— Ни разу?

Они не верили своим ушам. Как могло быть, чтобы на стратегически важном пограничном посту регулярно пропускали без обыска кого-либо, пусть даже миловидную и наивную девушку? Я поведала о своих уловках. Мое «колдовское зелье» варилось из двух ингредиентов: юность — залог невинности и беглый немецкий — залог доверия. Я сказала, что я оказалась одним из немногих, если не единственным человеком, понимающим, что говорят немцы, и которого немцы могли понимать. При каждом переходе через границу на другой стороне моста я заходила в постовую будку, чтобы поговорить с солдатами. Я непринужденно ставила велосипед и прицеп прямо перед дверью будки, чтобы показать, что мне нечего скрывать и я ничего не боюсь, чтобы солдаты привыкли к тому, что мои приезды и отъезды совершенно естественны. Кстати, я специально старалась бывать в Шовиньи как можно чаще, чтобы солдаты не заметили изменения в длительности и порядке моих переездов. У меня всегда было алиби: главное, пропитание для жителей Бона, но также занятия на курсах по подготовке к сдаче второго экзамена на аттестат зрелости.

Я могла также сослаться на занятия музыкой, хотя в основном продолжала брать уроки у парижских учителей.

Поставив велосипед, я входила в будку и заводила разговоры с солдатами. Я задавала им кучу вопросов о них самих и об их семьях.

Я им слегка сочувствовала: «Должно быть, вам очень тяжело быть так далеко от жены, от родителей. У вас есть известия от них? Вы им пишете?» Надо признаться, солдаты бывали растроганы, что житель оккупированной страны в кои-то веки не смотрит на них враждебно и даже проявляет к ним интерес. Несомненно, я возбуждала в них симпатию, что было одновременно затруднительно и полезно. Население деревни, конечно, бывало шокировано, видя в моем поведении связь с врагом. Но большая часть людей была со мной знакома и знала, что все это я делаю для того, чтобы быть им полезной.

И, прежде всего, неизбежное пятно на моей репутации не имело никакого значения по сравнению с возможностями, которые я, благодаря общению с солдатами, получала.

Когда бойцы Сопротивления предложили мне участвовать в их деятельности, я уже несколько недель ездила на велосипеде через демаркационную линию. Я заверила их, что меня ни разу не обыскивали. Так было во все время оккупации. Это было для Сопротивления достаточной гарантией, и они предложили мне доставлять письма и документы в свободную зону. Тогда я сделала почтовый ящик для Сопротивления. На ограде Вье Ложи я приделала два почтовых ящика — один побольше и другой поменьше. Это был шифр, которым пользовалось большинство групп Сопротивления. Наиболее важные документы клали в большой ящик, более заметный, следовательно, менее подозрительный в глазах немцев. Однако один немец допросил меня по поводу ящиков.

«Но это очень просто, месье, — объяснила я. — Мы хотим быть в курсе событий, поэтому подписались на журналы. Но, вы сами видите, они не влезают в маленький ящик. Поэтому я сделала второй, побольше». Мое объяснение его вполне удовлетворило. Как и при переходе пограничной линии, спокойствие было залогом успеха, так что я не пыталась прятаться, когда брала письма. Напротив, я перед солдатами радовалась, что получила так много писем. Я объяснила им, что у нас полно родственников по всей Франции, что было правдой, и, само собой, в Швейцарии. «Война разделила меня с друзьями. И я должна им писать», — говорила я. Я снова вижу снисходительную улыбку офицера, отвечавшего: «Верно. Вы, молодые, все время проводите за писанием писем. У нас в этом возрасте было то же самое». Для более любопытных я изобретала истории, будто бы содержавшиеся в письмах. Тем временем я незаметно переворачивала каждый конверт. Я знала, что на обороте конверта, содержащего особенно важные документы, будет пометка «ценное». Для передачи сообщений, документов и даже денег у меня было два помощника: велосипед и прицеп. Я всегда ездила на велосипеде. Я с детства привыкла ездить по всей нашей области, в Пуатье, в Шателлеро, покрывать километры на велосипеде, взбираться на холмы. Надо признаться, я отличалась отменным физическим здоровьем, но я никогда не представляла себе, что проведу месяцы и месяцы, взгромоздившись на седло, почти не слезая с велосипеда, что буду уезжать гораздо дальше Пуату, что руль увезет меня в Париж, Амьен, Нант или в Биарриц. Что мой велосипед преодолеет столько километров железных дорог и асфальтированных шоссе, что он будет часто ездить поездом, подниматься в кузов грузовика или на прицеп трактора. Мой велосипед, без сомнения, — главный герой моей истории.

Было ли это предчувствием? Я купила этот велосипед за три дня до объявления войны. Мы знали, что война неизбежна, но никто, а я тем более, не знал ни дня, ни часа ее начала, так что в этой покупке не было никакого расчета. Я просто скопила за несколько лет небольшую сумму денег. Это был женский велосипед, с косой рамой, зеленого цвета, моего любимого. Цвета надежды. В добавок к велосипеду я купила два запасных колеса. В обычное время в них не было надобности, но избыток предосторожности оказался очень полезен. С приходом немцев я спрятала колеса в погребе, чтобы их не реквизировали. Велосипед тоже нуждался в защите. Немцы всегда старались отобрать их, иногда для личного пользования, но в первую очередь, чтобы помешать французам ими пользоваться, или попросту убежать.

— Вы должны заявить о наличии у вас велосипеда, — сказал мне однажды солдат.

— Зачем? Вы же видите, я им пользуюсь каждый день. Он мне необходим, чтобы посещать занятия.

— Но вы же знаете, что находитесь на демаркационной линии.

— Ну и что?

— Значит, Вы можете им воспользоваться, чтобы драпануть. Я правильно сказал по-французски «драпануть»?

Меня задела его грубость.

— Где вы взяли это слово? Это арго.

— Что такое «арго»?

— Это слова, которые не употребляют хорошо воспитанные люди.

Он не настаивал. В дальнейшем никто не беспокоился по поводу моего велосипеда. Мне надо было вести себя похитрее, поосторожнее с прицепом. Война вызвала к жизни прицепы. Ближайшие магазины опустели, тракторы и лошади реквизированы, бензин нормирован. Все это сделало прицеп необходимостью. Наш болтался в глубине подвала. Несколько взмахов тряпкой, чтобы стереть пыль, и вот он уже привязан к моему с иголочки новому велосипеду. Пока речь шла только о том, чтобы подвезти масла или ветчины из Шовиньи, никаких проблем не возникало, но письма, посылки? Мастерица на все руки, я сделала двойное дно с помощью дощечек, тщательно выпиленных и закрепленных на глубине десяти сантиметров. Я выбрала старые досочки, чтобы избежать всякой новизны в устройстве. Снаружи невооруженным глазом невозможно было увидеть и догадаться о разнице в высоте прицепа.

Вот таким образом большое количество писем, документов и посылок и даже крупные суммы денег пересекали демаркационную линию долгие, долгие месяцы. На пограничном посту на мой груз солдаты, как правило, бросали беглый взгляд, хотя и не всегда, поскольку испытывали ко мне симпатию. Но не следовало дразнить гусей. Я прибегла к хитрости. Я знала, что немцы маниакально любят чистоту. Войдя в комнату, они начинали принюхиваться. Малейший неприятный запах, любая небрежность их раздражали. Я нарочно оставляла в прицепе грязные вещи: одежду, жирную бумагу, протухающие остатки пищи. Это зрелище вызывало у них отвращение, и они не обыскивали меня, стремясь, чтобы я поскорее от них удалилась. Те из них, кто за первые пять недель начали меня узнавать, говорили: «Мадмуазель Маити, как можно быть такой неряхой!»