В комнату заглянула Лидия Николаевна, сморщила нос и замахала руками:

– Фу! Надымили! Ты что это, Танечка, куришь? Ну, Вася придет – он вам задаст!

– Явилась! – прошипела Надя. – Теперь дыши одним с нею воздухом!

Лидия Николаевна позвала ее зачем-то на кухню. Надя вышла, и через минуту в комнату снова заглянула голова Лидии Николаевны. Сделав губами любезную улыбку, она тихо полюбопытствовала:

– Танечка, ты к нам на сколько дней приехала?

– И, не дав мне раскрыть рта, приготовила варианты возможных ответов:

– На два дня? На три?

Я пожала плечами.

– Чего ты там? – крикнула Надежда.

– Я говорю, что комнату надо проветрить! – закричала в ответ Лидия Николаевна.

– Васенька, внучек мой, придет и задохнется здесь!

– Не твое дело, – хрипло сказала Надя, входя в комнату.

Лидия Николаевна, поставив ноги иксом, долго испепеляла взглядом Надину спину. Только я начала, когда бабка скрылась, сожалеть о том, что курила, как Лидия Николаевна снова появилась в дверях.

– Сходите встретьте Васеньку, внучка моего. Приятно ему будет.

– Кушать хочешь? – спросила Надя.

– Нет.

– Я тоже. Пошли тогда, встретим его?

– Пошли.

На улице было очень холодно. Я спрятала нос в мех поднятого воротника.

– Слушай, твоя мама сейчас в лагерях или ее оставили?

– Ее оставили. Бабка бегала, хлопотала, и мама осталась в здешней тюрьме.

– Это хорошо. В лагерях, говорят, ужасно… Да! Помнишь, ты написала, что твоя мама познакомилась в тюрьме с одним человеком, который моложе ее на восемь лет. Тот, который прочел ее записку Тольке, из-за которого она села. Он ей написал после этого, что твоя мама – это то, что он искал в своей жизни. Этот человек попал туда тоже глупо. И когда они выйдут, то зарегистрируются.

– Да, я помню. Их знакомство произошло до суда. Он был на первом этаже, а моя мама на третьем. Там такие ужасные бабы. Наговорили про маму не знай чего.

– Ты не обижайся, но, честно говоря, такой конец мне нравится. Потому что я сразу ничего хорошего не предвидела и предупредила тебя об этом. Это все уже тысячу раз говорилось: чтобы сначала проверилось мозгами, основательно. Ты в порядке? – выпускай свои чувства. Тебе семнадцать лет. Ты можешь жить со своей беспочвенной верой в хорошее. Но в сорок лет… каждое новое разочарование, обман надежд, когда впереди ничего не светит, – это большая трагедия.

– Танюша, ты, как всегда, права, – сказала Надя без энтузиазма. Для нее всегда был важен факт того, что Таня говорит с ней. Но ей было совершенно наплевать, что именно она говорит.

– А в этом ты не совсем права. Хочешь, я расскажу тебе про один опыт? Свиней загнали в комнату. Разных. И поставили им бочку с апельсиновым соком. Свиньи начали толкаться, и первыми прорвались, естественно, самые сильные. А был в этой компании самый ничтожный, самый забитый. Так ему вообще ничего не досталось. На следующий день поставили бочку с водкой. Опять началась давка, опять самые сильные напились первыми. Забитому тоже кое-что досталось в последнюю очередь. Потом свиньи страдали. На следующий день не подходили к водке, пили только апельсиновый сок. К водке подошел самый ничтожный и самый забитый. Он сделался алкоголиком.

– Здорово! В самом деле был такой опыт? Я бы хотела посмотреть на страдающих свиней.

– Так вот. Ты во всем обвиняешь свою бабку: и в том, что твоя мама пьет, и в том, что она сидит в тюрьме. Я не могу лишить умного, способного человека ответственности и за то, что он пьет, и за то, что сидит в тюрьме тоже. Зачем люди пьют? Чтоб развеселиться, убить скуку, отделаться от надоевшей робости, чтоб легче найти контакт, чтоб забыться и сделать жизнь на несколько часов легче. Понимаешь? Чтоб сделать что-то легче. А зачем человек должен о себе плохо думать?

– Моя мама восемь раз прыгала с парашютом.

– Правда?! (Надя сообщила этот факт совсем не торжествующим голосом. В нем было печальное превосходство оттого, что она знает что-то такое, чего Татьяне Елагиной не понять.) Вообще-то никак не ожидала, что твоя мама может прыгнуть с парашютом. Лично я сама никогда…

– Смотри, Вася! Замерз, бедненький.

Я увидела Василия, который бежал, зажав уши руками. Он нас не замечал. Надя остановила его и, встав на цыпочки, поцеловала в замерзшее ухо. Мне стало плохо. Я захотела вот так же, встав на цыпочки, поцеловать в замерзшее ухо Нинашева. Василий не обращал на меня ни малейшего внимания. Они шли с Надей и дурачились, ставя друг другу подножки. И вот тут я пожалела, что приехала, почувствовав себя лишней в этой дороге домой, где и без меня точно так же дурачились.

– Да, Надежда, – напомнила я о себе, – ты знаешь о том, что твоя бабушка собирается в город А?

– Знаю, – ответила Надя.

– Прописывать там кого-то: не то тебя, не то саму себя. Чтобы квартира твоего отца государству не досталась.

– Квартира!!! – удивилась Надя. – Ни фига себе! Мне она свою поездку совсем не так подала. Когда после первого визита, весной, рассказала, что отец болен, покинут детьми, она так загорелась: «Человеку надо помочь! Человеку плохо!» А дело, оказывается, вот в чем…