячили в зеркалах заднего вида. Никита потерял много времени впустую и уже не надеялся на чудо. Ему вдруг стало смертельно страшно: так, что взмокла спина, и похолодело в груди. Где же Саша?! Он въехал в очередное садоводство и медленно колесил по линиям. Хотел бы быстрее, но мог упустить из вида что-нибудь важное. И когда увидел похожую на искомую машину, выезжающую из ворот одного из участков, чуть не разрыдался от счастья. Но что делать дальше: следовать за «десяткой» или идти в дом? Огонь, показавшийся в окнах, подсказал Никите верный ответ. Он вбежал во двор, перемахнув через невысокий забор, и ломанулся к двери. Заперта! В задымленном окне на секунду показалась тень, жутко похожая на Сашу, дважды или трижды чем-то ударила в стекло с внутренней стороны. Но тут же исчезла. Никита, не раздумывая, схватил с веранды какой-то садовый инструмент и со всей дури саданул им по образовавшейся трещине. Ещё раз и ещё. Он влез в дом, стараясь не дышать едким дымом, и, увидев на полу хрупкую фигурку, схватил её в охапку. Лезть обратно вдвоем было сложнее, поэтому пришлось сначала аккуратно вытолкнуть из окна Сашу, а уже затем на последнем дыхании перебраться самому. Перед слезящимися глазами всё слилось, но главное – Саша была с ним. Но только он уложил её на заднее сидение, как показалась машина с мигалками. Надо же, доехали, не прошло и года! Усатый гаишник быстренько вылез и в удивлении уставился на горящий дом. — Видимо, ваш? – только и спросил он, словно оправдывая Никитину спешку. — Мой! – соврал Никита, понимая, что Саше может стать хуже, и ему некогда размениваться на болтовню. – А это моя девушка, и она надышалась дыма. Её нужно срочно отвезти в больницу! Гаишник смотрел то на дом, то на лежащую Сашу. Между кустистыми бровями залегла глубокая морщина. — Поехали! – вдруг решился он. – Следуй за мной! И вот так, в сопровождении доблестного защитника правопорядка, Никита и вёз Сашу в больницу, выжимая максимальную скорость. Саша вскоре ожила и непонимающе выпучилась на Никиту с заднего сидения – он видел её полубезумный взгляд в зеркале заднего вида. — Привет, — улыбнулся. – Как ты? Она закашлялась. — Всё хорошо. Ты… меня… спас? Не сказала — просипела. — Можешь не благодарить. Лучше ляг и не двигайся, тебя должен осмотреть врач. — А как ты меня нашел? – допытывалась эта вредная девчонка вместо того, чтобы, как подобает хорошим девочкам, исполнить просьбу. — Всё потом, ладно? И про то, зачем тебя сюда привезли, тоже расскажешь потом. Пока – отдых. Саша ещё пыталась что-то расспросить, например, про гаишника, несущегося впереди, но Никита отмалчивался. Он, между прочим, безумно волновался за её здоровье и никак не мог сосредоточиться на мокром от внезапно хлынувшего дождя шоссе. У десятого километра в кювете лежала искореженная серебристая «десятка», около которой уже собрались зеваки. Никита проводил их долгим задумчивым взглядом, но Саше ничего не сказал. А вот гаишник затормозил – видимо, чтобы проверить, жив ли водитель. Ну и ладно, не придется отвечать на лишние вопросы! В больницу он её практически втащил и, пообещав медсестре в окошке регистрации любые деньги, долго не мог объяснить, что произошло. — Пожар, — невинно сообщила Саша сипящим голосом. – У меня может быть отравление. — Может, — подтвердила медсестра. – Но сейчас уже поздно для приема пациентов... — Я заплачу! – рявкнул Никита. Медсестра закивала. В общем, через час Сашу уложили в отдельную палату, и кто-то даже обработал Никите все порезы от неудачного влезания в окно. Уходить домой он наотрез отказался, а к Саше его не пустили – только в приемные часы. Дежурный врач не стал спорить с упрямым гостем (особенно его воодушевила купюра, всунутая в ладонь) и оставил Никиту в покое. — Пусть сидит, сколько хочет, — бросил он напоследок. Ночь протекла на удивление скоро, Никита и не заметил, как тьма в окнах сменилась рассветом. Немолодой врач, уже новый, ещё незнакомый Никите, соизволил подойти к нему часов в восемь утра. — Н-да, — изрек он, — вы б шли спать. — Что с Сашей? — Никита вскочил. — Всё замечательно, в отличие от вас она давно спит. – Врач покачал головой. – Мы подержим её на всякий случай пару деньков. — А ребенок? Что с её ребенком? — Какой ребенок? В докторском взгляде появилось непонимание. — Она беременна! — Выясним. И, коротко кивнув, он ушел. Вскоре врач вернулся и приказал выметаться домой до пяти часов вечера. Что-то в его тоне убедило Никиту, что лучше послушаться. Он бездумно поплелся на выход, шатаясь от волнения и недосыпа. Медсестра в окошке регистрации охнула: — Вот это любовь, всю ночь просидел! Ага, любовь – та ещё дрянь, не поспоришь. Ровно в пять Никита сторожил на посту. Всё тот же врач показался в коридоре и, пожав Никите ладонь, сел рядом. — Александра не беременна. — Что? Внутри что-то оборвалось. Неужели выкидыш?.. — Наш гинеколог осмотрел её и провел комплекс анализов, посему можете быть уверены на все сто. Александра сказала, что делала тест, но к врачу не обращалась. К сожалению, ни один тест не дает стопроцентной гарантии, а уровень ХГЧ может скакать по разным причинам, в том числе от сильных эмоциональных переживаний. У Александры был стресс? Глупый вопрос. Вся её жизнь в последние месяцы – сплошной стресс. — Да. — Не переживайте. Мы понаблюдаем за ней и попытаемся установить причину сбоя организма. Никита сжал и разжал кулаки. — Можно к ней? — Конечно, напоминаю, у вас есть час. Никита вошел в палату, пахнущую хлоркой, и увидел Сашу, маленькую и бледную, поджавшую коленки к груди. Она смотрела огромными глазами, в которых стояли слезы. — Я обманула, — сказала, всхлипнув. — Не было никакого ребенка... а месячные не шли... нервы... гормоны скакали... Никита нерешительно мялся у порога. — Ну и что ты ревешь? Это же не плохо, раз не было. А так бы он мог пострадать, понимаешь? — Мне его… жалко. Я его уже… полюбила. Саша вытерла слезы ладонью. — Клянусь, я сделаю тебе хоть десяток детей, только успокойся, – не придумал ничего умнее Никита. Она заревела с новой силой. Никита сократил разделяющее их расстояние до двух шагов. — Саш, у нас всего час. Давай поговорим? Она глянула на него затравленно и дико, но согласилась. Вряд ли им хватит одного часа, но они хотя бы начнут этот долгий и столь необходимый диалог. 49. Эта неделя выдалась удивительно никакой. Из больницы меня выписали уже на вторые сутки с целой кучей рекомендаций и рецептов. Благодаря деньгам Никиты, меня обхаживали как персону голубых кровей: вокруг койки крутились услужливые медсестры, усатый врач заходил каждый час, все улыбались и интересовались моим здоровьем. Надоели до чертиков! Даже не дали толком всплакнуть по несуществующему ребенку. Четыре дня назад звонила мать (с чужого номера, её-то я добавила в черный список) и срывающимся голосом сообщила: — Вадик в больнице, попал в страшную аварию! — И что? – равнодушно уточнила я. Короче, оказалось, что матушка существует у постели ненаглядного сыночка, который переломал себе позвоночник и рискует навсегда остаться инвалидом; ну а от меня она, разумеется, ждет денег на операцию. — Вы — одна кровь, — заявила мать перед тем, как я повесила трубку. Надо не забыть сменить сим-карту. Так разрешилась ещё одна проблема: заявлять ли на него в полицию? Нет, жизнь Вадика уже сполна наказала; и мать – тоже. А с Никитой мы поговорили. Обо всём. О детстве, о юности, о минувших днях. Это был долгий разговор, послевкусие от которого осталось непонятное: горечь пополам с удовлетворением. Но главное – все «тогда» остались в прошлом, и у нас появилась надежда на «сейчас». В качестве любовников, друзей или добрых приятелей – не знаю. Пока мы те, которым есть что вспомнить, и которым трудно друг без друга; на большее я не рассчитываю. В конечном итоге Никита, узнав, что в покушении замешана какая-то моя подруга, коротко сказал: — Разберемся. И он не был похож на молоденького парня, скорее – на взрослого мужчину, готового отгадать любую загадку на свете. Почему-то я ему поверила. С тех пор мы не виделись, я сама не хотела, а он не предлагал. Мы договорились прийти в себя и встретиться, будучи уверенными, что эта встреча нам не повредит. Я и сама обдумывала, кто же из двух подруг – предательница? И, если честно, подходили обе: Лера слишком любит власть, чтобы делиться ею с нами; а Ира всегда считала (хоть и не говорила), что она отдала больше сил и времени становлению «Ли-бертэ». Кто же… Вынужденное затишье хуже бури. В затылке свербело предчувствием скорой разгадки. Я трижды ездила в офис, задерживаясь там до сумерек, работала с отчетностью и уверяла испуганных сотрудников фирмы, что мы живы. И даже пообещала в декабре всем «тринадцатую зарплату». Главное – не развалиться до декабря. Сегодняшний вечер я надеялась посвятить сладкому безделью, но только вознамерилась заказать с доставкой роллы, как в дверь постучали. *** Я встаю и, укутавшись в плед (ноябрьская осень обосновалась в комнате общежития, влезла в щели и забилась по углам), иду открывать дверь. — Поехали, — коротко сообщает Никита. — Куда? Я смотрю на него во все глаза. Он серьезен, даже напряжен. И чертовски красив. — Ты хочешь узнать, кто заказал тебя родному братцу? Тогда одевайся. Долго уговаривать не нужно, я собираюсь за минуту, и вскоре мы несемся навстречу неизвестному. Никита молчит как партизан и обещает всё объяснить чуть позже, а я изнываю от нетерпения. Пальцы дубеют от переживаний, ладони потеют как у школьницы на первом свидании. Незаметно вытираю их о коленки. Никита всматривается в дорогу, не гонит, но ловко обгоняет зазевавшиеся автомобили. Я люблю этот сосредоточенный взгляд и чуть нахмуренные брови. Да, люблю! Когда Никита за рулем – он перевоплощается, становится гораздо проще и понятнее. Мы почти выезжаем за черту города, но сворачиваем в неприметный переулок с одинаковыми блочными домами. Трущобы, изгаженные, исписанные, всеми забытые. Никита с трудом находит место для парковки и, вылезая из «Мазды», прощально оглядывает ту. — Ты чего? — Да вот думаю, увижу ли я её вновь. Не район – мечта. Тут тебя или убьют, или ограбят. Я оглядываюсь. Жутковато и очень тихо, будто всё вымерло. Лишь на детской площадке от ветра скрипят проржавевшие качели. Мы, чтобы не намокнуть, бежим к подъезду. Дверь должна закрываться на магнитный замок, но она открыта нараспашку. Влетаем внутрь. В ноздри ударяет запах мочи. На стенах красной краской выведено: «Ты сдохнешь!» Почему-то мое хихиканье перерастает в истеричный смех – прекрасное местечко. Никита непонимающе озирается. — Пятый этаж, — угрюмо говорит он. Мы взбираемся, минуя плевки на полу и собачьи испражнения. Я нажимаю на кнопку звонка, вслушиваюсь в шаги. Никита, словно ненароком, загораживает меня собой и становится перед самой дверью. — Кто? – раздается очень тихое, почти забитое. Никита кивает мне, мол, твоя очередь. — Это я, Саша, — а сама не понимаю, кто же там. Кажется, тут сотня замков, потому что человек за дверью возится с ними несколько минут. Наконец, я встречаюсь глазами с хозяином квартиры, одетым в застиранный халат. — Ира?.. Она бледна как сама смерть. Губы синюшные, под глазами залегли черные тени. Волосы давно не мыты и затянуты в пучок. И этот халат в цветочек – мамочки, что за безвкусица?! — Ира! – вдруг понимаю я, бросаясь к ней в объятия. Моя подруга пахнет немытым телом настолько сильно, что хочется отстраниться. Но Ира отпихивает меня первой. — Зачем ты пришла? И привела его? Никита лишь хмыкает и, не спросив разрешения, переступает порог. Разуваться он не собирается, а я глупо моргаю: расскажет ли она, что произошло? — Проходите, — сдается Ира. – Как вы меня нашли? — Пришлось задействовать самые-самые отцовские связи, — скорее не ей, а мне объясняет Никита, входя в неуютную загаженную кухоньку. – А если точнее, эту квартиру Ирина сняла через агентство за неделю до так называемой гибели. Интересное совпадение, о котором не догадалась полиция, но вполне смогли друзья отца. Никита рассказывал, что с отцом у них тяжелые отношения; интересно, с чего тот сменил гнев на милость и даже поделился какими-то своими связями? Надо не забыть расспросить его, когда разберемся с Ирой. Я усаживаюсь за стол, стараясь не касаться заляпанной клеенки; Никита предпочитает постоять. Да, Ира никогда не была чистюлей, но до гадюшника не скатывалась! Сама хозяйка, кажется, совсем не замечает грязи или сладковатой вони, плотно стоящей в кухне. Она смотрит на меня пристыженно, как нашкодившая кошка. — Ну а теперь рассказывай свой кровавый план, — усмехается Никита. Ира сглатывает. — Прости… — начинает она. 50. — А есть за что? Из подтекающего крана капает вода, разбиваясь о дно эмалированной кастрюли. Раковина забита, мусорное ведро переполнено. На стене грязевые потеки. В квартирах алкашей, по-моему, куда как чище. Не удивлюсь, если сейчас по стене проползет полчище наглых тараканов. — Я… — Ира мнется в нерешительности. — Не хотела… честно… — Прекращай уже страдания! — Никита недовольно цокает. — Зачем ты инсценировала свое похищение? — И как? — вставляю я. — Лера предлагала тебе продать «Ли-бертэ?» — Дождавшись кивка, она продолжает: — Вот и мне предложила и неоднократно. Я, ясен пень, не дура лишаться собственного дела, потому отказалась. Уговаривать она, как ты сама знаешь, не умеет, но пробовала трижды или четырежды… Грозилась нашим провалом, сулила скорую кончину. Я ещё удивилась, откуда ей, человеку, ни разу не интересующемуся нашей работой, знать, раздавят нас конкуренты или нет? В общем, не помню уже почему, но дернул меня черт зайти к нам в офис поздним вечером. А там эта красота с каким-то лысым мужиком в компьютере копается, пароль-то мы ей сообщили. Ну, я спрашиваю её: «Чего забыла?», а она ответить не успела – мужик сразу начал угрожать. Мол, не продам свою долю, меня кокнут. И вообще за мной, дескать, слежка. Какая слежка, ну? Я пожимаю плечами. — Вот-вот. На следующий день мы с Лерой переговорили, оказалось, бойфренд надоумил её скупить наши доли и стать единственной владелицей. Всё бы хорошо, но мне действительно начали угрожать, ещё говорили: пожалуюсь кому – тут же прикончат… И тогда я поняла: надо делать ноги! — А мне почему ничего не сказала?! Если квартиру она сняла за неделю до исчезновения и с Лерой переговорила заранее, то почему ничего не сообщила?! Да ещё и успокаивала после расставания с Никитой, интересовалась, как прошло собеседование с Вадиком. Вела себя как ни в чем не бывало, а сама планировала, как бы свалить подальше. — Я испугалась, Сашка. — Ира густо краснеет. — Ты прости, но есть такие моменты, когда каждый сам за себя. Я вот решила уйти на дно. Не сразу, но квартиру сняла… Ну а потом мне позвонили с неизвестного номера и пообещали прибить, если я и свой кусок «Ли-бетрэ» не продам, и не подговорю тебя продать свой. Короче, круг замкнулся. Да, деньги я наши забрала, но иначе бы я не выжила! Пойми меня! — А кровь откуда? Ира вытягивает худое запястье. — Я в фильмах такое видела и статьи читала. Пришлось хорошенько так порезаться, вот, и измазать всё вокруг. Вообще-то я надеялась, что на Леру с её бойфрендом полиция выйдет, даже телефон оставила дома… но как-то не вышли. — Лера была в квартире вскоре после твоего исчезновения, общалась с полицией. Может, она удалила все неугодные звонки. Никита всё это время молчит, но слушает внимательно, будто просчитывает в голове что-то важное. — Наверное, ты права. Сашенька, ну извини меня! — По щекам Иры катятся слезы. — Я очень боялась! Это Лера во всем виновата! Если её накажут, мы заживем как прежде! Мне так страшно, я ночами не сплю, делать ничего не могу, живу в вечном страхе быть убитой! Интересно, а как бы поступила я? Неужели не поделилась бы страхами с Ирой, оставила бы всё в тайне и предпочла тихонько улизнуть, утащив из сейфа немалые деньжата? Разве это по-дружески? Почему-то не получается поверить Ириным словам, в них есть какая-то недосказанность. — Ты о кое-чем умолчала, — словно почувствовав мое недоверие, добавляет Никита. Ира боязливо вжимает голову в плечи. — О чем?.. — Куда делась клиентская база? — Ира окончательно бледнеет. — Лера не могла удалить её – зачем ей терять собственные заказы? Остаешься ты. И что-то мне подсказывает: ты не удалила эту базу, а преспокойненько скопировала себе, чтобы, когда всё закончится, воспользоваться украденными деньгами или найти спонсоров, и открыть новую фирму. Первые три-четыре секунды Ира ещё пытается оправдаться, но после глаза её суживаются до щелок, в них появляется злоба. — Это мой бизнес. Он был построен мной и никем другим, выстроен по кирпичику, с самого нуля. Именно я бегала по однокурсникам, втюхивая им китайский ширпотреб, искала поставщиков, торговалась за жалкие копейки. Саша всегда могла только улыбаться и благодарить, Лера не удосуживалась даже короткого «Спасибо». Почему я должна делиться с ними своим детищем?! Саш, ну неужели ты со мной не согласна? Нет слов! То есть всё, что было сделано нами двумя, забылось?! Если я никогда не напоминала об этом – не значит, что этого не существовало. Впрочем, плевать. Никита ждет моей реакции. Ира вновь срывается в плач и начинает безостановочно извиняться. — Забирай всё себе, — выплевываю, поднимаясь. — Саш?.. — Никита хмурится. — За это время я вынесла одну дельную мысль: нужно уметь прощать. Я прощаю тебя, Ира. Надеюсь, твой новый бизнес окажется успешным. Идем, Ник. Он подает мне руку, и мы уходим из этой пропитавшейся зловонием квартиры. Ира не останавливает, только всхлипывает, облокотившись на загаженную раковину. На улице не можем надышаться свежим воздухом. — И что? — не понимает Никита, когда мы подходим к нетронутой «Мазде». — Где та мстительная Саша, которую я полюбил? — В прошлом, — я пристегиваюсь ремнем безопасности. — Не верю. Я хмыкаю. — Саш, — Никита недоволен, это видно по складке меж бровей, — прекращай строить святошу. Мы обязаны упечь Леру в тюрьму. Это тебе не шуточки, она ведь заказала твое убийство! Люди должны прощать, но не таких змеюк! Нет, ты неправа, и точка. То есть как меня засаживать, так запросто; а как наказать двух чокнутых девиц, по которым дурдом плачет, – так вспомнила о всепрощении? — Никит, я всего лишь пытаюсь стать лучше. Я смотрю на него в надежде на понимание, но Никита качает головой. — Ладно, разберемся. Звучит устрашающе. Прощение – самое важное, чем наделены люди. Если Никита смог простить ту, которая методично била по его болевым точкам, то почему не смогу я? И почему после всего случившегося Никита считает, будто я должна вновь мстить?.. Начнем новую жизнь, вот и всё. Никита высаживает меня у общежития. — До встречи, — произносит, как мне кажется, холодно. Где-то в глубине души я надеялась, что он поцелует на прощание или предложит начать всё заново. Ведь он простил меня? Или нет? — Пока-пока, — пытаюсь улыбнуться, но не могу. Всему свое время. И наше когда-нибудь наступит. 51. Я сомневалась, придет ли Лера на встречу после того, как чуть не прикончила меня руками Вадика, но она либо достаточно глупа, либо достаточно нагла (скорее всего и то, и другое), чтобы согласиться. А может, просто повелась на фразу: «Я готова продать свою долю, давай обговорим с твоим клиентом цену». В кабинете, который я знала наизусть и могла найти всё с закрытыми глазами, неуютно. Вещи разбросаны, бумаги свалены на пол, да ещё и рвоту с дивана отмыли абы как – осталось пятно. Я сижу, закинув ноги на стол, и смотрю в окно. Придет или не придет? Дверь открывается. Пришла. С ней её бойфренд, как же его зовут… да плевать, как его зовут! Брутальный типчик, бритоголовый и мрачный что сама смерть. Поигрывая мускулатурой (меня запугать решил?), он вваливается в кабинет. — Драсьте. — И вам не хворать, — открыто улыбаюсь я, не спеша снять ноги со стола. За ним плетется Лера. Великолепная Лера, пахнущая магнолией, сияющая красотой. Вот дура, притащила бойфренда, которого я видела лично, и будет выдавать его за таинственного клиента?! — Сашенька! — она всплескивает руками, но ко мне не кидается. — Куда же ты запропастилась? — Да так, то одно, то другое. Садитесь. И киваю на заляпанный диван. Ни Лера, ни бойфренд не спешит присесть. Пока они мнутся, я начинаю: — Итак, продать долю… Я решилась. Лера лыбится так, будто я сказала лучшую новость на свете, впрочем, для неё так и есть. — Здорово! — Сто тысяч долларов. — Сколько?! — рычит бойфренд. — Сто, — я медленно склоняю голову сначала влево, затем право, хрустнув позвонками. — Приемлемая цена для хорошего вложения. — Какое вложение? — Бойфренд не дает высказаться Лере и опасно нависает надо мной. — Ваша фирма скоро прогорит. Ты знаешь, сколько заказов поступило за последние две недели? — Девятнадцать, — киваю я. — Ну и? А что «ну и»? Почему же Лера, будучи совладелицей, не спешила реанимировать дело, пусть и потерявшее деньги, клиентуру, заказы? Не бегала с рекламой, не искала партнеров, не суетилась и не рвала пятую точку, только бы встать на ноги? Какой от неё толк? Всё это, разве что мягче, я и высказываю сладкой парочке. Лера пунцовеет. — Саша! Я не разбираюсь в таких мелочах, а отвечаю за финансы. — Правильно, потому что в них разбирались мы с Ирой. Так вот, обсудим сумму. Я хочу сто тысяч за то, что, во-первых, верну вам клиентскую базу, а во-вторых, доля Ирины переписана на меня. Получается, ты платишь пятьдесят тысяч за меня и пятьдесят – за Иру. — Что?! — в два голоса. — То. И кидаю перед ними бумагу, где официально сказано, что на этой неделе Ира добровольно переписала бизнес на меня, такую замечательную и хорошую девочку Сашу. Разумеется, не за бесплатно и соблюдая все формальности. Не подкопаешься! Вообще-то Иру замучила совесть, и она приплелась ко мне сама. Бледная, замученная и безостановочно рыдающая, но не вызывающая у меня ровным счетом никаких эмоций. Сказала, что собирается переселиться в какое-то село за Уралом, и что деньги, вытащенные из сейфа, ей чертовски нужны. Деньги, но не доля. Ну что ж, решила я, пускай она забирает их как оплату за владение фирмой. Мы долго занимались переоформлением, но в итоге я получила её часть «Ли-бертэ». Я бы не затеяла ничего дальнейшего, но Никита назвал это не местью, а возмездием. Лера вчитывается в текст, её бойфренд скрепит зубами так ощутимо, что слышу даже я. Как бы не стёр в порошок... — Ира не умерла? — наконец, произносит Лера. — Представляешь, нет. И я вновь улыбаюсь так широко, будто рехнулась от радости. Они молчат и раз за разом перечитывают документ. — Кстати, Лер, мой любимый братик попал в аварию, — говорю со вздохом, якобы чтобы разрядить обстановку. — И на этой почве у него открылось какое-то просветление. Говорит, убить меня хотел. Прикинь? — Лера выпучивает глаза и разевает рот. — Бред какой-то! Ну да ладно, спишем на последствия стресса. А ещё говорит, что сдаст полиции сообщника… ну, того, кто тоже хотел меня того… И провожу по горлу пальцем. — И… и что?.. — Да пока ничего, у отца Никиты, ну, моего бывшего, помнишь, того, которому я мстила, есть связи то ли в ФСБ, то ли в прокуратуре, — морщусь, дескать, вообще не понимаю, в чем разница. — Пообещали разобраться. Всё, с лица Леры стекает краска, а вот бойфренд спокоен. Видимо, понимает, что с деньгами Лериного папочки можно отмазаться чуть ли не от самого президента. — Страшная история, — басит он. — Но мы не о том толкуем. Ты всё правильно решила, сто штук — подъемная цена. Будут тебе деньги, но завтра. Сама понимаешь, добыть такие бабки — не минутное дело. Я понимающе киваю. — Если на этом всё, мы пойдем. Лера позвонит тебе на неделе. И схватив медленно зеленеющую Леру под локоток, выводит её из офиса. Я облегченно выдыхаю. Всё, на меня открыта охота. Как жаль, что за этими двумя уже установлена прослушка, и каждое их действие записывается. Связи у Никитиного папы действительно есть, да такие, что вслух произносить страшно. … Этим же вечером на меня попытались напасть в подворотне какие-то бугаи с арматурой. Не успели, их схватили под белы рученьки два неприметных типчика. Ничего себе, так за мной тоже была слежка! Вау! Леру с бойфрендом быстренько словили, доказательств против них набралось предостаточно. Кстати, Вадик действительно наябедничал на свою «заказчицу», правда, не по доброй воли, а после ненавязчивых угроз. А фирму я распустила. Объявила о банкротстве, выплатила сотрудникам компенсации и даже извинилась перед всеми лично. Дело обещало затянуться надолго, но я была готова ко всему. Если понадобится – открою новое «Ли-бертэ». Если понадобится — начну новую жизнь. 52. Зима как-то не задалась. В начале декабре подморозило, но к середине снег растаял, и улицы города затопило. Дороги превратились в сплошную лужу буро-коричневого цвета. И небо, пасмурное, серое, нависло над домами так низко, что, казалось, до него можно дотянуться с крыши. «Сейчас бы на Кипр», — размечтался Никита, хотя мозгом понимал: на зарплату экономиста особо не разгуляешься. Недавно как раз звонил отец, вновь предлагал вакансию ведущего финансиста с окладом в пятьдесят штук и ежемесячными премиями. Никита отказался. Экономистом в крупный продуктовый магазин он устроился сам и нисколько не жалел. Во-первых, опыт, во-вторых, возможность подняться с самых низов, в-третьих, постоянная нагрузка. Воспользоваться отцовской помощью он всегда успеет, но охота добиться всего самому. Иначе как себя уважать? На самом деле, отец это понимал. Отношения у них почти восстановились (папа загордился сыном, который сумел докопаться до уголовного дела), как и с мамой, которая долго отказывалась принять тот факт, что её сын вновь дружит с Сашей. Ну а что, за него, двадцатитрехлетнего парня, будут что-то решать родители? А Саша, между прочим, на прошлой неделе прошла собеседование к какому-то жутко популярному дизайнеру, к которому даже на бесплатную стажировку было не попасть – и теперь на ней реклама и развитие интернет-магазина одежды и аксессуаров. Она была настолько довольна, что стало понятно: сбылась мечта. Телефон, лежащий на подоконнике, завибрировал. Никита долго всматривался в незнакомый номер, но трубку с неохотой поднял. — Да. — Никита Алексеевич? — на другом конце раздался милый щебет. — У Олега Сергеевича появилось свободное местечко, на завтра, в пять часов. Никита заулыбался. Договорив, он оделся и поехал привычным маршрутом к общежитию, в котором не был целый месяц. С Сашей они договорились не торопиться, хотя ежедневно списывались. И Никита понимал, что, не пожелав ей спокойной ночи, сам не может заснуть – а утром гораздо легче просыпаться, если Саша ответит: «И тебя с добрым утром!» Что ж, дальше откладывать нельзя. Никита трижды постучал. На порог вышла заспанная Саша в плюшевом халате. Потерла глаза кулачками. — Ник? — Во-первых, ищи медицинский полис, завтра мы едем на обследование в Москву. Во-вторых, ищи паспорт. Послезавтра мы подаем заявление. Саша разинула рот. — Куда? Что? — Завтра тебе назначен первичный осмотр у Соколовского Олега Сергеевича, признанного ортопеда, лучшего из лучших Я место у него выбивал около полугода. Если всё получится, о своей хромоте ты сможешь позабыть, — терпеливо объяснил Никита. — Полгода?.. — Саша непонимающе сощурилась. — Я записался к нему в первый месяц наших новых отношений. Разве я мог хоть на секунду забыть, насколько сильно виноват в той аварии? — А куда заявление? — На щеках заиграли ямочки. Она так смешно покраснела, что Никитино сердце екнуло от умиления. — В ЗАГС, а куда ещё? Ах да! — Он стукнул себя по лбу. — Ты согласна? И достал из внутреннего кармашка бархатную коробочку. Внутри лежало узенькое колечко, россыпь камней на котором извивалась лентой. Саша молчала, только с ресниц скатывались слезинки. Пауза затягивалась, и Никите стало страшно: вдруг она уже несвободна, вдруг он опоздал? — Зайдешь на чай? — спросила Саша, отходя в сторонку. — Саш?.. — Ну, помолвку нужно как-нибудь отпраздновать, — вместо ответа подмигнула она. Колечко идеально смотрелось на тоненьком пальчике.