Настойчивый тон телеграммы рассердил президента. Потом он прочел фамилию в конце — явно еврейскую фамилию. Да, это была та самая фамилия, которую упомянул верховный судья. Почему эти евреи так назойливы и бесцеремонны?

Он отложил телеграмму в сторону. Самое прикосновение к ней вызывало в нем брезгливость. Это была одна из многих телеграмм, полученных им сегодня. Он не ответил на них, да и не собирался отвечать. Вся эта история ему так наскучила!

Профессор уголовного права опоздал. Встреча с писателем из Нью-Йорка была назначена на три часа, однако сейчас шел четвертый, и писателя уже не было в помещении комитета защиты. Профессору сказали, что писатель, по-видимому, пошел к резиденции губернатора, чтобы присоединиться к пикетчикам. Профессор отправился на его поиски. Проходя по Бикон-стрит и замечая, как удлиняются дневные тени, он все острее ощущал близость тех двух людей в тюрьме неподалеку. Как пестры были его ощущения за сегодняшний день и чего только ему не пришлось пережить! Сколько случилось событий, а ведь куда больше еще впереди! Важное так причудливо переплеталось с неважным, что ему порою казалось, будто каждое действие, каждая минута этого, ни на что не похожего, трагического дня были полны какого-то особого значения. В мыслях его не было ясности, но он заметил, что и вообще разучился отчетливо мыслить; он стал как бы частью сегодняшнего дня, и торопливый бег минут, духота, жестокость, злоба и томящая боль отложили глубокий и тревожный след в его душе; теперь жарким летним днем, поспешно шагая по улице, он вдруг понял, что потерял всякий счет времени. Все, что он пережил за последние часы, вызывало чувство, знакомое тем, кто живет в насыщенные событиями дни: время как бы превратилось в гигантское увеличительное стекло. Казалось, что недели и даже месяцы спрессованы в то, что в календаре обозначалось одним днем. Вот сейчас, например, время едва перешагнуло полдень понедельника, а то, что происходило всего лишь сутки назад, в воскресенье, казалось, ушло в далекое прошлое.

Нить его мыслей привела его к раздумью о том, чем же было сегодня время для Сакко и Ванцетти? Как бегут для них минуты, тянутся или летят для них часы? Профессор понял, что, как и многие другие в Бостоне, он в этот понедельник отождествлял себя с Сакко и Ванцетти, а когда он подумал о том, как течет для них сегодня время, сердце его похолодело от страха, и он вдруг почувствовал себя на их месте, посмотрел на мир их глазами и разделил с ними жестокое предчувствие приближающейся смерти. В этот летний день он, как и многие другие, будет нескончаемо переживать вместе с ними их предсмертные муки.

По-видимому, таково же было состояние и писателя: агония Сакко и Ванцетти была и его агонией, — разве в противном случае он приехал бы сегодня в Бостон? Профессор никогда не видел человека, которого так торопился встретить, однако ему казалось, что он его знает давно. Много лет подряд он читал газетные статьи писателя и наслаждался их убийственной иронией, остроумием и душевным жаром. Как и профессор уголовного права, писатель был человеком эмоциональным. Он умел быть и едким и чувствительным, доводя эти качества до крайности. Сходство их натур заставляло профессора побаиваться первой встречи с писателем. Странно, подумал профессор, что сегодня он волнуется по такому пустячному поводу, но сразу же понял, что сегодняшний день складывался из важных вещей и из совершеннейших пустяков, был полон глубочайших мыслей и самой тривиальной ерунды. Окажись вселенная на краю гибели, человек все равно будет пить и есть, а тело его — избавляться от отбросов.

Профессор подошел к резиденции губернатора, остановился в нескольких шагах от пикетчиков и стал их разглядывать; среди них он безошибочно узнал огромную, неуклюжую и неряшливую фигуру писателя — высокого, толстого, растрепанного человека, загребающего ногами, словно медведь, и погруженного в раздумье; он сумрачно шагал взад и вперед под палящими лучами августовского солнца. Не сомневаясь в том, что он нашел того, кого искал, — этот человек мог быть только писателем и никем другим, — профессор подошел к нему, представился, и писатель вышел из рядов пикета, чтобы пожать ему руку и поблагодарить за блестящий памфлет, написанный профессором о деле Сакко и Ванцетти.

— Я давно хотел выразить это вам лично, — сказал писатель, — ведь вы оказали большую услугу не только мне и тем двоим во флигеле смертников, но и тысячам других людей. При помощи логики вы извлекли из одуряющей путаницы этого процесса простую и убедительную истину. Я лично весьма обязан вам за это.

Профессор почувствовал себя неловко — не из-за похвалы, нет! — а потому, что именно сегодня его работа не заслуживала дифирамбов. Он пробормотал какие-то слова, вроде того, что оба они живут в мире, который, как черта, боится логики, кивнул на резиденцию губернатора и напомнил своему собеседнику:

— Вот уж никак не приют для истины. Что же до логики — она там совсем не в чести.

— Боюсь, что нет. По мы, кажется, опаздываем на прием к губернатору? Надеюсь, что это не помешает нам его увидеть?

— Мы немножко запаздываем, но я уверен, что он нас примет.

— Никак не пойму, почему он согласился нас принять? Так на него не похоже, так не вяжется с его натурой.

— Поймите, он сам не похож на себя сегодня, — объяснил профессор. — Сегодня, если я не ошибаюсь, он готов принять любого. Он будет сидеть у себя в резиденции, принимать всех, кого угодно, выслушивать все, что угодно, и не сдвинется с места, покуда не настанет конец. Он ведь сегодня тоже проходит через свое собственное судилище и выносит себе оправдательный приговор. Губернатор, без сомнения, верит, что, когда минует сегодняшний день, он будет ничем не хуже президента Соединенных Штатов, если не брать во внимание мелких технических деталей, вроде президентских выборов, голосования и прочее.

Писатель с любопытством наблюдал за профессором, примечая в его словах чуть слышную, но вполне явственную горечь. Глядя на него и прислушиваясь к его злым словам, он подумал о тех удивительных превращениях, которые произошли с Бостоном в то странное летнее утро. Он привык наблюдать даже самого себя как бы со стороны, и вот теперь, по дороге к резиденции губернатора, писатель перебирал в своей памяти вереницу лиц и событий, которая прошла перед ним за несколько часов, проведенных им в Бостоне.