– Почему ты смеешься? Я неправильно сделал, что подарил его тебе?

Его лицо вдруг стало очень грустным, он виновато сморщил брови, будто провинившийся ребенок. Ему показалось, что я посмеялась над чем-то очень важным для него, и мне стало стыдно за то, что я не подумала, как это будет выглядеть со стороны.

– Нет, нет, я посмеялась совсем по другим причинам. Мне приятно, что ты подарил мне мотылька. Хороший мотылек, спасибо.

Прозвучало, как оправдание. Йозеф все равно выглядел обеспокоенным, и я подалась к нему и поцеловала в щеку. Я не испытала отвращения, наоборот, я будто целовала обычного мужчину, с которым мы находились в опасной ситуации. Наверное, так выглядит настоящая влюбленность, моё сердце трепыхалось от страха и волнения, что я так близко подошла к вампиру, а дыхание замерло во время поцелуя и вернулось ко мне не сразу. Йозеф посмотрел на меня очень серьезно и наклонился ко мне. На мгновение мне показалось, что он сейчас вцепится мне в шею, как голодный зверь. Тормозное действие алкоголя на мою нервную систему испарилось вмиг, и я была готова в любой момент сорваться с места и побежать. Единственная причина, по которой я этого не сделала - мне и вправду показалось, что он не причинит мне вреда. Йозеф медленно, осторожно приблизился ко мне и неожиданно порывисто поцеловал меня в губы. Он прижимал меня к себе и целовал так, будто мы были страстными любовниками, встретившимися после долгой разлуки. Страх, алкоголь и открывшееся влечение к нему заставили меня саму прижаться к Йозефу и ответить на поцелуй. Мне нравилось это ощущение, но глаза я так и не смогла закрыть.

Когда он перестал прижимать меня к себе, я сделала несколько шагов назад. Дело было не в страхе, а в желании продолжить. Йозеф смотрел на меня с тем же ожиданием, как при вручении своего мотылька.

– Все нормально, - сказала я, - все хорошо. Оставь мне свой телефончик.

Я снова засмеялась, на этот раз из-за своих нелепых попыток завершить ситуацию благополучно. Йозеф не расстроился, лицо его стало непонимающим.

– Хорошо. Записывай мой телефон.

Он действительно стал диктовать свой номер, и я даже записала его, чтобы уйти от объяснений моей шутки.

– Приходи ко мне завтра ночью, хорошо? То есть, сюда же, на улицу. Я буду ждать. А сейчас мне нужно пойти немного поспать, я завтра рано встану, чтобы хотя бы немного порепетировать песню.

Он улыбнулся и, видимо, расслабился. Мы были близко от моего дома, поэтому я тоже ему улыбнулась и пошла к двери.

– Подожди, совсем забыл. Ты не хочешь сходить завтра в гости ко мне и Софи? Она тебе очень понравится, потому что она добрая. Я куплю чай и конфеты.

– Да, почему бы и нет.

Эти слова вырвались у меня то ли из вежливости, привитой мне бабушкой, то ли от желания быстрее оказаться в доме. Причиной, почему бы и нет, было то, что даже репортеры крайне редко бывали в вампирских домах.

– Отлично! Я зайду за тобой, как только стемнеет.

Я дошла до двери и, прежде чем войти в дом, обернулась. Йозефа уже не было. Шанс отказаться был практически упущен. Когда я зашла к себе в комнату, я достала один из цветков из пакета и кинула его в банку к мотыльку, пытаясь не раздавить. Мотылек по-прежнему еле ползал по стеклянному дну, не пытаясь вырваться на свободу. Я выполнила указания Йозефа и поставила банку под кровать, ожидая, что завтра с утра мотылёк уже будет мертв.

6 глава.

Проснуться пришлось рано, как в институт. Я потратила много времени, работая над своим образом после моих вчерашних выходок. Я надела самое милое из новых платьев, белое в нежно-розовый горошек, будто бы я хорошая обертка для дорогих пирожных. Самые злые критики в лице подростков наверняка уже обнаружили моё лицемерие. Мне повезло, что в моей прошлой жизни я старалась не следовать какому-то определенному образу, пытаясь выглядеть наиболее нейтрально. По крайней мере, не было такого разительного контраста, как если бы образ конфетной девочки примерила на себя Одри. Хотя, возможно, разница между кричащими образами мрачной и милой девушки была даже меньше, чем между мной сегодня и неделю назад.

Зрителям могло показаться, что я слишком тороплюсь с Йозефом, наверняка, были догадки, что я хочу использовать его, чтобы выжить. Наверное, если бы он был человеком, в нормальной жизни я смогла бы быть искренней с ним и, может быть, даже по-настоящему влюбиться. Меня удивляли его доброта и открытость, возможно, вызванные недостаточным развитием когнитивных функций, но это ни в коем случае не принижало такие качества. Чтобы так искренне верить в людей, нельзя было быть просто наивным, для этого нужно ещё обладать сильной волей, тем более учитывая его вампирскую сущность. У меня сохранился его номер, и мне нужно было написать ему в сообщении что-то милое, чтобы камеры сняли это и реабилитировали меня в глазах телезрителей. Что-то такое, чтобы меня саму не отвратило моё лицемерие. Я не хотела его обижать этим. Я написала Йозефу, что во время сегодняшнего выступления постараюсь найти его среди зрителей, чтобы смотреть на него.

Подобрать песню оказалось сложнее всего. Я пересмотрела всю свою любимую музыку и плейлисты своих друзей, и всё не могла понять, что мне подходит (ни мне самой, ни моему новому образу). У меня оставалось совсем мало времени до встречи с организаторами, тем более нужно было преступить к репетиции. Несмотря на разность поколений, папа разбирался в современной музыке лучше меня, поэтому я позвонила ему.

Голос папы снова был сонным.

– Папа, я до сих пор не выбрала песню. Как ты думаешь, что лучше?

Я сделала упор на слово «лучше», но я надеялась, что папа и так все понял. Он долго молчал, я даже успела подумать, что связь оборвалась.

– Детка, я думаю, теперь тебе стоит спеть песню о любви.

От бабушки я всегда скрывала не только свои прошлые отношения, но и вообще наличие мужчин в моем окружении. Для родителей моя личная жизнь всегда была довольно прозрачной, насколько это было возможно, учитывая, что я вообще не любила много рассказывать о себе. Сейчас же мне стало стыдно оттого, что папа видел меня и Йозефа. Должно быть, он теперь ещё больше беспокоился за мою безопасность, хотя наверняка рассматривал вариант о моем становлении вампиром. Раз папа уже видел ночной эфир, его голос был вовсе не сонным, а грустным.