Особенность нашего поселка состояла в том, что он весь был поделен на микрорайоны, каждый из которых располагался на своей площадке. Самая низкая, 16-я площадка находилась на высоте 1800 метров над уровнем моря. От нее вела дорога вверх на 17-ю площадку, затем шли 18-я, 19-я и так далее и, наконец, последняя, Ак Гулак, располагалась на высоте 2900 метров. Так что передвижение по поселку представляло определенные сложности и, что очень важно для хирургов, такое построение городка способствовало высокому травматизму среди горожан.

В медсанчасти работали три хирурга: заведующий отделением Геннадий Ж., Николай А. и Раиса Р. Все они были молодыми людьми лет тридцати с небольшим, но мне казались очень опытными эскулапами. В принципе все они были хорошими хирургами, и я многому у них научился. Когда я уже работал в Москве, стал профессором, мне очень хотелось найти их, но этого, к моему великому сожалению, сделать не удалось.

Итак, я начал работать цеховым терапевтом. А как же моя хирургия? Свободной ставки хирурга не было, я ждал переезда Раисы Р. в другой город. И вот в моей трудовой книжке появилась заветная запись «переведен на ставку хирурга»! Я готов был прыгать от радости, мне хотелось кричать: «Я – хирург!!!» Пожалуй, это был один из самых ярких и радостных моментов в моей жизни.

Работа в медсанчасти началась с курьеза. Вечером Раиса Р. оперировала пациента с острым аппендицитом. Операция проводилась, естественно, под местной анестезией и продолжалась уже достаточно долго – никак не удавалось найти отросток.

Ургентная служба в медсанчасти осуществлялась таким образом, что по очереди на дому дежурил один хирург, остальные занимались своими делами и сообщать о своем местопребывании были не обязаны. В тот день таким ургентным хирургом была Раиса Р. Поскольку ситуация в операционной становилась критической, был поставлен в известность главврач. Он принимал меня на работу, знал, что я вскоре буду работать хирургом, поэтому приказал мне помочь Раисе. Но она отвергла мою помощь, процедив сквозь зубы, что не нуждается в помощи студента. К счастью, в это время нашли Николая А., правда… совершенно пьяным! Тем не менее его доставили в операционную. Когда он мылся на операцию, его приходилось поддерживать, ибо стоять самостоятельно ему было затруднительно. Потом его заботливо одели в халат, натянули на него перчатки, и я подвел его к операционному столу. Николай засунул руку в рану, произвел там некие манипуляции и буквально через минуту вытянул слепую кишку с червеобразным отростком. Удалил его и… упал возле стола, моментально уснув. Ну что тут скажешь? Мастерство и профессионализм не пропьешь! Не буду читать нотаций, морализировать по этому поводу и призывать к трезвому образу жизни. Я просто рассказал о забавном случае в моей профессиональной биографии.

Я весь погрузился в работу, довольно много оперировал сам. Мои старшие товарищи, видя такой энтузиазм, отдавали мне все простые операции. Ничего экстраординарного мы не оперировали, но я приучался думать, решать проблемы самостоятельно, и часто мне это удавалось. На этом этапе работы молодые врачи проходят одно важное испытание: уверенность, которую ты постепенно приобретаешь, грозит перерасти в самоуверенность. Я не стал исключением, но жизнь преподнесла мне хороший урок.

Меня, ургентного хирурга, вызвали в отделение по поводу больной с травмой ноги. Я пришел в больницу и увидел пострадавшую – молодую женщину в сопровождении друзей. Вся компания до этого отмечала какое-то событие и была в хорошем подпитии. Я внимательно осмотрел больную, диагностировал растяжение связок голеностопного сустава, наложил тугую повязку, рекомендовал покой в течение нескольких дней и отпустил домой. Пациентка и ее друзья смотрели на меня с явным недоверием, граничащим с неприязнью, но я не изменил своего решения, записал в журнал регистрации паспортные данные пострадавшей, диагноз, где помимо растяжения указал еще и алкогольное опьянение. Закончив свои дела, я ушел домой, но уже через пару часов был снова вызван в больницу. Прихожу и вижу своего разъяренного шефа, Гену Ж. Далее следует диалог на повышенных тонах:

– Что ты наделал?

– Я оказал необходимую помощь травмированному человеку.

– Почему не сделал рентгенологическое исследование? Почему поставил диагноз «на глаз»?

– Потому что был уверен в диагнозе!

– А ты знаешь, кто она такая?

– Нет, конечно.

– Она жена одного из «отцов» нашего города!

– Ну и что?

– Я сделал ей это исследование. Моли Бога, что там ничего не нашли! Но только представь, что бы они с тобой сделали, окажись там не растяжение связок, а хоть маленькая трещинка! Ты бы легко отделался, если бы вылетел с треском с работы. И потом, зачем ты написал про алкогольное опьянение? Ты взял кровь на анализ, проверил в ней содержимое алкоголя?

– Не говори глупости! Во-первых, она была пьяна. И это было видно невооруженным глазом. Во-вторых, эта проба у нас не делается.

– Она может прийти завтра утром, обвинить тебя во лжи и действиях, порочащих честь уважаемой и известной всему городу женщины. Мой тебе совет: вырви страницу и перепиши все заново.

Я последовал совету шефа, инцидент прошел без последствий, но многому меня научил. В травматологии даже опытный врач не всегда четко может определить наличие или отсутствие перелома. А уж при моем тогдашнем опыте о возможности ошибки и говорить нечего. Спасибо, Геннадий Иванович!

Расскажу еще об одном случае, ставшем для меня очень сильной «прививкой» от самоуверенности. Как-то ночью привезли больного с автомобильной травмой. С нашими дорогами и особенностями структуры поселка, о которых я рассказывал, это было довольно частым событием. Я обследовал пациента, сделал ему рентгенологическое исследование. Результат привел в изумление и врача-рентгенолога, и меня: в грудной полости мы увидели петлю тонкой кишки! А это значит, что у больного разрыв диафрагмы. Я тут же вызвал шефа. Через минуту он был на месте. Выбора у нас не было – состояние больного довольно тяжелое, необходима срочная операция. Анестезиолог нам не полагался по штату, но Геннадий в свое время прошел месячную специализацию по анестезиологии, владел азами: умел интубировать и кое-что еще. Но, увы, не так много, как хотелось бы. Так вот… он интубировал больного, наркоз проводила медсестра, а мы начали операцию, то есть оперировал Гена, а я помогал. Мы оперировали через абдоминальный разрез и ушивали диафрагму всю ночь. Потом, через много лет, когда я уже стал доктором наук, сделал не один десяток чрезплевральных операций, когда рассекалась, а потом сшивалась диафрагма, я пытался вспомнить и проанализировать, что же мы делали несколько часов, когда, по идее, это должно было занять несколько минут. Безусловно, сказалось отсутствие опыта, ведь мой стаж работы исчислялся одним годом, но и Гена оказался не на высоте. К утру больной умер у нас на операционном столе. Это была первая смерть, когда я принимал в операции непосредственное участие. Сказать, что мы очень переживали, не сказать ничего! Обида, величайшая досада на самих себя, чувство вины перед молодым парнем, умершим у нас на руках, перед его родственниками, желание возвратиться к началу операции и сделать все по-другому, желание бросить хирургию к чертовой матери и уйти в терапевты, а еще лучше в диагносты или лаборанты! Описать словами все эмоции и переживания, которые бурлили в душе, невозможно. Это может понять лишь хирург, переживший такую же ситуацию и не сошедший с ума!

У каждого, запомните, каждого врача есть свое кладбище. И чем известнее и опытнее врач – тем это кладбище у него больше. У начинающего врача его, конечно, может и не быть какое-то время – но только какое-то время. Причины банальны: это и ошибки (не ошибается тот, кто ничего не делает), это и в ряде случаев неизбежная смерть пациента. Врач ходит рядом со смертью, кто-то ближе, кто-то дальше… Это нормально: люди умирают, и при этом зачастую умирают на руках у врачей. Такова жизнь.

Мы оформили протокол операции, историю болезни, и я поплелся домой. Помимо переживаний на меня навалилась тяжелая усталость: ничего не хотелось, только лечь, закрыть глаза и забыться хоть на время. Но не успел я умыться, как меня опять вызвали на операцию – привезли мальчика с аппендицитом. Вспомянув снова всех чертей с матерями, я поплелся в приемный покой. Осмотрел ребенка: клиника была похожа на аппендицит, и я решил оперировать его. Мальчика увезли в операционную и начали готовить к операции. На стол его уложили, разумеется, совершенно голого. Я мою руки, и тут подходит ко мне операционная сестра, уже немолодая и опытная, и говорит, что у мальчика на теле множественные петехиальные высыпания. Из-за усталости и малой опытности я ответил, что это не важно, и довольно быстро произвел аппендэктомию. Отросток, к моему удивлению, оказался неизмененным. На следующий день состояние ребенка ухудшилось, усилились кожные проявления, появился жидкий стул с примесью крови. Ребенка осмотрели старшие товарищи – хирург, педиатр – и поставили диагноз: геморрагический капилляротоксикоз, болезнь Шенлейн-Геноха. Моя операция существенно не ухудшила состояния мальчика, но была абсолютно бесполезной и ненужной. Отец ребенка, простой рабочий-шахтер, доступно объяснил мне (ему уже рассказали, что операция была ошибочной из-за неверного диагноза), что если его сын умрет, он и меня убьет. Мы, конечно, сделали все, чтобы спасти мальчика, а когда ему стало лучше, отправили во Фрунзе, в институт гематологии. Поскольку я остался жив и сейчас об этом рассказываю, значит, ребенок выздоровел. Во всяком случае, отец больше в нашу медсанчасть не обращался. Но чувство вины не покидает меня до сих пор – ведь опытная операционная сестра чуть ли не носом ткнула меня в правильный диагноз. И я не оправдываю собственное неверное решение усталостью. Меня подвела самонадеянность. Сейчас я точно знаю, что на ошибках учатся. Главное, научиться их признавать, как бы неприятно это не было.