Все резко стали чрезвычайно самостоятельными. Вначале никто не понял - как это, в ту же Москву и ехать за границу? В телевизоре коротко сказали - "Да". А вечно молодой и вечно пьяный Борис Николаевич заверил, криво улыбаясь, что "границы будут прозрачными". "Офигеть! И как мы теперь будем учиться и где служить потом?" - такие разговоры были не редки в то время. Как и где - никто толком не знал.

А где неопределенность - там хаос. Как неслась служба - было известно одному Богу. Какой-то наряд назначался и как-то заступал. Вечерних поверок как таковых, какое-то время не было. Так же не было и подъемов. Просто не все могли встать с подъемом. Не сказать, что все пили беспробудно, но количество поглощаемого алкоголя резко возросло. Иногда пустые бутылки даже катались по взлетке. Личный состав в своей массе, все же старался держаться достойно и не опускаться на уровень полуобезьян. Хотя некоторые потом все же покатились по наклонной. Но это - лишь немногие исключения. В семье - не без урода, как говорится. Пустую тару выбрасывали так, чтобы она не попадалась на глаза командирам. Зачем?

Все вставали сами, сами умывались и, через черный ход шли в столовую, пробираясь мелкими группами. Если конечно хотели есть с утра. Частенько бывало так, что на еду начинали смотреть уже ближе к обеду. Иногда даже выходили как бы на зарядку. Больше - чтобы просто обозначить выполнение распорядка дня, поскольку подразделения не уходили дальше банно-прачечного комбината, где, устроив общий перекур, пешком возвращались обратно. И если походами в столовую руководило все-таки чувство голода, то, что руководило учебной деятельностью, было совершенно непонятно. Скорее - условные рефлексы, заложенные в нас за первые полтора курса. Потому что на кафедрах работали заслуженные офицеры, отдавшие большую часть жизни службе в Вооруженных Силах СССР.

Заслуженные офицеры пребывали в совершеннейшем нокауте. Как так? Была страна и - нет... Впрочем, кто-то приспособился довольно быстро. Примерно в октябре - ноябре 1991 года, стали попадаться на глаза офицеры, быстро сменившие кокарды и пуговицы со звездами на то же самое, но уже с трезубцами. Из вышестоящего командования им никто ничего не говорил и за нарушение формы одежды замечаний не делал. Исключение составляли шутки и язвительные замечания сослуживцев. Значит - будущее предчувствовали правильно. И карьеру необходимо строить уже в этом направлении.

Кто-то не принял происшедших перемен и написал рапорт на увольнение из рядов Вооруженных, или теперь уже - Збройных сил. Кто-то, уволившись, отправился к себе домой, в ту республику, откуда был родом, сменив одну неустроенность на другую. Многие военнослужащие, однако, уже успев обрасти имуществом и пустивши корни в Симферополе, взвесив все "За" и "Против", все же приняли изменившиеся условия и поклялись в верности новой Родине. Выбор вынуждены были поневоле делать и курсанты.

И понеслось... массово стали писать рапорта на отчисление выходцы из бывших союзных республик. На выход потянулись россияне, белорусы, многие выходцы из Молдавии, Узбекистана, Казахстана - "Ну а что мне здесь делать? Я здесь служить не хочу, мой дом - там..." Некоторые переводились в свои местные училища, некоторые и вовсе заканчивали военную карьеру. Многие армейцы так же решили не связывать свою дальнейшую жизнь с военной службой, а податься на более легкие, как представлялось в то время, вольные хлеба. Кого-то прельстила романтика зарождающегося организованного криминала. Кто-то в ближайшие годы заплатил за это своей свободой, да и жизнью.

Батальоны стремительно таяли. Как ни крути, падала и дисциплина. Хотя, как мне кажется, эта проблема и вовсе отошла в то время на второй план. На первый план вышла задача хотя бы как-то попытаться организоваться снова. И снова хотя бы стать похожими на военное Училище. В конце концов, организм, пользуясь огромным запасом прочности, понемногу начал собирать себя сам, после осознания необратимости произошедших перемен. В подразделениях, из первоначальных ста двадцати - ста тридцати, оставалось по шестьдесят - семьдесят, а то и меньше, человек. В конце концов, дело дошло до того, что личный состав, заступая в "большой наряд", заступал всем батальоном.

Как? Спросите Вы. Да очень просто - караулы выставляла рота, у которой это был наряд по графику. Столовая и вся остальная "мелочевка", распределялись между остальными двумя ротами по очереди. Вполне в порядке вещей было сегодня смениться с караула, а завтра - уже заступать на КПП, или в Управление. Иногда "фартило" особенно - когда в нагрузку ко всему, еще нужно было отправлять людей и в гарнизонный патруль. Тогда могли вообще выдернуть "методом тыка" из любой роты того, кто не успел скрыться с глаз долой. Иногда это создавало конфликтные и курьезные ситуации ситуации, но вопросы все равно хоть и криво, но - решались.

Однажды вообще, для заступления в гарнизонный патруль, человека буквально "сняли с очка". Ни в чем не повинный курсант, чудом избежавший заступления в наряд, сидел и отдыхал с сигареткой в зубах, в ротном санузле. Внезапно на пороге данного места отдыха появляется командир двадцать второй роты и, увидев сидящего в позе орла военнослужащего, кричит, тыкая в него пальцем - "Вот Вы пойдете в гарнизонный патруль!" От такого известия, к тому же, преподнесенного в экстремальной форме, у нашего бедолаги, вывалилось сразу и все, что было накоплено за довольно продолжительный период времени.

Командир двадцать второй был мужиком достаточно настырным и не отставал. "Как Ваша фамилия?" - кричал он, нависая над сидящим и пытаясь проникнуть в его нагрудный карман в поисках военного билета... Срущий человек - по определению беззащитен. Однако, беззащитность порождает чувство, что отступать более некуда, а отсюда - мужество обреченных. Курсант, думая лишь о том, чтобы не провалиться в унитаз и, всеми силами, стараясь удержаться в неустойчивом положении и держа одной рукой собственные штаны и отбиваясь второй, закричал в ответ - "Да нет у меня никакой фамилии, отстаньте от меня, дайте посрать спокойно!"