Глава 4. История побитой собаки

– Когда я пришла к замку, за мной тянулся такой шлейф проклятий и брани, что будь он настоящей тканью, его хватило бы, чтобы одеть всю деревню. Бабка моя была колдуньей. Настоящей, унаследовавшей свою силу по крови, от матери. И кровь эта была жгучей, багрово-красной. Я осиротела еще крохой. Она забрала меня и растила, как свою дочь. Родителей своих я не помню. Совсем. А вот ее лицо помню четко, до самой мелкой морщинки в уголках глаз. Помню густые соболиные брови и ореховые глаза, помню стройный силуэт. Знаешь, она всегда ходила с прямой спиной.- голос Ирмы дрогнул и поплыл. Несколько секунд она молчала, мужественно борясь со слезами. Я посмотрела на нее, и мне показалось, что она мгновенно постарела на десять лет. Но вот она качнула головой, промокнула уголки глаз передником, улыбнулась виновато, словно извиняясь за минутную слабость, и снова стала молодой и прекрасной.

– Характер у бабушки был сложный, но не заносчивый. Говорила она лишь тогда, когда была крайняя необходимость, но если уж говорила, то честно, открыто, не интересуясь, нравятся кому-то ее слова или нет. В деревне ее откровенно побаивались, что не мешало, однако, всем тем, кто боялся, исправно приходить за помощью. Не было в деревне ни одного взрослого человека, кто не приходил к нам хотя бы раз. Многие бывали гораздо чаще. Кому скот от мора спасти, кому раны залечить (и не только телесные), кто за оберегом для ребенка придет, а кому и вовсе комары докучают, спасу нет. Бабка не отказывала никому, кто приходил с хорошими намереньями, и даже тогда, когда для помощи и магии-то не нужно было. А вот тех, кто приходил просить дурное, не пускала даже на порог. Не знаю, как, но она чувствовала намеренья людей задолго до того, как они подходили к нашему дому. Человек только вышел из-за угла и шел по нашей улице, а бабушка уже выходила из дому и встречала человека у калитки. И когда человек подходил, отправляла туда, откуда пришел. Иногда - не стесняясь в выражениях. Говорила - нельзя в дом зло нести, словно это была зараза, вроде грибка.

Мы с ней жили душа в душу. Она напрасно не ругалась, а уж кричать - никогда вообще. Я, в свою очередь, не пакостила и всегда слушалась. Даже когда пришел переходный возраст, и гормоны требовали бунта против всего на свете, я была замечательным ребенком. Я не хвалюсь. Это чистая правда. Она приучила меня к труду. Это она объяснила мне, как это важно - быть полезным. Она показала мне собственным примером, как необходимо быть кому-то нужным. Она говорила, что человек счастлив лишь тогда, когда в нем нуждаются другие. Я плела ей косы. Знаешь, у нее до самой старости были густые волосы цвета крепкого чая и ни одного седого. Ведьма, что скажешь… - последние слова Ирма сказала со смаком и удовольствием.

– Со мной тогда особо никто не дружил. Боялись, что унаследую от бабки ее силу. Но мне в наследство досталось кое-что гораздо более ценное - любовь к жизни и невероятный оптимизм. И когда со мной начала общаться Лариска, да еще открыто, никого не стесняясь, откровенно гордясь нашей дружбой, я была вне себя от счастья.

С Лариской мы сразу нашли общий язык и общались очень близко. Виделись каждый день, ходили, друг к другу в гости, делились тайнами и секретами. Знали друг о друге все, и были так честны, что считали себя сестрами. Но иногда я замечала, как хмурится бабушка, когда Лариска приходит к нам в дом. А однажды после ужина она села напротив меня и говорит: "Лариска - злой и завистливый человек. Ты еще маленькая и не видишь, как пылает ее зависть. Брось ее, или она сожжет тебя."

Я не послушала ее. Может быть, впервые в жизни. Я так радовалась, что хоть кто-то общается со мной, что посчитала ее слова опасениями старого человека. Вот только бабка моя никогда старой не была.

Все случилось в августе. Почти в самом конце. Мне тогда было шестнадцать. Я влюбилась. Без памяти, без оглядки. Знаешь, как это бывает, вы сначала играете вместе в салки, кидаетесь снежками, а потом ты словно открываешь глаза и видишь, что из всех мальчишек у него - самые добрые глаза, самые яркие веснушки и теплая улыбка, а волосы - цвета пшеницы. И все становится кристально чистым, таким ясным и отчетливым, так понятным и правильным, что ты удивляешься, как ты не замечал этого раньше.

Я набралась смелости и призналась ему в своих чувствах. Представь, каково же было мое счастье, когда он сказал, что влюблен в меня уже очень давно. Господи, как же это было волшебно! Мы не расставались ни на день, и каждую свободную минуту проводили вместе. Когда я выкраивала для подруги время, то рассказывала Лариске, как сильно влюблена и как счастлива. Лариска радовалась за меня, за него, за нас обоих. Какой же безоблачной была моя жизнь.

А через неделю я слегла. За всю свою жизнь я не помню, чтобы мне было так же плохо, как было тогда. Боли не было, но казалось, что каждую мышцу, даже самую маленькую, завязывают в узелок. Каждый орган внутри гудел и вибрировал, сухожилия тянуло, а зубы звенели и чесались. Можешь себе представить каково это? Зубы чешутся? Я была уверена, что умру. В ту ночь бабушка сидела у моей постели, не отходя ни на шаг. Ту ночь я никогда не забуду. Да и следующую тоже.

Всю ночь бабушка сидела со мной. Она читала молитвы. Она говорила и говорила, не замолкая ни на секунду, и как только заканчивала одну молитву, тут же начинала новую. Ее шепот я слышала сквозь бред, но мне казалось, что ее слова обволакивают меня, проникают сквозь мою кожу, текут по венам. Странное было чувство. Лишь однажды она остановилась. Посмотрела на меня, по щекам ее текли огромные, прозрачные слезы, одна за другой, а он все шептала и шептала:

– Прости меня, милая моя. Я не доглядела, не уберегла. Я же знала, что она сожжет тебя. Знала. Надо было гнать ее в шею… Но ты была так счастлива... Дура старая! Старая дура!!!

Что говорила ей тогда, не могу вспомнить. Наверное, просила ее не винить себя, ведь она, действительно, ни в чем не виновата. Но она лишь мотала головой, а потом снова начала быстро шептать незнакомые строки, одну за другой. Я тогда утонула в бреду. Ее лицо маячило передо мной размытым белым пятном. Но я все еще помню застывшую в ее голосе болезненную смиренность и слезы.

А утром я встала. Ожила, в буквальном смысле этого слова. Осталась лишь легкая слабость, как напоминание о том, что ночь эта мне не приснилась, и смерть, действительно, приходила ко мне. Я встала и нетвердой походкой пошла искать бабушку. Она была в огороде. Не работала, просто стояла и смотрела на небо. Этой ночью, она сделала все, что смогла, и теперь ей оставалось лишь ждать. И она ждала. Молилась и ждала. Я шла к ней, шатаясь, словно пьяная, клонясь то влево то вправо. Она обернулась, увидела меня, подбежала, обняла и зарыдала, горячо шепча: "Отмолила... Господи, спасибо тебе! Отмолила..." Мы стояли посреди огорода и плакали, и никого на целом свете не было счастливее нас. Уже успокоившись, мы еще долго не разнимали объятий. Наконец, она отстранилась от меня, осмотрела, провела теплой рукой по волосам и поцеловала в лоб. Я с ужасом увидела, как она постарела. Словно десять лет пролетели за одну ночь. Лицо покрылось сетью тонких морщин, а в волосах расцвели седые локоны.