— А… ты об этом! — Макс рассмеялся, но вышло фальшиво. — Вот он! — распахнул шкатулку, стоящую на старинном комоде, достал украшение, направился ко мне. — Возьми, пожалуйста, дорогая!

Резко вырвала медальон из его руки, отбежала, прижалась к стене.

— Что с тобой, любимая? — столько сочувствия в голосе, но в глазах по-прежнему ни капли теплоты.

— Ты мне скажи! — крепко сжимая трилистник в ладони, выпрямилась и открыто спросила у мужчины.

— Что из последнего ты помнишь? — впившись требовательным взглядом, осведомился он.

Замерев, как мышь перед голодным котом, я соображала, что можно сказать, и решила, что нет ничего лучше правды.

— Смерть Петровской. Вот только не могу понять, когда это было!

Кравцов облегченно выдохнул, напряженные плечи мужчины расслабились, а затем он спокойно проговорил:

— Врач предупреждал нас, что возможны последствия для твоей памяти.

— Что это значит?

— Присядь, — сказал Макс и первым присел на край кровати. Я упрямо помотала головой, одновременно отвечая ему и пытаясь пробиться сквозь туман, окутывающий память.

Кравцов странно усмехнулся, но разговор продолжил ровным тоном, будто уговаривал непослушного ребенка.

— Помнишь, когда у нас годовщина? — и дождавшись моего кивка. — Первую мы решили встретить в Будапеште и махнули в гости к твоей тете Элен. Сейчас мы, кстати, находимся в ее доме.

— И? — лихорадочно осматриваясь, желая подбежать и выглянуть в окно, но опасаясь покидать кажущееся надежным убежище, отозвалась я.

— Вышло неловко, милая. Двадцать седьмого августа Элен и Золтан, твои тетя и дядя, устроили праздник в нашу честь. Вино лилось рекой, ты должна помнить, какое предпочитает Элен? — глянул вопросительно, и мне снова пришлось кивнуть:

— «Разбитые грезы», — название удалось выговорить с трудом, отчего-то буквы, точно горло царапали. И как вспышка, мимолетная, но яркая, алая лужица с блестящими осколками на серой плитке.

Максим, никогда не отличавшийся особой наблюдательностью, не заметил моего смятения, заговорил:

— Вот! Ты увлекалась, родная. Я не уследил, — вроде, повинился, но как-то наигранно. — И ты упала с лестницы.

— Как Петровская? — почему-то я уцепилась за это знание, будто оно было якорем в бушующем море моих мыслей.

— Не вспоминай, не нужно, — поднялся, попытался подойти.

Я отшатнулась, стукнулась затылком о стенку, услышала собственный стон, приложила ладони к вискам.

— Рыжуля, — сказал Макс, и я подняла взгляд.

Головокружение не позволяло сосредоточиться и осмыслить услышанное от мужа. Не разрешая себе поддаваться слабости, решила хорошенько осмотреть комнату. Ни одной знакомой вещи не нашла. Максим следил за мной, не отрываясь, ничего больше не добавляя. Разумных причин не доверять ему у меня не было, но что-то глубоко внутри и этот хищный мужской взгляд не позволяли расслабиться и сходу поверить Кравцову.

Сглотнула, прогоняя тошноту, я боролась за контроль над собственным телом. Хотела бы уверить себя, что Макс сказал правду, но не могла.

— Какое сегодня число? — вопрос напоминал карканье старой вороны, эмоции полностью владели мной.

— Десятое сентября, — тихо просветил он, и я вскинулась:

— Но ведь уже…

— Все в порядке, любимая! Я уже связался с твоим куратором и все ей объяснил. Тебе пожелали скорейшего выздоровления.

— Ага, — нервно закивала я, да так, что сама испугалась, что сейчас не выдержит и сломается шея. И резко крикнула. — Оставь меня!

— Милая, — привычная усмешка, когда-то покорившая мое сердце, изогнула его губы, — мне нужно одеться!

— Одевайся! — истерично кинула я.

Кравцов, продолжая улыбаться, прошел в ванную, в которую вела резная дверка, выполненная под старину. Я помнила, что муж тети неравнодушен к антиквариату, и Элен говорила — весь интерьер их дома был в старинном стиле.

Присела, обхватила голову руками, медальон выпал из ослабевших пальцев, тускло блеснул в свете наступившего дня. Почему-то яснее всего я помнила ожог в форме трилистника, и еще, что медальон весьма важен для меня. В тоже время от воспоминаний о трилистнике веяло холодом и страхом.

— Что происходит? — спрашивала саму себя в отчаянной попытке разобраться. Я не помнила ничего из того, о чем рассказывал Максим. Да, где-то на краю сознания мелькало название «Разбитые грезы», и помнилось, что я была в Будапеште, а еще… Как ни силилась, не могла. Боль туманила сознание, едва я пыталась вспомнить, что случилось после гибели Петровской. В висках пульсировало, и казалось, что голова вот-вот лопнет, если снова попытаюсь. Но отступать я не собиралась. Сделала небольшую передышку, глубоко вдохнула, отчаянно выдумывая, что предпринять. Взгляд зацепился за медальон.