Конечно, Ирина понимала, что все люди о смерти говорят и думают – и стар, и мал. Наверное, без неё и жизни то нет. Но сейчас она искренне хотела, что бы все люди на белом свете долго и счастливо. Абсолютно все, даже те, которые ничего хорошего ей в жизни не сделали. К примеру, Анастасия Климовна. Пусть живёт триста лет. Может быть, когда-нибудь поймёт, что напрасно она обижала её, сироту. Да ведь она ещё и мать Феде. А к нему Ирина хорошо относится. Пусть не любит. Неважно. Ведь по-настоящему, по-злому, она ещё не научилась людей то ненавидеть. Да и незачем такое.

– Я не люблю, когда умирают люди. Зачем это? Я хочу, чтобы все жили богато и счастливо.

– Глупышка. Так не бывает. Да и зачем такое, долго жить? Ведь даже, Ирочка, металл устаёт. А человек ведь – не железный. Но почему люди умирают, я не ведаю.

– А есть ли бог?

– Глупые вопросы задаёшь, Ирочка. С возрастом поймёшь, что он есть, и всё в его руках и власти. Тут тебе даже в церковь ходить не надо будет. Всё ясно.

– Но я не понимаю, почему люди умирают. Пусть они устают, но можно отдохнуть и дальше жить.

– Это ты не у меня спрашивай, а самого Господа Бога. Да и он не станет на это отвечать. Тут другой вопрос имеется. Почему тебя твой хороший знакомый и, получается, защитник не мог к себе на драгу «Ближнюю» устроить? Он ведь там не последний человек. Драгёр и одновременно начальник всего этого золотодобывающего объекта, у них там сейчас совмещение. Гриша, как бы, там главный драгёр.

– Григорий Кузьмич мне объяснил. У них, на драге, женщины только поварами работают. Мне сказали, что для этого учиться надо. Вот откроют самые первые курсы в районе, так обязательно выучусь… Дядя Гриша сказал, что сразу же меня к себе на драгу и заберёт. Работа хорошая, посменная. Да и сейчас она у меня не плохая. Я в механической мастерской инструментальщицей уже два дня работаю. Я же вам говорила.

– Помню, конечно. Хоть и больная и старая, но я пока нахожусь в разуме. Знаю, ты там мужикам всякие гаечные ключи выдаёшь под расписку и прочие железяки. Хлопотное дело. Но не такое уж и тяжёлое. Вообще, тебе учиться надо. Сейчас без бумажки совсем человека нет. Одно название. Да и порой и дипломы то не спасают молодых от всяких жизненных неприятностей. Круто всё пошло. Никто и ни кому не нужен. А ворьё совсем обнаглело… У них терема богатые в городах заграничных.

Не стало с ней Татану спорить. Да и зачем? Тут Ефросинья Ивановна права. Учиться обязательно надо. Ирине об этом и то же самое часто говорил дед Архип Филиппович. Надо будет потом этим заняться. Ведь она, Ирина, даже среднюю школу пока не закончила. Из девятого класса ушла. А теперь вот начинает понимать, что дурой была. Даже здесь, в тайге, на прииске, кругом грамотные. Многие даже с высшим образованием, а в работягах ходят.

– А как ты хотела, милая? Золото знаний требует. Никуда не денешься. Ведь у меня тоже горно-металлургический техникум за плечами. А всё одно… жизнь к закату пошла.

Бабка Корнилиха на какое-то мгновение замолчала и с грустью посмотрела в окно, как будто кто-то не видимый ждал её там, на завалинке, и манил к себе пальцем.

Деревья в небольшой лиственной роще уже начали пускать листву. Стояла середина мая, и тепло ощущалась, потому Ирина и была одета в лёгкую куртку и спортивную шапочку. Она сидела здесь, на сельском кладбище посёлка Заметного, на скамеечке у небольшого столика. Птицы пели, свистели и щебетали на все голоса, но Татану их словно не слышала. Она ела шоколадные конфеты, запивая их газированной водой. Рядом лежали бумажные пакеты с пирожками и пирожными.

Девушка со страданием смотрела на металлический памятник, поставленный здесь, на ухоженном, но утопающем в зелени, погосте. Точнее взгляд её был зафиксирован на фотографии, плотно и надёжно прикрученной к железу. На Ирину, как будто, смотрело из… ниоткуда лицо бабки Корнилихи, знатной сполостчицы. Да, это она. Умерла. На пластинке под образом её, на керамике, всё написано: «Корнилова Ефросинья Ивановна, 1935–2010 г.».

Татану развернула бумажный пакетик с пирожками, стряхнула ладонью со стола на землю муравьёв и жучков. Отломила кусочек пирожного и тихо сказала:

– Вот и ты меня оставила, Ефросинья Ивановна. Куда же ты поспешила, добрая старушка? Посмотри, весна пришла. Совсем скоро наступит и лето. Почему вы все умираете? Зачем, когда ведь можно и пожить?

Невдалеке слышался звук машины, надрывный женский плач. Да, там, невдалеке, привезли усопшего и собирались хоронить. Отдалённый звуки голосов, а потом надрывная музыка, реквием, льющийся из динамиков. Ирина сейчас вспоминала свою мать, смазливую якутку, но всегда пьяную и с растрёпанными волосами. Потом ей представился образ отца. Красивый и стройный молдаванин, в штормовке защитного цвета, в серой фуражке, за спиной – карабин. И улыбка, и хитрый взгляд… с прищуром. Но это обман… Тарас Татану всегда был бесхитростным и, во многом, доверчивым и беззлобным человеком.

Потом, откуда-то, из недавнего прошлого пришёл к ней сюда, на это сельское кладбище и её дед, Архип Прозоров. Старый якут с морщинистым коричневым лицом, с большими руками, сутулый, но крепкотелый. На нём зелёная клетчатая рубашка и чёрные брюки, заправленные под старые хромовые сапоги. Смотрел он из памяти девушки виновато, куда-то, в сторону.

– Всех я вас помню,– со слезами в голосе сказала Татану.– Разве же смогу вас забыть? И тебя, Ефросинья Ивановна, всегда буду помнить. Ты меня научила вязать. Ты очень добрая женщина. Если бы таких, как ты, было побольше на свете, то всем на земле жилось бы хорошо. Люди бы не разделяли друг друга на бедных и богатых. На всей планете существовал бы рай. Впрочем, бабушка Фрося, я не ведаю, что говорю. Глупости, конечно. Но знаю, что без тебя мне будет очень тяжело.