И я бы не пошел никуда с постучавшейся ко мне после занятий Шелой, если бы не данное директору обещание. Впрочем, когда она сказала, что хочет прогуляться в лес, я вдруг понял, что сам не прочь вырваться ненадолго из замковых стен. Если уж у меня нет возможности убраться отсюда подобру-поздорову, так хоть создать иллюзию побега.

Она привела меня под старую иву на берегу заросшего ряской пруда. Мы уже бывали здесь пару раз, хорошее место. Спокойное. Самое то, чтобы, как целительница, закрыть глаза и предаваться медитативным думам. Если бы только еще медитации мне помогали.

Болела голова. Просто зверски, усиливая застарелое, устоявшееся уже желание умереть. Я прислонился спиной к древесному стволу, оперся на него затылком, и старался лишний раз не шевелиться. Шела, уже некоторое время сочувственно сопевшая рядом (и как только эта девица умудряется чуять всякий раз мое состояние?), тихонько вздохнула и встала на ноги.

На мое неопределенной шевеление – мол, куда собралась – она только дернула плечом:

– Подожди!

Она придирчиво осмотрелась и потянулась к веткам ивы. Большая их часть свисала над самой водой, а те, что были над нами мерно покачивались слишком высоко. Шела поднялась на цыпочки, руки вскинула, пытаясь зацепить прозрачными пальчиками дразняще свисающие ветви. Вытянулась вверх вся, как тетива, надетая на рога тугого боевого лука. Гибкая, тонкая. Против солнца, кажется, на просвет видна. И лучи в волосах запутались.

Я испытал что-то, похожее, пожалуй, на отцовское любование и щемящую тоску. Сдохну скоро – и никогда у меня не будет такой девушки. Только девки гулящие.

Моя лекарка опустила руки, размяла затекшие мышцы, упрямым взглядом выискивая веточку посговорчивее. И вновь потянулась пальцами к зеленой кроне. Молодая грудь упруго натянула платье. Я замер – и даже головная боль заинтересованно притихла. Изогнутая спина, голова запрокинута и рот приоткрыт – так ей легче дышать, увлекшейся. Контур груди, то ли подсвеченный, то ли размытый солнцем. Организм отозвался – слушай, а может, ну его, умирать? Чего мы там не видели?

Я толкнулся и встал, не давая набрать силу неожиданному безобразию. Выше ее на голову с лишним оказался. И как раньше не замечал? Вскинул руку и сорвал ей ветку – бери, раз уж так хочется. Девушка радостно пискнула, и вцепилась в подношение – ну надо же, вот вам и целительница шестого года обучения! Я снисходительно смотрел на ее рыжую макушку, а она сосредоточенно обрывала с ветви листки, а потом вдруг протянула прутик мне:

– На, погрызи!

Видно, на моем лице так явственно отразилось сомнение в ее душевном здоровье, что Шела обиженно пихнула меня локтем в грудь, старательно пряча в глазах смешинки:

– Ивовая кора – хорошее лекарство! Поможет унять головную боль.

И уставилась выжидательно. Испытания она на мне проводит, что ли? Вот нахалка! Но упрямиться не стал – зажал в зубах палочку и, снова устроившись в корнях старой ивы, мерно грыз ее, под умиротворяющий плеск реки и шелест листвы.

Шела сегодня тихая была. Нотаций не читала, в душу не лезла, прикрываясь ненавязчивыми беседами, просто сидела, обхватив колени руками и смотрела на воду. Неподвижная вся, только пушистый кончик рыжей косы от ветра колыхался и щекотал колоски травы.

И от этого даже появлялось ощущение, что она не в качестве очередного душеспасительного сеанса меня сюда потащила, а просто так. Посидеть рядом, помолчать каждый о своем. Насколько это было близко к истине – я не имел ни малейшего представления, но думать так мне нравилось. Это давало чувство какого-то внутреннего равновесия и… нормальности.

Если бы еще она мне поверила…

Когда в наступающих сумерках мы засобирались обратно в школу, я отбросил в сторону измочаленный прутик и только тогда с некоторым удивлением отметил – голова не болела.

Иногда меня удивляла гибкость человеческого разума. Вроде бы, с момента показательного убийства Грейга прошла всего пара дней, а эта утрата уже начала бледнеть. Еще только вчера ночью я шмыгала тайком носом в своей постели, а сегодня утром уже бегала по школьным переходам из класса в класс, и замок мерно гудел голосами школяров и наставников. Нет, про эту смерть не забыли – но рана начала затягиваться.

Отчасти, такому отношению способствовал возраст большинства обитателей нашего славного заведения – отчаянно молодые, они всерьез не верили в собственную смертность. Но по большей части это было заслугой преподавателей, заваливших своих подопечных с головой учебой, чтобы нам некогда было предаваться хандре и раздувать панику.

Наставница Мадален в этом вопросе выделялась усердием даже на общем фоне. Целители всех восьми годов обучения падали с ног от нагрузки. Не знаю, кто как – но лично я, возвращаясь в комнату, валилась на кровать, и мечтала лишь о том, чтобы меня никто не трогал. Часов двадцать, хотя бы. Увы, мечтам моим сбыться было не суждено. На следующий день гонг будил учеников рано утром, и гнал на занятия, где заботливые преподаватели снова закапывали нас в знаниях с головой.

О том, что происходит в школе за пределами учебных классов, я узнавала от Нольвенн. Их куратор не был столь сногсшибательно заботлив, как наш, и у подружки оставалось немного времени и сил на общение.