Бенедикт мстительно, хищно улыбнулся и ничего со своей улыбкою сделать не смог. Правильно, падре был неравнодушен к милым маленьким блондинчикам - подростки говорили, что он рано или поздно доиграется. Почему он выбрал черт знает кого и зачем, если рядом был он, Бенедикт?!

– Это ты, ты во всем виноват!
– Элиа был не очень-то понятен и при жизни - то ли он капризничал, то ли обвинял серьезно?
– Это из-за тебя все получилось так!

Бенедикту чудилось: вот сорокалетний священник на его глазах превращается во младенца-переростка, и без мамы.

– Да, я. Я пришел сказать об этом.

– Ага! Ты и при жизни не умел просить прощения!

А вот это уже не мальчик без мамы, а его безумная мамаша, она ругает плохого друга мальчика - и как все это ужасно!

– Элиа... Что для Вас самое...?

– Да, это ты, - падре Элиа странно, облегченно вздохнул. В юности Бенедикт не обращал внимания на такое - но и тогда его духовник придумывал себе людей, приписывал им понятные душевные движения и исходил из этого, не из реальности. Элиа раскрыл ладони и воздел сморщенный указательный пальчик.
– Да если б я попал в твои руки...

А что руки? Широкие и длиннопалые, в следах чернил и пыли, похожи на панцири крабов. Про такие говорят: загребущие. Бенедикт пошевелил пальцами в недоумении и решил не сдаваться, испуганно уставился прямо Элиа в глаза - чего не смел делать при жизни.

– Если б я попал к тебе в лапы... Я бы все уступал, уступал помаленьку и в конце концов покорился!
– голос у него был странно напряжен, как если бы в Аду сохранялось хоть какое-то сладострастие.

– Как?! Я не знал, я не думал...

– Ты не думал! Когда тебе надо, ты был мальчишкой! Ибо ты не ведал, что творишь? Так я тебе не Господь, зря ты так думал!

Да, я боготворил тебя, и это часть причины, по которой я в Аду. Но я тебе этого сказать не могу.

– Падре, но юноши мыслят примитивнее взрослых и правда не понимают этого!

– С чего ты взял?!

– Учил студентов. Так Вы сказали... Вы готовы были... отдаться мне?

– Тебе... Хм... Нет. Ни коем случае. Ты и тогда был старикашкой, злым, въедливым и печальным. Просто притворялся ребенком.

– Так почему Вы меня не пытались остановить?

– Я не знал, как.

– Угу. Вы предпочитали ничего не замечать, верно?

– Думай так, если хочешь.

– Но для чего было тогда меня наставлять? Вы же предполагали, что я...

– Так я ж тебе мысль кидал, как кость злому псу, чтобы остановить и отвлечь! Ты не понял?

– Нет.

– Дурак!

– А Вы не видели разницы между взрослым и мальчишкой? Умно. Это вас и погубило.

– Еще чего!

– Вы боялись не устоять передо мною. Ничего себе!

– Не льсти себе. Мог бы и не устоять, с таким-то твоим норовом. Но устоял, как видишь.

– Тогда мне не в чем каяться...

– Как бы не так! Ты, мерзавец, издевался надо мною все три года!

– Простите меня. Мне самому было очень больно. Невыносимо.

– Больно ему! А мне? После тебя все и началось! Ты управлял бы мною. А мальчики, мальчики этого не могут, не смеют... И я...

– И я не смел по-настоящему. А Вы этого не заметили.

– С мальчиками я был свободен.

– Так это Вы ими управляли? И я был плохой частью Вашей игры. О Господи!

– Как ты смеешь обвинять меня? Ты, мучитель?

Бенедикта осенило, и он заговорил с наставником, как с мальчишкой:

– Так ты чувствовал, что я тебя старше, Элиа?

– Как же ты мне надоел!!!

А вот этой фразой Бенедикта можно было остановить и тогда, чем Элиа широко пользовался. Мальчишка знал, что легко становится навязчивым, и стыдился этого. Теперь старик встал, чуть поклонился и собрался уходить, вспомнил что-то и замер, а потом сказал сквозь зубы:

– Элиа, послушайте... Вот, у меня Ваш документ. Я могу унести Вас. Ну, хотя бы в Лимб...

Элиа только руками замахал, да и то осторожно - он боялся развалиться, как хорошо проваренная курица:

– Вот попробуй, вот только попробуй! Спаситель нашелся! Лапы загребущие!
– а потом таинственно, безумно зашептал.
– Бенедикт, ведь я же... Ведь мясо же свалится с костей!

Собеседник подумал, оглядел ножки котла и уголья под ними:

– Может быть, вместе с котлом?

Неожиданно Элиа снова спрятал руки в воду и лег затылком на край котла: