Да и лицо его было странным - большеглазое, чернобровое, бородатое - обыкновенный южный святой. Византиец? И более ничего о нем сказать невозможно. Столоначальник посмотрел-посмотрел, что-то для себя решил и указал новенькому место по правую руку. Тот сел и поглядел вопросительно.

– Вот, смотрите. Это мое прошение о Вашем переводе сюда - еще не успел отправить. Вот что - Вы напишите рапорт от своего имени, что Вы уже здесь. И отошлем задним числом.

– Эх, господин мой, нет здесь ни задних, ни передних чисел...

Бывший епископ Лиона позволил себе вольность - махнул рукой. И сел.

Вот еще странность - Бенедикт не представился, а Ириней не спросил, как обращаться к столоначальнику. Вот уж деталь бумажной машинки!

..

Ах, не зря, не зря так навязчиво беспокоил Бенедикта глупый сюжет о царе с ослиным ушами. Видно, эти уши не мешали Мидасу превращать все вокруг в золото, золото, золото! Точно так же Бенедикт превращал души в бумаги. Бумаги имеют подлое свойство размножаться: казалось, повысишь голос или пожирнее поставишь точку, и рассыплются стопки; когда документ соскальзывает с документа, они совокупляются, распадаются на куски, плодятся - и вот уже бумага выдавливает из помещения человека за человеком. Хорошо бы, если б это было так! Но пространства Ада невозможно заполнить - потому и говорят, что Ад вечно голоден.

***

Что ж, это шутовское прошение было вступлением. Пришло второе, непонятно как.

Ириней заполнял журнал, а Бенедикт просматривал докладные. Их пишет такой же писец, как и они, канцелярский. Но то, странное, и написано странно - стойте, это же Людвиг Коль, старый библиотекарь! Почерк его. И пишет доктор Коль о том...

Если в Преисподней, паче чаяния, появится кот странной окраски... У него бледные глаза, короткая шерсть, черные голова, лапы и хвост, а сам он бурый и толстый. Зовется оный кот Базилевсом и принадлежит он библиотеке университета города N. Следует знать, что животные грехов не совершают, не так их задумал Господь. Потому-то и Базилевс неповинен ни в каком колдовстве - это можно сказать заранее. И за свой странный вид он отвечать не может - таким уж он родился. Потому, ежели этот кот объявится в Аду, вот что предлагает Людвиг Коль - раз зверь служил в библиотеке, так пусть и тут сторожит документы, крыс ловить он умеет. Если крыс тут нет, пусть спит на бумагах. И еще: Базилевс - кот общительный, одному ему будет скучно. Для того, чтобы его мучить, он не годится - чересчур пуглив и совершенно не зол, душа у него слишком летучая, теплая и мягкая. Чтобы всех утешать, тоже не подходит - он всецело привязывается к кому-то одному. Но еще лучше будет, ежели кота направят в кошачий Рай или создадут таковой. Насколько он, доктор Коль, знает Базилевса, в этом Раю всегда тепло, а земля покрыта мягкой шерстью, и текут в ней реки сливок. Травка на ней растет только местами, но очень вкусная. На деревьях растут мясоовощи, на кустах - рыбоягоды: стоит лишь взглянуть на них, эти вкусные вещи сами падают наземь и начинают кататься, играть с котами в догонялки. Если же внимание Людвига Коля к оному Базилевсу причинит коту вред, то доктор Людвиг Коль впадет в самое глубокое и искреннее раскаяние. А Базиль, добрейшее существо, обижаться и злиться не умеет - только утешать и заботиться. Так что мучить несчастное животное себе дороже. С почтением, Людвиг Коль.

Прочитав это, Бенедикт медленно пришел в себя и решил: Людвиг или умер в маразме, или сошел с ума уже в Преисподней. Так шутить - и ради чего? но под скрепкой был еще второй документ, его же рукою написанный.

Людвиг Коль доказывал с помощью богословских и философских доводов, языком то юридически точным, то причудливым, как у медиков - у него нет никаких оснований находиться в Аду. Книг ворованных он специально не покупал. Он хранил то, что скупил, вот и все. То же самое относится и к тому, что он якобы распространял колдовские, алхимические и враждебные Церкви источники. Ничего он не распространял - хранил у себя. Казенных денег зря не расходовал, тратил, наоборот, свои собственные. Ничего ни у кого не вымогал - ректор завещал ему книги и рукописи совершенно добровольно, ради сохранения. Вольнодумцев у себя доктор Коль не привечал, ибо при жизни был необщителен и непредсказуем.

Лишь в том, что касалось смерти его начальника, Г. Вегенера, доктор Коль не имеет никакой уверенности. Да, он покрывал пьянство Вегенера, и каждое утро тот мог восстановить уважение к себе: мол, он не все выпил, оставил кувшинчик пива на утро. Никто не знал, что это делал Людвиг Коль и никто не мог сказать Вегенеру в глаза, что тот давно уже пребывает в состоянии смертного греха. Да, Вегенер был беззаботен. Но он был безумен: пьянство сначала перекрывало дорогу бесовским голосам, но потом приманило всю их толпу. А он, Людвиг Коль, никому не позволял это разглядеть. Но: Вегенер был одержим, он каялся в несовершенных грехах, впадая в гордыню, и мог ради прощения оговорить кого угодно. При жизни обоих Людвиг Коль скрывал от своего начальника все эти опасности для его души и потворствовал ему, это и тогда мучило его. Теперь же он не видит, как внешние мучения Ада связаны с состоянием его, Людвига Коля, души. Ему достаточно и той вины, которую теперь, возможно, уже не искупить. Он и так пребывает в состоянии уныния, а это есть смертный грех. В своей гордыне он взвалил на себя смертные грехи Вегенера, подозревая, что тот слишком слаб - отнял у него даже надежду на истинное покаяние. Такой грех упорнее адских мучений. Кроме того, он раскаивается - не оптом и на всякий случай, как бывший его начальник, а пересматривая каждое свое действие. Это, по мнению таких-то богословов, прямое показание для того, чтобы оказаться в Чистилище. Со смирением, Людвиг Коль.

Бенедикт обратился в соляной столп и стал прозрачным. А Ириней все шуршит мягким пером, думает что-то о вызволении адских душ. Гордые гностики хотели бы освободиться сами, не Божьим произволом. Он, Ириней, им такого не позволит - так служить ему в Аду, служить Преисподней, пока... Поздно. Не нужен Бенедикту Ириней - ему самому не нужен, но канцелярии очень даже пригодится.

Столоначальник оживал потихоньку. Безумие - Людвиг сам написал и сам передал прошение. Он говорит о совести, о покаянии, о вине и о смертных грехах. Он сознательно не соблюдает правил. Это дерзость - обычно люди подчиняются правилам автоматически, даже не понимая того, чему подчинились - и что находятся под их властью. Так ошеломляет Ананке.

Второе - это настоящий скандал. Людвиг знает наверняка, за что он здесь. Прочие овцы об этом не думают - дескать, Господу было виднее, в чем они грешны. Да и я, Бенедикт, барон с Кучи Грошей, знаю, почему здесь я. Я очень глупо запродал душу и, наверное, могу ее украсть отсюда.

Третье - Людвиг посмел опровергнуть обвинения, сам себе выбирал вину. Такое безумие не угодно не только Аду, но и Церкви. В этом я, мол, каюсь, а в том - не считаю нужным! И, главное, зацепки, зацепки находит! Нет никакого маразма, нет сумасшествия! Кстати, и для себя зацепки я вижу, пусть ненадежные - но с чего ты взял, что опора должна быть прочной?

Так прошло еще сколько-то мелких событий - то, что здесь заменяет время. Потом постучали, был получен ответ, и Людвиг вошел и поклонился. Вид он сделал непроницаемый: непонятно, узнал он Бенедикта или не узнал. При жизни старый Людвиг Коль походил на переспелую и подгнившую грушу: словно бы штаны набиты ватой спереди и сзади, а головка на тоненькой шейке клонится в сторону, чаще на правое плечо. Ступни он ставил тоже презабавно, носками внутрь, и из-за болей в позвоночнике сильно ворочал тазом при ходьбе. По лестницам он не всходил, а вползал, цепляясь за перила. Был у него еще один атрибут, не очень заметный. То ли молочно-голубоватые глазки, то ли пух на лысине, то ли еще что-то - но казалось, что старика сопровождает странный свет, бледный и слепящий, смягчающий грани, стирающий цвета. Потому-то казался Людвиг недоступным и слишком странным. Сейчас он смотрелся в точности так же.