Он был удивлен: неделю назад он мог колотить "лапу", мог рычать и материться, а теперь не мог.

Это еще что! Через месяц он перечитал свою запись о том неудачном киносеансе и обнаружил, что ничего такого не помнит. Удивлялся всему, что было записано о том вечере, не мог поверить, что с ним такое происходило. Но деваться было некуда: своим записям он доверял, знал, что ничего в них не преувеличивает, скорее наоборот. Ничего себе, повторял он, ничего себе...

Записки сумасшедшего: Семейные ценности

Весь следующий день я чувствовал себя ужасно. Переживание детского бессилия и страха, сегодняшнего гнева и печали - трудная работа, но я честно старался ее проделать, чтобы освободиться от прошлого. Я думал о том, каким могло быть детство при таком отце, при таких строгих, жестоких правилах. Может быть, он ничем особо не отличался от большинства отцов того времени, особенно - из военных. А если я так реагирую именно на осанку и манеру держать себя у актера, изображающего офицера, то, похоже, отец действительно был военным. Я понимаю, что в Испании тогда воспитание было делом очень строгим, жестким, католическое воспитание времен Франко... Мне было тошно даже думать о том, каково это - быть ребенком такого отца. Он стальной, каменный, несгибаемый, и того же он потребует от сына, с того момента, как тот начнет ходить... если не раньше.

И на утро третьего дня я вдруг понял, что из этого ужаса происходит сокровище.

Я - сын своего отца.

Отрицая это, я до сих пор считаю и декларирую себя очень мягким и уступчивым. Те, кто знают меня близко, встречают эти заявления сдержанным смехом.

– Да я же такой мягкий... Я просто желе! И сверху взбитые сливки.

– Железо и сверху взбитые сливки?
– смеется мой друг.
– Это точно.

Я им: а тогда-то - ну и норов у меня был! А они мне хором: был?!

Даже я, с моим упрямством, задумываюсь: вдруг они правы? Вдруг я и на самом деле не мягкий и не уступчивый, а вовсе даже упрямый и вспыльчивый?

И эта поза - сидя, упереть кулак в бедро и набычиться, спина прямая, подбородок вверх и вперед, я знаю, от кого она у меня. Мы показываем их, маму и папу, самими собой, не осознавая, и тем более, чем более это отрицаем. И как только я подумал об этом, о том, что я держу себя, как он, я такой же, как этот ненавистный, с каменным лицом и стальной спиной, - что-то со мной случилось. Я не успел даже возмутиться. Потому что меня догнало ощущение такой... силы? опоры? Да, силы и опоры, и стены за спиной - на которую можно опереться, когда отступать уже некуда. Эта стена внутри. Железная. Его стена.

Я ее не выбирал. Но она - моя. По наследству. Что я рисую на этой стене, что я строю вокруг - дело мое, и дело второе. Просто хронологически и по порядку второе, а может - десятое, кто знает, сколько их было таких - с этой железной стеной внутри, - раньше меня, раньше него. Но первое дело - что она во мне есть.

И вот тогда я смог поверить, хоть на мгновение, на несколько мгновений, что все, что со мной делали в плену - я мог выдержать. Вот чего мне не хватало, чтобы поверить: увидеть эту стену, почувствовать ее за собой и в себе. С этим тихим и бешеным норовом... Обломитесь, суки.

Я рисую на этой стене то, что умею. Я строю вокруг нее свой город, ращу свой сад, сад души. Что рисовал и строил мой отец - я не знаю. Как не знаю ничего о нем.

На самом деле не знаю. То, что персонаж фильма зацепил меня похожей повадкой, мало о чем говорит, в конце концов. Это не мой отец, это актер, играющий персонажа. Хотя что-то общее они имеют. И, судя по моей реакции, это что-то очень большое и очень общее. Однако я должен признать: нет у меня ничего, кроме домыслов и предположений. Но эту железную стену я признаю и принимаю.

Меня не спрашивал никто, просто из поколения в поколение передавалось это наследие: железная стена за спиной. Она во мне есть, хочу я этого или не хочу. Отказаться не могу, отменить не могу. Могу только всю жизнь пытаться сделать вид, что я ни при чем. Или принять.

Я принимаю.

И когда я это додумал и дочувствовал до конца, я услышал внутри еще одно: похоже, я уже проходил этот путь - путь не прощения, но принятия. Вместе с гневом и горечью теперь есть и тепло, и благодарность, и гордость. Я достаточно взрослый, чтобы выдерживать противоречивые чувства.

Как будто уже была длинная работа с психотерапевтом, и все мучения и горечь ее уже однажды были приняты и завершены. И сейчас все было настоящее и честное, но очень быстрое, как на ускоренной перемотке, и знакомое, очень знакомое в самом процессе и очень четкое, как отработать протокол.

Похоже, кем бы я ни был в тот раз, мне неплохо починили голову. Спасибо.

Харонавтика : " Колыбельная "

Сессия N17, 26 мая 2013